http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=3fc4ce76-d1ba-4b64-bdf5-97b9f1db2aca&print=1© 2024 Российская академия наук
Перспективы борьбы за рациональное устройство науки в России во многом определяются особенностями сегодняшней общественной атмосферы. Поэтому сначала коснемся их.
Наука в картине мира россиянина
Сегодня вряд ли кто-то станет утверждать, что наука занимает «видное» место в картине мира среднестатистического россиянина. Кроме политиков в качестве ньюсмейкеров выступают священники, бизнесмены, эстрадные звезды, спортсмены, экстрасенсы, а из ученых — в основном те, кто, как Стивен Хокинг, давно уже стали героями шоу-бизнеса. Соответственно и достижения науки редко оказываются в фокусе общественного внимания. Война на Украине вытеснила научную проблематику еще дальше на второй-третий план. Если спросить среднего россиянина, он едва ли объяснит, зачем стране нужна наука, особенно фундаментальная, не сулящая очевидных выгод. Возможно, он припомнит шутку об удовлетворении личного любопытства за госсчет. Его, правда, никто не спрашивает. Беда, однако, в том, что чиновники, поставленные над учеными, по своему пониманию роли науки в современном мире, за редким исключением, недалеко ушли от уровня обывателя.
Всё это не новость: престиж науки в стране снижается в течение всей постсоветской эпохи. Был короткий период в конце нулевых, когда забрезжили смутные надежды, но закончилось всё печально известной «реформой РАН». Разумеется, реализация этого сценария — результат целенаправленных действий власти.
Наука в планах власти
Даже неоппозиционно настроенные люди всё чаще отмечают: страна не имеет стратегии развития. Вместо этого — проедание недр и защита туманных «национальных» интересов и «традиционных» ценностей. Впрочем, всё чаще, отбросив эвфемизмы, говорят о ценностях и интересах имперских.
Развитие российской науки как небольшой (25 лет унижения не прошли даром), но открытой и динамичной части современной интернациональной науки в эту программу вписывается плохо. Лучше в нее укладывается «наука» (без кавычек уже нельзя) «суверенная», контактирующая с мировой лишь от случая к случаю, но полностью зависимая от власти и подвешенная к ее вертикали, как елочный шар. Построенная примерно на тех же основаниях, что и крупный российский бизнес. И руководимая людьми из той же номенклатурной обоймы.
С этой «наукой» есть, однако, одна проблема. Эффективность ее будет такой же, какой была бы у сырьевого бизнеса, если бы места бурения скважин указывали не геологи, а чиновники. Исходя из своего разумения и удобства. И значит, будет продолжать снижаться надежность российских космических ракет и систем современного оружия. Значит, мы будем не разрабатывать, а покупать (опять за сырье?) технологии — те, что нам решатся продать. Ведь, как отмечают эксперты, здесь мы до сих пор держимся на остатках еще советского идейного и кадрового потенциала, который сейчас практически исчерпан.
Власть эту проблему недооценивает. Там, вероятно, думают: «Получалось в СССР — получится и теперь». Но забывают при этом две вещи. Первое: в СССР наука с послевоенных времен была одним из самых престижных и высокооплачиваемых видов деятельности. Бизнеса и многого другого не было, и лучшие умы шли в науку и технику. Авторитет академика был выше, чем партийного или хозяйственного функционера. Пожалуй, не было должности романтичнее и с лучшим «видом на вершины», чем очный аспирант или м. н. с. Второе: уровень интернациональности науки сейчас несравнимо выше, чем в 50–70-е годы XX века. Красноречивый показатель — процент статей с интернациональными авторскими коллективами. Ученые ездят по всему миру, временно работают в разных лабораториях, обмениваются данными и готовят рукописи по Интернету. Для этого нужны однородность правил игры и сопоставимый уровень оплаты труда в разных странах; такой стиль работы несовместим со шпиономанией.
В слабо математизированных областях полноценное участие «суверенной науки» в современной международной кооперации, как правило, труднопредставимо, в остальных — сильно затруднено. Поэтому «наука», построенная по суверенно-олигархической модели, обречена на загнивание, превращение в вотчину подобных Петрику и лояльных начальству графоманов. А это означает плохой прогноз как по надежности космических ракет, так и по части развития биоинженерии и нанотехнологий, да и в прочих областях.
Авторитаризм vs авторитет
Ровно два года назад я писал «пейзаж перед битвой» [3], имея в виду битву ученых и имитаторов, интернационалистов и изоляционистов. Но в дело со своей реформой вмешалась власть, и теперь вместо слова «битва» уместны другие термины.
Как мы знаем (это не скрывается), основная черта реализуемого имперского проекта — авторитаризм, доминанта в виде вертикали власти, не имеющей реальных противовесов.
