Версия для печати
Вернуться к списку

ЧИСТОЙ ВОДЫ МЕГАГРАНТ

Справка STRF.ru:

Моисеенко Татьяна Ивановна – окончила биологический факультет Ростовского госуниверситета, с 1971 года работала в Кольском научном центре РАН, с 1988 года возглавила лабораторию водных экосистем в Институте проблем промышленной экологии Севера КНЦ РАН, затем работала замдиректора в Институте водных проблем РАН. Сейчас руководит отделом биогеохимии и экологии Института геохимии и аналитической химии им. В.И. Вернадского РАН. Член-корреспондент РАН. Развивает теорию критических нагрузок на поверхностные воды суши. Лауреат премии МАИК 2001 года за лучшие научные статьи в области наук о Земле. В 2005 году участвовала в американской программе Фулбрайта по специальности «экология». В 2010 году её проект «Формирование качества вод и экосистем Западной Сибири в условиях антропогенных нагрузок и изменения климата» в ТюмГУ был поддержан правительством по итогам конкурса мегагрантов

Что Вы ожидаете от предложения объединить мегагранты по экологической тематике?

- Строго говоря, из пяти проектов, которые представлены на симпозиуме, только мой чисто экологический в классическом определении этой научной дисциплины. Он состоит из трёх частей. Первая направлена на изучение состояния абиотической среды – это то, что у нас принято называть «окружающей средой». Вторая – это экологические последствия, оценка состояния экосистем и их компонентов (организмов, популяций). Третья часть – технологии, направленные на реабилитацию разрушенной земли, очистку от вредных продуктов, рекультивацию. Во-первых, мне интересно обменяться опытом с коллегами. Во-вторых, это можно рассматривать как более крупный проект. К примеру, я изучаю химизм поверхностных вод и должна понимать, как на них влияет атмосфера, ветровые волнения, солнечная радиация. А этим как раз занимается Сергей Зилитинкевич, который изучает пограничные слои атмосферы-гидросферы. Оказывается, два крупных мегагранта посвящены исследованиям Земли из космоса (проекты Клауса Питера Колтерманна и Бертрана Шапрона. – STRF.ru). Дешифрирование космоснимков для оценки потенциала восстановления нарушенных ландшафтов и акваторий есть и в моём проекте, и теперь, когда я послушала доклады других ведущих учёных, я вижу пути объединения наших исследований, обмена информацией, опытом, методологией. В других проектах много физиков, математиков, а у нас больше натуралистов, которые изучают природные среды.

Вам остался год работы в лаборатории Тюменского университета?

– Меньше. В декабре сдаём заключительный отчёт. Мы очень много сделали за два года, но в первый год создавали и оснащали лабораторию, вели масштабные экспедиционные работы, совершенствовали методики, а вот обобщали и публиковали совместно, в основном имеющиеся материалы. В прошлом году, в ноябре, только необходимые приборы поступали. Естественно, мы едва успели всё на них измерить, сейчас обобщаем уже новые данные, проводим конференции, учим молодёжь работать на современной измерительной технике. У нас есть всё, чтобы определить качество вод – измеряем и загрязняющие вещества, и природные. Другой такой лаборатории в стране нет, но всё же ни один экологический проект не может быть выполнен за два года. Как минимум нужно пять лет. Ведь только сейчас пойдут научные результаты мирового значения, которые получены на современном оборудовании.

Как Вам пришла идея участвовать в конкурсе на получение мегагранта?

– Я ничего не знала об этом конкурсе, и вдруг на работе раздаётся звонок: «Татьяна Ивановна, мы из Тюменского университета, хотим подать проект». Я сначала думала, что мне предлагают какую-то конкретную работу в уже выигранном проекте. Но мне сказали: «Напишите заявку».

Вы знали кого-то из этого вуза?

– Нет. Они нашли меня через мою персональную страничку в интернете. Я спрашиваю: «А какой проект вы хотите? Что за заявка?». Думала, нужны определённые темы по геохимии или токсикологии. Они мне в ответ: «Татьяна Ивановна, как вы видите проблему, так и напишите». И я написала свое видение лаборатории с точки зрения мировой науки в области водной экологии. Пригодились знания о европейских проектах, в которых я участвовала и видела, как в России надо решать проблему оценки качества вод на примере Тюменского региона.

