Версия для печати
Вернуться к списку

«Модернизация — это творческий процесс»

Кризис экономической теории, кризис экономики и возможные экономические перспективы согласился обсудить с «Экспертом» президент Новой экономической ассоциации, заведующий лабораторией математической экономики Центрального экономико-математического института РАН академик Виктор Полтерович.

— Сейчас все возвращаются к идеям двадцатых-тридцатых годов прошлого века: антикризисные меры полностью базируются на кейнсианстве, надежды на экономическое восстановление связывают с новым шумпетерианским циклом. Означает ли это, что последние семьдесят лет экономическая наука работала вхолостую и ничего существенного не родила?

— Конечно же, не означает. За семьдесят лет экономическая наука превратилась в дисциплину со сложной архитектурой и развитым аналитическим аппаратом. Экономика получила широкое общественное признание: экономисты-исследователи востребованы и в бизнесе, и в экспертных советах при правительствах, и в международных организациях.

Идеи Кейнса и Шумпетера жили и развивались в современной экономике. Тот факт, что в определенный момент они вышли на первый план, не столь уж удивителен. Другое дело, что ряд фундаментальных задач, которые ставила перед собой экономическая наука, так и остались нерешенными. Предсказание глобальных кризисов в том числе.

— Люди, которые принимают сегодня экономические решения, просто заливают кризис деньгами, как советовал Кейнс. Напрашивается вывод, что более поздние теоретические изыскания оказались невостребованными.

— В течение двадцати пяти предкризисных лет колебания важнейших макроэкономических переменных — темпов экономического роста, инфляции и ряда других — существенно уменьшились, экономика стала вести себя гораздо лучше, чем раньше. Это явление было названо великим спокойствием (Great Moderation), и многие считали его результатом успехов макроэкономики как науки. Нобелевский лауреат Роберт Лукас даже объявил в 2004 году, что задача предотвращения депрессий решена. Торжество оказалось преждевременным. Тем не менее бесспорно, что сегодня экономисты знают и умеют гораздо больше, чем раньше.

Тот факт, что с началом кризиса сразу стали использоваться кейнсианские рецепты, — заслуга экономической теории. Ведь можно вспомнить, что Великая депрессия началась в 1929 году, а рузвельтовский «Новый курс» был предложен только в 1933−м. Четыре года был спад, и никто вообще не знал, что делать. Результативные меры по борьбе с нынешним кризисом были приняты практически без промедления, потому что они обдумывались в рамках экономической теории в течение многих лет. Хотя неверно все сводить к Кейнсу.

Не случайно, когда разразился кризис, Федеральную резервную систему возглавил Бен Бернанке, один из наиболее известных исследователей Великой депрессии. Другое дело, что мы могли бы рассчитывать на большее. Многие эксперты считают, что накачка экономики деньгами дает краткосрочный эффект, а в среднесрочной перспективе мы не очень-то знаем, что делать.

— По-видимому, быстрый экономический рост не возобновится до тех пор, пока не появятся инновации, которые запустят новый шумпетерианский цикл.

— Сейчас более распространено мнение, что для преодоления кризиса достаточно улучшить регулирование финансовых рынков. Но я принадлежу к меньшинству, полагающему, что кризис связан именно с технологическим циклом.

Эта точка зрения опирается не только на исследования Шумпетера, но и на работы Кондратьева, Кузнеца, Менша, а также на совсем недавнее развитие их концепций. Ключевым в современной теории является понятие технологии широкого применения, введенное пятнадцать лет назад американцем Тимоти Бреснаханом и израильтянином Мануэлем Трейтенбергом. Паровой двигатель, электричество и компьютер — примеры технологий широкого применения. Они отличаются тем, что дают возможность создавать новые технологии практически во всех отраслях производства и тем самым оказываются мотором экономического роста в течение десятков лет.

