http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=02719bf1-fcb7-4791-beb6-911887a261d8&print=1© 2024 Российская академия наук
Общество, переживающее переломный этап своей истории, должно определиться, с какими ценностями ему жить дальше. Пока верхи распределяют между собой публичную собственность, низам через СМИ предложено осваивать новый цивилизационный принцип – работать, чтобы потреблять, и потреблять, чтобы получать удовольствие.
Опросы общественного мнения показывают, что хотя все еще и сохраняются традиционные нравственные ценности, в поведении людей появилось и много нового. Уклонение от службы в армии, открытая неприязнь к людям другой национальности, оправдание взяточничества, толерантность к нищенству стали обычными явлениями. Значит ли это, что вместе со сменой общественного строя в России изменилась и этика? На вопросы журналиста отвечает директор института философии РАН, Заведующий кафедрой этики МГУ им. Ломоносова, академик Абдусалам Абдулкеримович Гусейнов.
Абдусалам Абдулкеримович, сейчас во времена либерализма, наконец-то дали выговориться тем, кому десятилетиями слова не давали. Теперь эти люди заняли всю «общую скамейку», и не собираются давать хотя бы часть места другим. И что же мы услышали? О чем они говорят?
К примеру, на просторах России сейчас инициирована сексуальная революция. Мне в почтовый ящик бросают порнографическую газету, объясняя, что подобное чтение необходимо для моего просвещения. Доводы, что у меня другие интересы - не убеждают.
Высмеивается даже исконно русская идея – «Чти отца своего». - Заявляется, что отцы никогда не жили в эпоху компьютеров, в эпоху научно-технического прогресса, сотовых телефонов, а потому они ничего не могут подсказать своим детям.
А.Г. – Моральную истину «Чти отца своего» многие народы могут назвать исконно своей. Безусловное почитание родителей – один из важнейших элементов ценностного базиса иудейской, христианской и мусульманской культур. И не только их. Например, в средневековом Китае доносительство на отца каралось даже смертной казнью. Отец может судить сына, отказаться от него… Но сын не может судить отца. В этом случае он теряет связь с предками, оказывается без корней.
Здесь кроется одна из линий нравственных деформаций последних двух десятилетий. К примеру, одним из культурных символов «Перестройки» был, как Вы помните, фильм «Покаяние». В нем идейной кульминацией является сцена, где сын выкапывает из могилы и, схватив за ноги, выбрасывает прах своего отца, который стал пред этим зловещим наваждением для некоторых героев фильма. Однако сын не может попирать отца, даже если отец – злодей. Это противно всем законам морали. Я не хочу сказать, что не бывает таких случаев. Я хочу сказать, что такие случаи нельзя воспевать, возводить в норму. А мы хотели и до сих пор еще многие хотят попрать все советское прошлое, перечеркнуть, растоптать его, как если бы это было не наше прошлое, не дело наших отцов и дедов, как если бы мы сами не выросли из него. Не в том дело, что при социализме было много хорошего (это – другая тема). Дело в ином: каким бы плохим, жестоким, бесчеловечным он ни был, это – неотъемлемое звено нашей истории.
Линия преемственной связи поколений редко бывает прямой. После Октябрьской революции возникла опасность пролеткультовского нигилизма, когда не только Пушкин, но даже железные дороги объявлялись вредным наследием прошлого. Потом отношение стало меняться. В сущности, по такой же, хотя внешне и несколько смазанной схеме, развивается отношение новой России к ее теперь уже социалистическому прошлому. Думаю, что нигилизм начала 90-х годов уходит в прошлое. Идея почитания родителей, уважительного отношения к советскому прошлому вновь занимает достойное место в системе общественных мотивов поведения, хотя, надо признаться, официальным кругам, так называемому политическому классу, она дается значительно трудней, чем простым людям.
Что касается компьютеров, мобильников, комфорта, то реальность технических достижений и материального благополучия превзошла все фантазии человека. Но счастливее люди от этого не стали, конфликты друг с другом и с самими собой остались.