Выступивший на Общем собрании ОНР академик Владимир Захаров говорил о том [1, 4], что одним из главных мотивов «реформы» (а в исходном варианте — ликвидации) РАН была, вероятно, потребность разрушить едва ли не единственный остававшийся в стране источник авторитета, не подконтрольный «вертикали». Вспомним: незадолго до этого РАН (при всей бесхребетности ее руководства) несколько раз проявила самостоятельность, в том числе в голосованиях по кандидатуре Михаила Ковальчука и в оценке деятельности Виктора Петрика. И это уже не просто «злоупотребление» авторитетом — это прямое неподчинение вертикали.
Здесь уместно также вспомнить, что в конце 1980-х ученые выступили как одна из главных сил, добивавшихся демократизации политической системы. При этом Академия наук — отдельные ее члены и сотрудники институтов — играла центральную роль. Именно по списку АН СССР народными депутатами стали А. Д. Сахаров, В. Л. Гинзбург, С. С. Аверинцев, Вяч. Вс. Иванов, Р. З. Сагдеев, Ю. Ф. Карякин, Н. П. Шмелёв и другие ученые с отчетливой либеральной позицией.
Очевидно, власть не хотела бы повторения этого сценария даже в lite-версии. Потому и решила поставить ученых ранее достаточно самостоятельной Академии в полную и каждодневную зависимость от чиновников. Уравнивание академиков и членкоров дополняло этот план как форма надругательства над научной иерархией, служившей пусть не бесспорным, но все же коррелятом авторитета. Если в одночасье всем научным полковникам можно присвоить звание генерала, значит, все эти звания — сущая условность и нечего ученым задаваться и считать себя шибко умными. «Я… вам фельдфебеля в Вольтеры дам», — вспомнил В. Е. Захаров бессмертную комедию Грибоедова.
Хлопоты эти нельзя назвать совсем пустыми. Несмотря на жалкое материальное положение ученых в новой России, доверие к ним, и в частности к РАН, оставалось на удивление высоким. Так, на заседании президентского Совета по науке и образованию 20.12.2013 Владимир Фортов привел результаты социологов: РАН имела «максимальный в стране рейтинг доверия — …67%, слегка даже обгоняя православную церковь» .
Для разгрома Академии была применена тяжелая артиллерия — ТВ. С неизменной своей эффективностью. Кампания по дискредитации РАН и вообще ученых умников отчасти удалась. Особенно в сочетании с планомерным вытеснением науки на периферию общественного внимания. В результате сегодня ученым нужно доказывать то, что разумным людям было ясно и 100, и 300 лет назад: что фундаментальные исследования не праздная забава; деньги, потраченные на них, не выброшены на ветер, что наука имеет важные функции, не сводящиеся к сиюминутным применениям. Что (процитируем В. Е. Захарова, убедительно обосновавшего этот тезис) «человечество чем дальше, тем больше будет зависеть от науки». Нелишне напомнить и хорошо известные слова В. И. Арнольда [6]: «Опыты с янтарем и кошачьим мехом казались бесполезными правителям и военачальникам XVIII века. Но именно они изменили наш мир после того, как Фарадей и Максвелл написали уравнения теории электромагнетизма. Эти достижения фундаментальной науки окупили все затраты человечества на нее на сотни лет вперед».
Задача — возвращение в ряды передовых
Анализ известных материй, упомянутых выше, приводит к двум выводам.
1. Общественная атмосфера такова, что рассчитывать на окончательную победу здравого смысла в вопросах организации науки не приходится. Отдельные успехи возможны, но никакой из них не будет прочным — он всегда может быть сметен очередным наездом видавших науку в гробу [7] чиновников. Безобразие, учиненное только что с фондом «Династия» [8], — несомненное тому подтверждение. Это ни в коем случае не означает, что надо опустить руки. Наоборот: всё, что поможет хотя бы одному человеку, имеет смысл. И члены ОНР обязательно будут этим заниматься.
2. Рассчитывать, что гражданское общество в предвыборный период 2016–2018 годов заинтересованно поддержит внутрицеховые требования ученых, также не приходится. Ибо напрямую они касаются лишь сравнительно небольшой группы людей, а практика солидарности не выработана. Поддержано может быть только требование бесспорной общественной значимости. Причем такое, которое не раскалывает общество политически, поскольку иначе в первую очередь оно расколет самих ученых.
На мой взгляд, предвыборное требование, которое может и должно быть выдвинуто, есть. Его суть — вернуть Россию в число передовых стран в области технологий, исследований и разработок. То, что мы отстаем в этом намного сильнее, чем СССР, причем отставание нарастает, очевидно всем.