Возьмем, к примеру, компьютер. От того, что он стоит у меня на столе, ВВП страны не сильно возрастает. Но массовое внедрение компьютеров в процессы проектирования и управления изменило всю экономику. Это произошло не сразу, а на протяжении десятилетий: сначала их внедрили в одном месте, потом в другом, в третьем — и таким образом обеспечивался непрерывный рост. Причем экономика развивалась настолько быстро, что и экономисты, и бизнесмены, и политики поверили: в развитых странах кризиса быть не может, потому что с помощью информационных технологий будут непрерывно создаваться новые, все более эффективные методы производства. А кризисы останутся только в недостаточно развитых странах. Теперь мы видим, что ошиблись. Видимо, рано или поздно любая технология широкого применения исчерпывает свой потенциал.

В одной из недавних работ я предположил, что причиной глобальных кризисов является «инновационная пауза» — запаздывание прихода новой технологии широкого применения в сочетании с ошибочными ожиданиями быстрого роста. Чрезмерно оптимистические ожидания возникают в результате длительного бескризисного развития и приводят к формированию пузырей на многих рынках, а в конечном итоге к провалу.

— Может быть, причина ошибки в том, что экономическая наука развивалась по неверному пути? Ведь в последние десятилетия она все больше и больше опиралась на математику, старалась стать точной наукой. Между тем Маркс, например, считал, что со временем экономика и социология должны стать частью исторической науки, науки о развитии человеческого общества. Какое направление представляется вам более правильным?

— Около пятидесяти лет назад была разработана теория общего экономического равновесия и появились реальные надежды на формирование экономики как точной науки — по образцу теоретической механики. К сожалению, эти надежды не сбылись. В 1972 году американский математик и экономист Хуго Зонненшайн доказал, что модель равновесия допускает практически любое, в том числе экономически бессмысленное, поведение. Эта модель дает содержательные ответы на вопросы лишь при очень сильных предположениях, которые в реальности выполняются далеко не всегда.

Чтобы стать точной наукой, экономике не хватает устойчивого эмпирически проверяемого соотношения между фундаментальными переменными (типа закона Ньютона), а найти его не удается. Потому что ситуация в экономической реальности меняется настолько быстро, что мы не успеваем ее изучать. Более того, каждое добытое знание, имеющее отношение к практике, усваивается экономическими агентами, меняет их поведение и тем самым в значительной мере обесценивается. В статье 1998 года я писал о кризисе экономической теории. Думаю, что этот кризис продолжается.

Тем не менее за последние сорок лет в экономической науке возник целый ряд новых направлений. Началось массовое вторжение экономистов в область других общественных дисциплин — социологии, демографии, политологии, психологии и тому подобных, — где экономисты добивались успеха благодаря использованию математического аппарата, возникшего на экономическом материале; речь идет о теории игр и эконометрике. Это явление получило название «экономический империализм». По существу, экономисты выступали здесь как прикладные математики.

Однако, несмотря на достигнутый прогресс, эксперты не смогли ни предложить эффективную программу преобразований латиноамериканским и бывшим социалистическим странам, ни предвидеть нынешний мировой экономический кризис. В связи с последним обстоятельством экономисты удостоились упрека из уст английской королевы. «Как же так случилось?» — спросила она на встрече с профессорами Лондонской школы экономики. Британская академия наук провела специальное совещание, но так и не нашла убедительного ответа на королевский вопрос. Пытаясь ответить на него, десять английских экономистов — профессоров ведущих университетов — заявили, что причина провала коренится в сложившейся системе экономического образования и господствующих критериях качества научных работ, в том, что экономисты отдают предпочтение математической технике в ущерб глубинному пониманию экономических явлений. По их мнению, экономистам не хватает «профессиональной мудрости, опирающейся на глубокое знание психологии, институциональных структур и исторических прецедентов».