Внешнее благосостояние – только условие счастья. Само счастье нечто иное; оно больше зависит от характера отношений между людьми. Чтобы подчеркнуть, что в данном случае я не морализирую, а выражаю некую понятную всем истину, предлагаю такой мысленный эксперимент. Пусть каждый ответит себе на вопрос: « когда он больше человек, тогда ли, когда он сосредоточен на себе и своих материальных благах – что-то покупает, продает, хитрит, выгадывает и т.п., или тогда, когда он занят вещами другого рода – поет песни с друзьями, спорит с соседом о политике, думает о смысле жизни, мечтает о далеких странах…» Тело для души, материальное – для духовного. Но не наоборот.
И все же нищета основной массы населения для такой богатой страны как Россия явление противоестественное. Улицы когда-то электрифицированных российских деревень теперь погружены во мрак, в то время как большие города ночью залиты светом рекламы игорных домов и иностранных компаний. Правда, сейчас правительство, объявило о необходимости борьбы с бедностью…
А.Г.- Некая графиня удивлялась, что социалисты выступают против богатых и богатства, хотя им следовало бы направить свои усилия на преодоление бедности. На самом деле лозунг борьбы с бедностью также заключает в себе изрядную долю демагогии и лицемерия. Где есть богатые, там обязательно будут бедные. Они есть даже в такой фантастически богатой стране, как США.
Главная беда в том, что критерий богатства стал основным в оценке человека. Конечно, тот разрыв в уровне доходов, который у нас возник, является скандальным и чудовищным. Но я уверен, что оскорбительный разрыв между богатыми и бедными нельзя преодолеть до тех пор, пока люди молятся на деньги и общество деньгами измеряет ценность человека.
Богатые и бедные, конечно, отличаются друг от друга по возможностям, по психологии… Но существенной разницы в философии их жизни нет. И те, и другие высоко ценят деньги. Одни довольны тем, что имеют их в большом количестве, другие страдают от их недостатка. Богатым мало радости доставляло бы их богатство, если бы бедные не восхищались ими. Бедные в свою очередь не страдали бы так от своей бедности, если бы не сталкивались с высокомерием богатых. На мой взгляд, счастливы те люди, народы и общества, которые не зациклены на том, кто является богатым, а кто бедным.
Несмотря на то, что во многих СМИ порок преподносится как пример для подражания - общественный организм до сих пор сопротивляется безнравственности.
А.Г. - Моральное состояние человека и общества – это не диагноз, это симптом. Нравственный дискомфорт – это симптом того, что в самом жизнеустройстве, прежде всего в характере отношений человека с другими людьми, что-то не так. Причем, принципиально не так. Я в 1993 году на Кубе был поражен, увидев перед зданием национального банка в качестве охраны людей с автоматами. Это было непривычно для меня. Но сейчас для России это – норма. Складывается впечатление, что мы живем в оккупированной стране. Посмотрите на наши города, то здесь, то там появляются люди в камуфляжной форме, в масках, БТРы, танки. Все это, ни в какое сравнение не идет с той беспечностью и открытостью, которые имели место в годы моей юности, свидетельствует о глубоких социальных разломах, отчужденности людей друг от друга. Сегодня потеряны каноны, образцы, разрушены представления о том, что достойно, а что нет. Конечно, мы еще не дошли до той степени нравственного падения, чтобы канонизировать, к примеру, олигархов, представлять их как некие образцы нравственно достойной жизни. Но тот факт, что у нас нет достойных образцов жизни, является одним из симптомов того, что мы как народ находимся в дезорганизованном, разобранном состоянии. Конечно, человек и общество всегда, до последнего сопротивляется безнравственности, подобно тому, как организм сопротивляется болезни. И само сознание того, что общество находится в состояние нравственного кризиса, является выражением такого сопротивления. И оно внушает надежду.
Перемены в нашей стране начались, прежде всего, с отключения граждан от идеального мира, с отказа от идеалов, и не только коммунистических. Утверждается, что не нужно никаких образцов, человек сам определит, что такое хорошо, и что такое плохо.