Для решения этой задачи нужна программа с четко обозначенными этапами, мерами и сроками. Естественно потребовать разработки таких (конкурирующих!) программ от всех политических партий, участвующих в выборах. Поддержку той или иной партии ставя в несомненную зависимость от достоинств разработанной ею программы. Обращение к партиям должно исходить от ученых и быть открытым для подписания всеми гражданами. Разработка подобной программы — сама по себе сложная наукоемкая задача, и будет естественно, если ученые соответствующего профиля, симпатизирующие тем или иным партиям, предложат им свои услуги в качестве консультантов.
Цель этих программ — долгосрочный прогресс и благосостояние страны, основанные не на проедании недр. Говоря о необходимых мерах, нужно сосредоточиться на создании, с опорой на мировой опыт, самых благоприятных условий для исследований и разработок по всему научному «фронту». Последнее очень важно, поскольку никто заранее не знает, где «выстрелят» прорывные идеи. И поскольку наука — живой организм, где нельзя снабжать кровью только «самые нужные в данный момент» органы. В США это понимают, а у нас?
Такое обращение, не будучи политически раскалывающим, может получить общественную поддержку и даже объединить людей разных взглядов. Его побочные функции — способствовать укреплению контакта между учеными и обществом, а также изменению повестки дня: от традиционалистско-имперской к направленной на развитие, модернизацию.
Я не преувеличиваю действенность таких вещей. Но уверен: для успеха борьбы ученых за свои права нужно понимание, что они как никто другой обеспечивают будущее страны. А это понимание, повторюсь, наступит, если люди, подустав от ощетиненно-воспаленной повестки, соскучатся по иной — (по-российски!) амбициозно-рабочей.
Вне всякого сомнения, диалектика «как лучше» и «как всегда» заставит вспомнить о себе и здесь. Но не будем максималистами. А просто напомним политикам и обществу: коль скоро российские ученые и изобретатели уже немало облагодетельствовали человечество, надо бы дать и новым их поколениям возможность поучаствовать в исследовании устройства мира и происхождения жизни, в создании возобновляемой энергетики, освоении космоса, борьбе с болезнями и разгадке тайн человеческого «я». Причем без эмиграции.
В последние годы общество, инфицированное имперским традиционализмом, повернулось спиной к движению и включило заднюю передачу. Но … «какой же русский не любит быстрой езды?»!
Тому, кто вспомнит это, уже ничего не надо объяснять про важность науки. И убедить его в пользе открытости будет легче. Ведь у лидирующих сегодня стран наука далеко не «суверенная». Значит, в этом есть резон.
Кто достоин науки?
Тем временем в Академии начались слияния, поглощения и прочая кластеризация с перетряской. В связи с этим перед учеными и институтами встают острейшие повседневные проблемы. Коснемся лишь одной из них, но очень важной. Эта проблема связана с кадрами и оценкой результативности в науке.
Провозглашена задача повышения зарплат ученым. При сегодняшних величине и структуре расходов на науку ее не удастся решить без сокращений. Кого можно и кого нельзя сокращать? В качестве критериев предлагают сравнение научных достижений со «средним» мировым уровнем. Другой (правительственный) подход — сравнение научной организации с другими организациями из той же «референтной группы». Причем по формальным показателям.
Оба пути крайне опасны и чреваты разрушением научной среды. «Средний» мировой уровень можно исчислять десятками способов, получая разные результаты. И если в какую-то область мы только входим или пережили годы критического недофинансирования, то надо еще потрудиться, чтобы достичь там среднего уровня. Всякая «референтность» в высшей степени условна; даже внутри одной организации чуть иное направление — и может быть принято публиковаться в разы реже, а на прекрасные работы может быть в десятки раз меньше ссылок. Поэтому (и не только) решать судьбу людей на основании формальных показателей категорически неприемлемо.
На мой взгляд, экспертным методам (использующим численные показатели как подсобный материал), при всех сопряженных с ними проблемах [10], нет альтернативы. Каков же критерий оценки? Он прост и абсолютен: получение и распространение интересного нового знания. Всякий, кто этому критерию соответствует, имеет право работать в российской науке. С уровнем оплаты, зависящим от ценности его труда. Разумеется, не отождествляемой с «публикационной активностью».
Наконец, абсолютно справедливо требование, прозвучавшее на III сессии Конференции научных работников: если ученого сокращают, его рабочее место должно сохраниться. По меркам культурной страны у нас не слишком много, а слишком мало людей работает в науке.
Хвала упрямцам
Закончу простым соображением. Мы видим на множестве примеров, что даже один человек, убежденный в своей правоте и готовый твердо ее отстаивать, заставляет больше с собой считаться, чем тысячи людей, которые имеют суждение, но готовы отвлечься, поддаться на уговоры или посулы, решить, что «дергаться» бесполезно. Если же наберется тысяча убежденных в чем-то людей, способных обосновать свою правоту, то они заставят не только себя услышать, но и… немного больше. Поэтому аргумент «Что же мы можем одни?!» нужно окончательно сдать в утиль как не выдерживающий эмпирической проверки.