По существу, та же самая мысль является центральной и в эссе нобелевского лауреата Пола Кругмана, не вовлеченного в британские дискуссии и к тому же прекрасно владеющего современным экономико-математическим инструментарием. Примечательно название эссе:— «Как экономисты могли так ошибиться?» — Они приняли красоту за истину. Вот его диагноз: «Основной причиной провала профессии было стремление развить всеохватывающий интеллектуально элегантный подход, который к тому же давал бы экономистам возможность продемонстрировать их математическое мастерство».

В одном из своих недавних докладов я попытался показать, что в настоящее время фактически происходит становление новой синтетической дисциплины — общего социального анализа, который объединит результаты и подходы целого ряда общественных наук. Изучение исторических прецедентов является важнейшей частью его методологии — наряду с разработкой математических моделей и эконометрическими расчетами.

— Современный капитализм развился на основе форсированного потребления. Но в последние лет двадцать появляется все больше людей, которые отказываются участвовать в потребительской гонке — возникло такое явление, как дауншифтинг, все больше людей предпочитают работу вне офиса, по индивидуальному графику и так далее. В связи с этим возникает вопрос: насколько оправданна ставка на потребление в долгосрочной экономической перспективе?

— Все страны, даже самые передовые, стремятся повысить уровень жизни своего населения. Кроме того, экономика давно уже не сводится к удовлетворению материальных потребностей. Есть потребности в самореализации, которые, по-видимому, никогда не иссякнут, и возможности их удовлетворения зависят от социально-экономической организации общества.

— Но тогда мы, по-видимому, должны переосмыслить цели экономического развития общества. Потому что сейчас главный экономический лозунг — «Гребите деньги любыми способами, чем больше — тем лучше».

— У экономистов есть простейший показатель развития — ВВП на душу населения. Уже в нем материальное потребление отнюдь не является ключевым фактором: в развитых странах гораздо больше вклад сектора услуг. И если представить себе, что мы достигли невероятных экономических успехов и у нас только пять процентов времени уходит на производство материальных благ, а все остальное время мы ходим в музеи и театры, пишем картины, сочиняем стихи и где-то их публикуем, — все это отразится и на росте ВВП.

Но сегодняшняя Россия — это развивающаяся страна, хотя и не самая бедная. Наша производительность труда составляет 30 процентов от американского уровня и около 40 процентов от соответствующего показателя развитых стран Европы. Сейчас наша основная задача — выйти на европейский уровень. Если мы ее не решим, то не решим и все остальные задачи, будь то построение демократии или уничтожение коррупции.

— А реально теоретически предсказать уровень производительности труда, по достижении которого можно начать снижать продолжительность рабочего дня?

— В последние двадцать лет продолжительность рабочего дня не снижается даже в Америке. То есть даже американцы недовольны своим уровнем благосостояния. В некоторых других развитых странах снижение происходит, но достаточно медленно.

— Можно предположить, что недовольны главным образом владельцы корпораций, которые считают, что их сотрудники маловато работают.

— Я не думаю, что медленное сокращение рабочего времени есть результат давления собственников предприятий. Просто люди хотят больше зарабатывать, поскольку потребности растут вместе с ростом благосостояния. Хотя, действительно, многие в Америке выбирают работу, не требующую чрезмерных усилий, чтобы получать больше удовольствия от жизни. Например, в американских аспирантурах американцев очень мало — не идут, потому что жизнь аспиранта тяжелая, а зарплата в перспективе не самая высокая.

Я думаю, что общественная организация должна меняться таким образом, чтобы каждый человек на работе занимался тем, к чему у него лежит душа. Неквалифицированный труд все больше будет передаваться автоматам. Чтобы каждый человек утром с радостью шел на работу, а вечером — с работы домой.

— Как минимум две последние волны подъема капитализма были связаны с географической экспансией: после Второй мировой войны Америка осваивала Западную Европу, и в девяностые годы Запад осваивал постсоциалистическое пространство, включая Китай. Но сегодня глобализация стала фактом, новых территорий для экспансии капитализма просто нет, и возникает вопрос: а способен ли капитализм развиваться без географической экспансии, без территорий с дешевой рабочей силой и отсутствием экологического контроля?