А. Г. - Конечно, нравственность – автономная структура личности, она выражает и утверждает индивидуально-ответственное отношение к миру. Однако нравственное развитие человека происходит не в безвоздушном пространстве, оно существенным образом зависит от возможностей, которые предлагает общество. К примеру, каждый из нас перерабатывает пищу согласно законам и особенностям собственной физиологии. Но то, какая пища попадает в организм, от этих законов не зависит. Так и с нравственностью. Решения, которые принимает человек, зависят от него самого, от его представлений о правильном и истинном, добре и зле, но то, с чем он имеет дело, по поводу чего он принимает решения, от него не зависит. Обстоятельства могут складываться так неудачно, искушений и трудностей может быть так много, что нравственная позиция оказывается возможной только в качестве героической. Сегодня делать административную карьеру, побеждать в бизнесе, оставаясь в нравственном согласии с самим собой, – совсем нелегко. Капитализм у нас сейчас не такой дикий, каким он был в начале 90- годов, но он все ещё является хищным. Уж народным его никак не назовешь.
Теперь, в отличие от советского периода, мы развиваемся как все…
А.Г.- Да, советский строй был исключением, для одних счастливым, для других нет.
В настоящее время мы оказались там, где находятся все народы – в суровой и жестокой реальности, где каждый за себя. Публично культивируется вседозволенность, расшатаны вековечные запреты, даже запрет на убийство поставлен под сомнение.
Вопрос свободы и традиции вставал перед гениями человечества во все времена. К примеру, в фильме Феллини «Репетиция оркестра» культурная элита (музыканты в конкретном данном фильме), взбунтовавшись против власти дирижера, начинают вести себя по собственному хотению: оскорбляют, высмеивают друг друга, рвут ноты… В конце концов, это приводит к полному хаосу и разрушениям в их жизни и в творчестве. Но когда возникает реальная опасность, люди приходят в себя, подбирают разорванные ноты и, смирившись с дирижером, играют прекрасную музыку. Выходит, что этическое, гармоничное поведение возможно только тогда, когда над головой людей зависает бомба?
А.Г.- Очень хороший пример. Хороший и для понимания особой роли морали в жизни человека и общества: когда мораль есть, ее не видно, но когда ее нет, все рушится. На самом деле замечательная аналогия: мораль сродни дирижеру. Каждый музыкант трудится, играет на своем инструменте, а дирижер только возвышается над всеми и «размахивает» руками. Так, и мораль ничего ощутимого не создает, а только оценивает, что-то запрещает, что-то одобряет. Оказывается, что такая «ненужная» работа является очень нужной, без нее наступает какофония, хаос.
Наши отцы и деды, поднимая страну после двух мировых войн, терпели неимоверные лишения, но их поддерживала надежда на то, что потомки будут жить лучше. В конце концов, потомки, обозвав отцов «совками», фактически плюнули на их могилы.
А.Г.- Этот опыт показывает: нельзя решать за будущие поколения. Я не думаю, что человек должен жить ради будущего и делать что-то в расчете на благодарность. Хорошо, кончено, когда люди благодарны. Тем не менее, нравственные поступки заключают свою ценность в себе.
Это касается и идеалов. Идеал является идеалом тогда, когда он выступает вдохновляющей основой поведения и обнаруживает себя как реальная сила, когда он сам по себе служит источником радости.
В своих действиях мы руководствуемся разными мотивами, среди которых большую роль играют деньги, удовольствие, власть, семейные привязанности, тщеславие и многое – многое другое. Но в системе мотивации человека есть некая точка, которая имеет для него абсолютный смысл. Это – развилка между добром и злом. Подобно тому, как мы умеем считать, хотя не знаем, что такое число, точно также мы умеем отделять добро от зла, хотя и затрудняемся дать им определения. Каждый человек стремится выстроить свои поступки по вектору добра, и это свидетельствует о том, что он претендует на безусловное моральное достоинство.
У разных народов абсолюты могут быть различны, да и у разных индивидов - тоже.
А.Г. - Я думаю, что есть некая объективная структура, в силу которой разные люди, народы, культуры пользуются одними и теми же понятиями добра и зла, хотя вкладывают в них разные содержания. Добро и истина в своих первоистоках совпадают.
И здесь мы можем поверить учителям человечества, или своему чувству…
А.Г.- И учителям и своему чувству. Они свидетельствуют одну и ту же истину.
Те, кто говорят, что нет никаких абсолютов, возводят в абсолют вседозволенность. К примеру, Троцкий отвергал общечеловеческие моральные нормы, но считал, что нужно руководствоваться «интересами революционного пролетариата». Это значит, что «интересы революционного пролетариата» он возвел в моральный абсолют. По-другому человек не может мыслить и действовать, так он устроен. Каждый человек в глубине души знает разницу между добром и злом. Как говорил Кант, даже шулер, который обогатился, жульничая в карты, и радуется, потирая руки, не может отделаться от сознания, что поступил подло.