Почему выигран проект? Я думаю, потому что мировое экспертное сообщество ставит водные ресурсы по значимости на второе место после климата.

И с цитируемостью у меня всё в порядке. Индекс Хирша на момент подачи заявки был 14.

У Вас необычная научная карьера для России. Наши учёные работают на одном месте всю жизнь, а вы сменили несколько институтов. С чем это связано?

– Наверное, с творческим ростом и интересом. А вообще-то я тридцать лет отработала в Кольском научном центре на одном и том же месте – там и выросла до членкора в 1997 году. Так что сложно согласиться с заключением о частой смене мест работы. В 1999 году меня пригласил академик Хубларян своим заместителем в Институт водных проблем. Это были плодотворные десять лет работы. А когда Мартин Гайкович ушёл из жизни, институт переключился на ресурсный потенциал, экономику водопользования. Это немного не то, чем я занимаюсь. Как раз в это время меня пригласил академик Галимов в ГЕОХИ РАН, где очень сильная аналитическая составляющая, можно вести натурные исследования, а я не вижу свои исследования без качественных измерений. Конечно, тяжело было в 60 лет менять место работы, но я рискнула.

Что Вы знали о Тюменской области и её водных ресурсах до мегагранта?

– Ничего я не знала, но и в публикациях информация очень ограничена по теме качества вод.

Всё-таки у нас в России много занимались водой.

– Фокус в том, что в Европе и Северной Америке уже существует апробированная система исследований, когда раз в пять лет проводится скрининг, территориальная съёмка. В сочетании с этим детально исследуют модельные водосборы. Такая система есть в Норвегии и Финляндии, где я работала, а потом отшлифовала её на примере Кольского полуострова и, уже будучи в Москве, европейской части России. Так что в Западную Сибирь я пришла с готовой методологией. Ничего не зная о регионе, начинала с университетского учебника географии. Изучение информации по Тюменской области, её геологической обстановке заняло какое-то время. Надо отдать должное университету – несмотря на удалённость от центра, он оказался очень перспективным. Много талантливой молодёжи. Еще до мегагранта вуз выиграл крупномасштабный инновационный проект по линии Минобрнауки на 500 миллионов рублей и успел частично закупить хорошее оборудование. Но оно было разрознено, а где-то даже не запущено. Я быстро всё это подчинила своей цели, но многое для исследования качества вод и экологии докупила на средства мегагранта. Поэтому лаборатория получила очень хорошее оснащение.

В моём проекте часть денег идёт на зарплату, что, конечно, привлекает людей в лабораторию. Все понимают, когда преподаватель высокой квалификации получает 16 тысяч рублей, а у него семья, этого явно недостаточно. А мы поддерживаем десятки сотрудников по их вкладу в реализацию проекта. Очень много приходится работать. Когда министерство велело мне четыре месяца там провести, я подумала, что это ещё слабо сказано. Я год работала – все 12 месяцев по 10 часов как минимум – только на развитие этого проекта, даже когда находилась в Москве. Руководителю моего института поначалу это не понравилось, но увидев, что я справляюсь, он одобрил. В конечном итоге это работа на фундаментальную науку.

Ваш проект каким-то образом связан с проблемой изменения климата?

– Конечно. В экспедиции мы взяли колонки озёрных донных отложений на Таймыре, в зоне северной и южной тайги, в лесостепной зоне. В каждом из этих районов по ассамблее диатомовых водорослей мы будем реконструировать температурные условия голоцена, в том числе недавнего прошлого (100–150 лет назад), постараемся выявить тренды – к похолоданию дело идет или к потеплению.

Есть и обратная задача – определить, как изменение температуры повлияет на химизм вод на большой территории: от зоны тундры до аридной зоны. Чем хороша Западная Сибирь? Её геологические формации близки друг другу по химическому составу, поэтому для неё легче, чем для европейской части, построить эмпирическую модель и посмотреть, как изменится химический состав вод в зависимости от потепления.