— Просто теперь развитие должно идти по другому пути: потребность в новых, более эффективных технологиях резко возрастает. Не зря же реакцией США и Европы на кризис стало резкое увеличение ассигнований на науку. Сейчас делается ставка на нанотехнологии. По оценкам специалистов, лет через десять нанотехнологии станут технологиями широкого применения на Западе, а значит, лет через пятнадцать-двадцать найдут массовое применение в России.

— Когда там все устареет?

— А нужно ли нам самое передовое? Вы хотите гордиться самым передовым, или вы хотите хорошо жить?

— А это не одно и то же?

— Нет, это совершенно разные вещи. Страны, которые сумели из развивающихся стать развитыми, — а таких очень мало, — использовали преимущество отсталости. Оно заключается в возможности заимствовать у лидеров то, что нужно в данный момент. Подчеркиваю: не самое новое, а то, что нужно. Я бы сформулировал это как рецепт: осуществляя модернизацию, заимствуя технологии, не гонитесь непременно за самым новым. Хотя бы потому, что новая технология должна сопрягаться со всем остальным, что у вас есть. Значит, при ориентации на самое новое вам придется переделывать слишком многое сверх того, что вы пытаетесь заимствовать.

Осваивать даже известную и не самую передовую технологию, если она по уровню выше того, что вы имеете, — это долгий, мучительный и, самое главное, творческий процесс. Это очень важно — творческий. Успешно заимствованный институт или технология никогда не бывают точной копией образца. И чтобы заимствовать технологии в масштабах страны, нужны специальные нетривиальные институты.

Если бы заимствование технологий было простым делом, все развивающиеся страны уже были бы развитыми. Но в большинстве случаев эффективно заимствовать технологии просто не получается.

— Как вы оцениваете состояние российской экономической науки и ее перспективы?

— Обо всей российской науке хочется говорить в сострадательном наклонении, а об общественных науках — втройне. Едва избавившись от восьмидесятилетнего идеологического пресса, экономисты-исследователи попали в девяностые годы под тяжелейший экономический пресс. Молодежь перестала пополнять исследовательские институты, устремилась за границу и в бизнес. Те, кто остался в науке, были вынуждены одновременно осваивать западные достижения, создавать новые учебные программы и изучать ни на что не похожую переходную экономику с ее бартером, кризисами неплатежей, теневой экономикой и разгулом рейдерства.

Сейчас в стране по-прежнему не хватает переведенных учебников магистерского уровня и квалифицированных преподавателей по многим экономическим дисциплинам. Выпало среднее поколение, недостаточен приток молодежи, практически не работает аспирантура. Российское экономическое сообщество разделено на страты, представители которых плохо понимают друг друга.

В этих условиях главной задачей становится объединение российских экономистов-исследователей не столько для формирования изолированных «центров мирового уровня», сколько для повышения качества экономических исследований и преподавания по всей России, чтобы не допустить углубления разрывов. Для решения этих задач мы создали Новую экономическую ассоциацию, которая в декабре 2009 года собрала на Первый Российский экономический конгресс две тысячи участников со всех концов страны. Провели целый ряд других конференций, издаем журнал, у нас обширные планы. Среди них — создание Центра аспирантуры и экспертного совета по реформам.

Не секрет, что американские университеты привлекают лучшие умы со всего мира, и это серьезно препятствует формированию национальных школ, в том числе в экономической науке. Однако для тех, кого интересует именно Россия, близость объекта изучения создает мощное поле притяжения. Усилить это поле, сделать жизнь экономиста-исследователя в России полноценной и интересной, а экономическую науку востребованной и эффективной — в этом Новая экономическая ассоциация видит свою главную задачу.

