Версия для печати

Конференция ООН по климату намечает стратегию глобальных усилий

Семь цифр из Парижа

Конференция ООН по климату намечает стратегию глобальных усилий. Пока — пунктиром

Парижская конференция ООН по климату, которой с нетерпением ждали пять лет, завершилась, побив многие рекорды и став самой представительной встречей мировых лидеров за всю историю человечества. Никогда такое количество первых лиц не собиралось одновременно в одном месте: на конференцию съехались лидеры 150 стран — от США, России и Китая до крошечного Тувалу. Количество участников превысило 40 тысяч человек, беспрецедентным стало внимание СМИ, аккредитовавших на конференции более 8000 журналистов.

Естественно, конференция дала и уникальные возможности двухсторонних встреч «на полях», которые Владимир Путин, Барак Обама, Си Цзинпинь и другие мировые лидеры использовали в полной мере, проведя интенсивные переговоры по проблемам, от климата далеким. Выставочный центр Ле Бурже, в котором проходила конференция, предоставил достаточное количество переговорных, на время превратившись в средоточие мировой политики. Сложнее оказалась задача свести выступления всех высших руководителей в однодневный Форум лидеров, на который они, собственно, и приехали. Даже сверхжесткий регламент выступлений (три минуты на одну страну) не решал проблему, и в итоге была реализована остроумная идея: «развести» участников по двум залам, устроив две сессии параллельно. В частности, это избавило российского президента от необходимости выступать на одной панели с представителями Украины и Турции; компанию ему составили более подходящие по весу Китай и США.

И тем не менее, несмотря на ажиотаж, связанный с обилием VIP-персон, сама идея проводить Форум лидеров в начале конференции показалась многим непрофессиональной и даже контрпродуктивной: ведь каждый лидер, приехав на переговоры, просто обязан дать «накачку» своей переговорной команде. Это обрекало переговорщиков на жесткую наступательную позицию, в крайнем случае — на оборону по принципу «ни шагу назад». В итоге первая неделя, которая на всех климатических конференциях ООН традиционно используется для сближения позиций сторон на уровне экспертов, оказалась упущена. Вместо согласования предложенных формулировок страны начали предлагать новые, множа опции и положения в проекте Парижского соглашения — основного документа конференции. За первые несколько дней проект разбух с 31 страницы до 38 и оброс массой «непроходных» пунктов.

Поняв, что шансы на заключение соглашения тают на глазах, председатель конференции, а им был министр иностранных дел Франции Лоран Фабиус, на второй неделе переговоров принял меры для спасения ситуации. Наряду с обычным механизмом согласования и одобрения текста на сегменте высокого уровня (с участием министров и послов стран соглашения) был создан новый неформальный механизм — так называемый Парижский комитет (Comitee de Paris). Задуманный как компактная группа переговорщиков высокого уровня, комитет смог преодолеть серьезные барьеры, разделявшие страны-участницы.

А барьеров и в самом деле хватало, хотя их было намного меньше, чем во время предыдущей попытки запустить глобальное соглашение по климату — Копенгагенской конференции 2009 года. Тогда этому помешал конфликт США и Китая: последний жестко противился попыткам Вашингтона вовлечь крупнейшие развивающиеся страны в режим абсолютных ограничений на выбросы парниковых газов. За прошедшие годы стало понятно, что развивающиеся страны, возглавляемые Китаем, ни на какие абсолютные ограничения (и тем более на сокращения) не согласятся ни при каких условиях, и это стало отправной точкой переговорного процесса, завершившегося в Париже.

В чем смысл Парижского соглашения с точки зрения обязательств стран? Прежде всего он заложен в принципе добровольности вклада каждой страны в решение глобальной проблемы климата. Так называемые индикативные национально определяемые вклады (INDC) накануне конференции были опубликованы 156 странами и охватывают 95% глобальных выбросов. При этом вопрос о том, что является вкладом, для развитых и развивающихся стран решается по-разному. Если для развитых стран вклад — это абсолютные количественные сокращения выбросов, то развивающимся странам в этом вопросе дана свобода выбора. Под вкладом могут пониматься любые относительные сокращения при общем росте: снижение удельных выбросов на единицу ВВП, на душу населения и даже по сравнению со сценариями «обычного бизнеса» (business as usual). Последние, как правило, являются прогнозами, зачастую далекими от реальности и просчитываемыми на базе самых высоких по выбросам сценариев. Тем самым фактически создается система «двух треков», содержательно разных, но формально объединенных общей конструкцией. Неравноценность вкладов разных типов стран очевидна, и понятно, что со временем она станет предметом острых разногласий. Но другого способа «склеить» соглашение, кроме как просто закрыть глаза на проблему, у переговорщиков не нашлось.