Уже появились прогнозы, согласно которым в Западной Сибири существенно потеплеет через десять лет.

Зная сценарий возможного изменения климата, на основе наших расчётов можно с той или иной степенью достоверности прогнозировать, как будут развиваться процессы засоления или эвтрофирования. Это два основных параметра, на которые сильно влияет климат.

А всё-таки, что происходит с качеством воды в этом регионе? Если я правильно поняла ваш доклад, вы не видите серьёзного антропогенного влияния в целом?

– Понимаете, очень важно масштабы оценить. В прошлом году в экспедиции мы специально брали пробы как минимум в ста километрах от источников антропогенного загрязнения, чтобы установить фоновые значения. Иначе как мы найдём, до которой степени изменилась ситуация, до какой степени загрязнено? Ознакомившись с данными, не могу теперь сказать, что в целом ситуация с водой благополучная. Идёт обогащение азотной группой: возможно, из-за сжигания попутного газа на месторождениях, или сказываются трансграничные переносы.

В принципе как нефтедобыча повлияла на воду в Западной Сибири?

– Нефть сама по себе естественным образом попадёт в поверхностные воды. В них будут и полиароматические углеводороды, и природные вещества, и нефтяные углеводороды. Мы никогда не говорим о них как о нефтепродуктах. Ещё надо доказать, что это нефтепродукт, а не углеводород природного происхождения. А вот с азотной группой надо разбираться. Вообще говоря, для меня её увеличение в водах стало сюрпризом. В основном изучают азот, попадающий в почву от сельского хозяйства, из котелен. А от сжигания попутного газа? Я думаю, мы напишем очень серьёзную статью на эту тему в каком-нибудь хорошем журнале. То, что мы выявили, уникально. Но надо ещё доказать, разобраться, подкрепить. Только-только пошли результаты, буквально в марте.

Как эти азотные группы влияют на живые организмы?

– На организмы хорошо, это для них удобрение, а вот на воду плохо. Если превышаются критические нагрузки, то водоёмы начинают по азотному типу закисляться, а если много азота – то эвтрофироваться со всем комплексом вторичных неблагоприятных эффектов.

Поясните, пожалуйста. Это значит, что они заболачиваются?

– Ни в коем случае не заболачиваются, наоборот. При закислении вода в них становится прозрачной. Цветность уходит, повышается кислотность, развиваются прибрежные мхи, которые любят кислую среду. Погибают все породы рыб, кроме окуня – он последним исчезает. И самое опасное, ещё недостаточно изученное явление – это образование нитрозаминов в воде и в мышцах рыбы при загрязнении вод азотом. Это токсичные вещества с канцерогенными свойствами. Через рыбу токсины попадают и в ткани людей. Но я не посчитала ещё критические нагрузки. Грубо говоря, сколько ещё кислоты можно вылить в водосбор каждого озера, пока оно не начнёт гибнуть.

Мы недавно запатентовали наш метод определения критических нагрузок, адаптировав для этого западный образец. Это позволит ответить на самый главный вопрос: насколько допустимо наше воздействие на те или иные природные комплексы с учетом диффузных, то есть рассредоточенных, источников загрязнения на водосборе. И тогда уже станет ясна технология реабилитации мест загрязнения: как очистить, восстановить, до какой степени надо чистить. Например, в Тюменском регионе фоновое значение меди составляет выше 3 микрограмм на литр, а официальная ПДК – 1 микрограмм на литр. Получается, что производства должны очистить использованную воду сильнее, чем природную. Поэтому первое, что нужно сделать – изменять законодательство. Теперь в нашем проекте и юристы работают.

Не опасно столько меди в воде?

– В природной воде она связана гумусовыми веществами и нетоксична. А ПДК устанавливали экспериментально с помощью медного купороса, который очень токсичен. Вот так и родился единый норматив в России – от Арктики до степной зоны. А нужен региональный норматив. В июне я его теоретическую часть напишу, а юристы законодательную. Вообще я очень надеюсь на продление проекта, ведь самое интересное только сейчас началось.