— Какими проблемами, на ваш взгляд, должна сейчас озаботиться экономическая наука вообще и российская экономическая наука в частности?

— Я думаю, ни один работающий экономист не сможет объективно ответить на такой вопрос. Ведь мы увлечены своей работой, и каждый вправе полагать, что выбрал самое важное направление. Сделав, таким образом, необходимую оговорку, с чистой совестью и совершенно искренне отвечаю: наиболее важное направление исследований в современной экономике — теория социально-экономического развития, особенно та ее часть, которую я называю теорией реформ. Я, возможно, первый, кто предложил студентам высшего учебного заведения (Российской экономической школы) курс с таким названием и написал монографию, где слова «теория реформ» стоят на обложке. Разумеется, и курс, и книга опираются на многочисленные результаты, полученные другими экономистами. Я лишь попытался, добавив кое-что свое, выстроить систему понятий, которая, как мне кажется, позволяет излагать разнородные результаты в едином ключе и «правильно» думать о реформах.

А теперь постараюсь пояснить, почему столь важно развивать теорию реформ. Я убежден, что в основе нынешней напряженности в мире лежат прежде всего экономические различия (мысль эта настолько затерта, что кажется неверной, а между тем она никем не опровергнута). Поэтому важнейшая задача экономической науки — создать теоретическую базу для того, чтобы любая отстающая страна могла разработать успешную стратегию догоняющего развития. И чтобы ее народ поверил в возможность на протяжении жизни одного-двух, максимум трех поколений ликвидировать пропасть, отделяющую его от «золотого миллиарда».

— Можно ли надеяться, что такая теория будет создана?

— Я в это верю, и вот почему. За последнее столетие накопился колоссальный опыт реформирования самых разных экономических систем, причем зафиксированы не только немногочисленные удачные решения, но и ошибочные, неудавшиеся попытки. Так вот, оказывается, что реформаторы в разных странах и в разное время повторяют одни и те же ошибки: рассматривают реформы как абсолютное благо, даже не пытаясь оценить связанные с ними издержки; принимают за аксиому, что заимствовать надо непременно самые передовые институты и технологии; навязывают бизнесу абстрактные принудительные схемы, вместо того чтобы сделать его своим союзником; не пытаются компенсировать потери слоям населения, проигрывающим в результате реформ; не заботятся о правильном выборе последовательности реформ. Немало вреда принесла ориентация на догматические промежуточные цели вроде «децентрализации», или «усиления управляемости», или «повышения конкурентоспособности» без детального анализа влияния намечаемых мероприятий на эффективность производства, благосостояние и рост.

Ошибки социально-экономической политики становятся, как правило, результатом двух факторов: плохой информированности и корыстного интереса. Экономическая наука может улучшить информированность тех, кто того пожелает. Но как предотвратить принятие законов под давлением лоббистов, преследующих узкогрупповые цели?

Я неоднократно писал о необходимости государственного стандарта на проектирование реформ. Ведь, как правило, строительство любого сложного объекта не начнется при отсутствии проекта, выполненного в соответствии с определенными правилами, которые, в частности, требуют расчета эффективности, надежности и тому подобного. А вот решения о реформах слишком часто принимаются без этого. Уже после провальных реформ девяностых годов мы были свидетелями и пассивными участниками административной реформы, монетизации льгот, формирования национальных проектов, создания госпредприятий. Список можно продолжить. Ни один из этих институциональных проектов не подвергся открытой экспертизе в начале и не получил правительственной оценки после завершения. А ведь значительная часть общества подозревает, что все они провалились. Поскольку анализ результатов не осуществляется, тенденция сохраняется. Вы видели обоснование строительства иннограда Сколково? Можно ли в данном случае обсуждать эффективность государственных вложений, если финансируемого проекта не существует на бумаге?

Российская экономическая наука развивается несмотря на кризис. И это очень важно хотя бы потому, что без нее общество оказалось бы еще более беззащитным перед произволом в принятии экономических решений.