Такая же свобода дана странам и в другом, прежде жестко регламентируемом вопросе — выборе базового года, по сравнению с которым каждая страна может фиксировать свои достижения. По сравнению с Киотским протоколом, с четко определенным единым для всех базовым годом (1990-м), соглашение — явный шаг назад. Такая вольница не только затрудняет сопоставление вкладов стран и создает трудности с общей отчетностью, но и позволяет странам выбирать для себя наиболее выгодные базовые годы. Начинается своего рода углеродный «фотошоп», который совсем не безобиден: он позволяет некоторым странам «надувать» свои результаты и формировать имидж борца с потеплением буквально на пустом месте. Достаточно вспомнить недавние пиар-ходы Барака Обамы, утверждавшего о рекордном вкладе США в снижение глобальных выбросов. Эти снижения считались с 2005 года, взятого США за базу; если же взять 1990-й, то за прошедшие с тех пор годы Америка выбросила в атмосферу планеты «лишние» 14,3 млрд тонн СО2-эквивалента. А Россия за тот же период сократила 40 млрд тонн, о чем не преминул упомянуть Владимир Путин в своей речи в Париже, как бы ни с кем не полемизируя. Но все и так поняли.

Еще одна новинка соглашения для развивающихся стран — возможность прохождения ими в перспективе пика эмиссии. Это единственный пункт, имеющий отношение к количественным лимитам, но срок определен либо в 2030 году, либо «когда получится». Формулировка более чем вольная, вызывающая в памяти притчу про Ходжу Насреддина, ишака и эмира. А если учесть, что уже сейчас основная часть выбросов в мире приходится на развивающиеся страны и их доля постоянно растет, то ситуация на пятнадцать-двадцать лет вперед прогнозируется без труда. Общие выбросы в мире будут расти, и усилия развитых стран по сокращению их у себя не смогут компенсировать их рост в странах развивающихся.

И это, в свою очередь, ставит под сомнение основную заявленную цель cоглашения — к 2100 году стабилизировать глобальную температуру —не более чем на 2 °C выше по отношению к доиндустриальному периоду (XVIII век). Собственно говоря, сама эта цель изначально вызывала вопросы: а почему, собственно, в пределах двух градусов все будет нормально, а за ними начнутся бедствия и катастрофы? Особенно если учесть, что с доиндустриальных времен температура уже повысилась на 0,86 градуса и речь идет уже об одном градусе с небольшим? Картинки и страшилки, разработанные под заказ компьютерными модельерами, не убеждают, а исторический опыт человечества свидетельствует, что подобные «ужасные» повышения температуры человечество проходило сравнительно недавно. Например, в XII веке там, где сейчас в Альпах снега, паслись коровы, а Гренландия, таянием ледников которых нас пугают как неслыханным бедствием, вообще была зеленым островом (так он и называется). Сведения об этом нетрудно найти в летописях, а вот данных о глобальных бедствиях в этот период там почему-то нет.

Но история не учит и не убеждает. Один из пунктов, за который на конференции боролись некоторые страны, — смена лимита с 2 до 1,5 градуса (то есть на 0,64 градуса по сравнению с нынешней температурой). Цель еще более странная с точки зрения исторического опыта, но ее появление не случайно, а смысл сугубо утилитарен. Здесь мы имеем дело с инструментом манипуляции сознанием, мотивирующим людей на немедленные действия по принципу «беда у порога». Подгоняя сценарии неизбежных катастроф к самым незначительным изменениям температуры, манипулятор отсекает любые попытки взвешенного анализа проблемы и рационально продуманного образа действий.