Вне выбора между добром и злом, нет и человека.
Если отойти от сиюминутных проблем частного интереса, какие идеалы, на ваш взгляд, могут привести людей к общественной и душевной гармонии?
А.Г. - Проблема проблем, стоящая перед людьми и народами, заключается в том, чтобы найти новые формы общежития, чтобы саму общественную жизнь построить на других, более совершенных основаниях. Некогда была религиозная утопия. Она сыграла свою роль. Она научила людей смотреть на свою жизнь в перспективе бесконечности, научила не отчаиваться из-за того, что добро в этой жизни не всегда вознаграждается, и зло не всегда наказывается. На смену ей пришла научно-техническая утопия, которая обещала рай на земле. Она тоже исчерпала себя. Исчерпала себя тем, что действительно создала почти райское изобилие материальных благ, но не устранила того, что делает людей несчастными. Это не значит, что религия, а тем более научно-технический прогресс стали излишними. Речь о другом: они перестали быть фокусом человеческих чаяний, не могут уже выступать в качестве вдохновляющей основы жизни людей. Человечество нуждается в новой «утопии», новых идеалах. На мой взгляд, это будет идея ненасилия. Другого я не вижу.
Что Вы имеете в виду, говоря о ненасилии? Наш народ даже упрекают в том, что он слишком терпелив и безмолвствует тогда, когда надо бы и слово молвить.
А.Г.- Очень простую и понятную вещь: отказ от насилия как способа решения межчеловеческих конфликтов, борьбы за социальную справедливость. Праведного насилия не существует. Оно всегда есть зло. И тогда есть зло, когда оно вынуждено, порождено витальными, социальными и прочими причинами. Речь идет по сути дела о том, чтобы отнестись к заповеди «Не убий» всерьез, ответственно – как к закону, который не допускает исключений.
Ненасилие есть моральный закон. Ничто, абсолютно ничто не препятствует тому, чтобы этот закон стал живым фактом, кроме решимости людей следовать ему. Человек не всегда может делать то, что он хочет и считает правильным. Но человек всегда может не делать то, чего он не хочет, что считает неправильным, недостойным. Я думаю, в большом и серьезном смысле у человечества нет другой всемирно-исторической альтернативы, кроме как принципиально отказаться от насилия. Вот почему идеал ненасилия является в высшей степени реалистическим. Когда и как это будет практически осознано и будет ли осознано вообще – это уже другой вопрос.
И Толстой, и Ганди были проводниками этой идеи в мире, но она до сих пор остается абстракцией… Люди в жизни руководствуются своими страстями, интересами, и здесь насилие часто бывает просто необходимым.
А.Г.- Идеалы всегда абстрактны, и сами по себе они не могут изменить жизнь, противостоять её сложностям. Но разве идеал Просвещения, ориентировавший на знание, свет разума, личностно зрелые суждения и действия, не был абстрактным?! И, тем не менее, он, этот идеал, стал основой всей новоевропейской цивилизации, воплотился в бесчисленных количествах практик, преобразивших всю жизнь.
В этом отношении идеал ненасилия является не более абстрактным, чем все другие.
Речь идет, прежде всего, о том, чтобы целенаправленно формировать конкретные ненасильственные практики. Это представляет собой, разумеется, не совокупность единовременных актов, а исторический процесс нравственно-гуманистического возвышения межчеловеческих отношений в их наиболее напряженных и хрупких пунктах.
Взять, к примеру, вопрос о международной торговле оружием. Очевидно, что торговля оружием поддерживает и умножает насилие в мире, нередко оборачивается против тех, кто его продавал. Отказаться от неё так, чтобы учесть сопряженные с ней экономические и иные интересы – сложное дело. Такая задача может быть решена только в общем контексте формирования новых открытых и доверительных отношений между народами. Словом, это огромная историческая работа по формированию новой реальности в мире. Ясно, что для нее требуется много вещей помимо веры в идеал ненасилия. Но точно также ясно, что осуществить такую работу можно только в том духовном векторе, который задается этим идеалом.