С подобным подходом человечество уже столкнулось при достижении предыдущей «климатической» цели — ограничении содержания СО2 в атмосфере. Совсем недавно главным «репером» глобального потепления считался его уровень в 400 ppm; за ним был обещан ад кромешный. Этот уровень был по той же схеме подогнан «встык» к уже достигнутой концентрации СО2, с тем же жестким императивом немедленных действий. И что в итоге? В 2014 году критический уровень был по факту достигнут (реальный показатель — 398,5 ppm), и ничего сверхъестественного на планете не произошло. Предвидя скандал, разработчики климатических триллеров загодя подготовили замену: к саммиту «большой восьмерки» в Хайлигендамме в 2008 году была выдвинута цель «два градуса». Она была распиарена так масштабно, что про концентрацию СО2 в атмосфере все напрочь забыли, переключившись на новую иллюзию.

Замена одной недостижимой цели другой — признак тревожный, свидетельствующий о потере человечеством адекватного понимания своего места на планете и своих возможностей. Регулировать глобальную температуру, динамика которой определяется прежде всего природными циклами, — это задача не по силам Homo sapiens. Антропогенный вклад в потепление не настолько велик, чтобы, изменяя его, можно было бы серьезно влиять на температуру на планете. Впрочем, и сами переговорщики на конференции не верят в осуществимость этой цели: об этом говорят сводные анализы представленных странами INDC. Совокупные выбросы стран к 2030 году, заявленные в этих документах, составят не менее 60 млрд тонн СО2-эквивалента. А глобальный уровень выбросов, необходимый (согласно разработанным моделям, корректность которых еще предстоит оценить) для сохранения двухградусного порога, составляет 40 млрд тонн. При такой динамике те же модели предсказывают повышение температуры на планете к 2100 году на 2,7–3,5 градуса по сравнению с доиндустриальным периодом. Поверить правильность этих прогнозов вряд ли удастся большинству ныне живущих.

Впрочем, помимо иллюзорных целей на конференции хватало вполне конкретных, земных тем, вокруг которых ломаются копья. Например, бюджет в 100 млрд долларов ежегодной помощи развивающимся странам, обещанный еще в 2009 году Бараком Обамой в Копенгагене. Эти средства предполагалось собрать к 2020 году, и развитые страны, намеренные это сделать, подразумевали, что «в зачет» пойдут и частные инвестиции в промышленные, энергетические и иные проекты, приводящие к сокращению выбросов в странах-реципиентах. Эти проектные сокращения могли бы быть засчитаны развивающимся странам как результат — и тем не менее номер не прошел. Развивающиеся страны ввели в проект соглашения пункты о том, что помощь должна быть только государственной, прямой, грантовой и не может дублировать другие официальные каналы помощи развитию (Official Development Aid). Она должна формироваться на базе запросов стран-реципиентов, быть предметом строгой международной отчетности и периодической оценки на предмет адекватности предъявляемым запросам.

Но этим дело не кончилось: на переговорах в Париже группа развивающихся стран потребовала новых объемов по отношению к уже заявленным ста миллиардам. Более того, их представители внесли пункты о финансовом содействии во многие другие статьи соглашения, в том числе по трансферу технологии, созданию потенциала, адаптации и др. Доводы здравомыслящих участников о том, что вопросы финансирования следует обсуждать в специально имеющейся в соглашении статье, поначалу популярностью не пользовались. Странам третьего мира явно нравилась идея свести переговоры по всем статьям к обсуждению прямой финансовой помощи в их адрес, и только перспектива краха всего соглашения их несколько отрезвила.

К счастью, нашу страну эта полемика не слишком задевала: удовлетворение растущих аппетитов закреплено за странами Запада. Участие России — дело добровольное, и скорее всего мы ограничимся помощью тем развивающимся странам, которые ранее входили в состав СССР; впрочем, мы и так уже не один год это делаем.

Немалая интрига стояла за вопросами нового формата углеродного рынка в рамках соглашения. Съехавшиеся на конференцию мировые «торговцы воздухом» с нетерпением ожидали ответа на вопрос: будет новый рынок или нет? Позицию самых опытных из них представляла Международная ассоциация торговли эмиссией (IETA), продвигавшая идею единого глобального рынка с едиными правилами для всех. Обсуждалась идея так называемой совместной митигации, когда между странами торгуются единицы абсолютного сокращения выбросов, с передачей национальных сокращений от одной стране другой. По сути создается перспектива механизма, аналогичного ст. 17 Киотского протокола, предусматривающей торговлю национальными лимитами между странами, находящимися в режиме абсолютных сокращений выбросов. Подобный формат создавал перспективы торговли между развитыми странами, и некоторых это устроило — развивающиеся страны, разумеется, выступили за то, чтобы получателями доходов в новой системе были только они. Их интересы обсуждались в форматах проектных механизмов, схожих с так называемыми проектами чистого развития (ст. 12 Киотского протокола), и предусматривающих платежи развивающимся странам в рамках проектов сокращения выбросов. Тем не менее детального подхода к проблеме конференция так и не предложила: разработка вопроса перенесена в рабочие органы Конвенции ООН.

Значительные риски для нашей экономики несла заложенная в проекте соглашения идея углеродного налога, которым в обязательном порядке предполагалось обложить выбросы во всех странах мира. Причем, по замыслу инициаторов (следы которых ведут к Всемирному банку), ставки этого налога по всему миру должны быть одинаковы — возможно, для создания унифицированных стимулов к декарбонизации. То, что один и тот же размер налога может по-разному влиять на экономику различных стран, отраслей и производств, почему-то никто учесть не догадался. Любые попытки примерить такую нагрузку на экономику России с ее кризисным состоянием и дышащим на ладан реальным сектором приводят к неутешительным выводам. При нынешних выбросах 2,8 млрд тонн и ставке налога 15 долларов за тонну (предлагаемую некоторыми сторонниками этой идеи) речь идет об изъятии из бюджета страны 42 млрд долларов (2,73 трлн рублей) ежегодно. Откуда в бюджете возьмутся такие деньги — непонятно, равно как непонятно и то, на что эти средства пойдут. По мнению развивающихся стран, традиционно поддерживающих идею новой глобальной дани в свою пользу, вопрос об адресате не стоит: конечно, это они. Нужно ли это России в ее непростой экономической ситуации — вопрос, вряд ли требующий долгого обсуждения. К счастью, эта идея в текст соглашения не прошла.

Не прошли и некоторые другие экзотические темы: например, «трибунал климатической справедливости», который, по идее, должен был бы судить наиболее злостных эмиттеров парниковых газов. Неуемная фантазия экстремальных экологических НПО, продвигающих эту идею не первый год, рисует всем картины проводимых аутодафе, с реальными сроками за «нарушения», определяемые, разумеется, по принципу «климатической справедливости» (который никем не сформулирован и подгонять под него можно все, что угодно). Или еще один регулярно вылетавший из всех решений пункт об «общем карбоновом бюджете», то есть распределении странам квот на выбросы «сверху вниз». С учетом того же неуловимого принципа «климатической справедливости». В Парижском соглашении, основанном на принципе «снизу вверх», такой пункт перспективы не имел.

В целом, несмотря на рекордное участие самых высших руководителей мировых держав, Парижская Конференция вряд ли может претендовать на роль исторического события. И тем не менее, не стоит говорить, что «гора родила мышь»: Парижское Соглашение фиксирует серьезные перемены в формате мировых усилий в области изменения климата. Новая картина, новое видение – это окончательный отказ от попыток ввести ограничения выбросов для всех, без которых, по мнению ряда экспертов, невозможно говорить о каком-то влиянии на температуру планеты. Поэтому само Соглашение можно рассматривать как попытку сохранить хорошую мину при плохой игре. Отказавшись от единых рамок политики, Соглашение определяет каждой группе стран свой путь и свою траекторию. Развитым – снижать выбросы, развивающимся – наращивать. Прикрыть этот разброд фиговым листком декларируемой цели ограничения глобальной температуры вряд ли удастся: слишком велики и очевидны расхождения между целью и средствами. Рамки Соглашения позволяют в перспективе, не отказываясь от привычного устрашающего климатического дискурса (а вдруг еще пригодится?), снизить уровень реальных затрат на проблематику и создать условия постепенного отхода от темы. Который возможен, когда теме потепления в глобальных схемах манипулирования сознанием найдется полноценная замена.

«Эксперт» №51 (969)