СУДЬБЫ РОССИЙСКОЙ НАУКИ

03.01.2005

Источник: Свободная мысль-ХХI, ЕЛЕНА ВОДОПЬЯНОВА

ВОДОПЬЯНОВА Елена Викторовна - главный научный сотрудник Института Европы РАН, профессор, доктор философских наук

---

ВОДОПЬЯНОВА Елена Викторовна - главный научный сотрудник Института Европы РАН, профессор, доктор философских наук
В 1996 году в журнале "Свободная мысль" была опубликована моя статья о российской науке под названием "Между познанием и предпринимательством". Прошло почти десять лет. В условиях подчас катастрофической социальной динамики последнего пятнадцатилетия российская наука накопила внутри себя изрядный деструктивный потенциал, существующий сегодня наряду с потенциалом адаптационным. Какой из них победит в следующие пятнадцать лет?
Scientia vinces?
Бюджетное финансирование науки в ближайшей, а также среднесрочной перспективе значительно не увеличится. Это следует принять как аксиому и, простившись с иллюзиями, выработать стратегию действий отечественного научного сообщества в предлагаемых обстоятельствах, одновременно определив комплекс факторов, приведших к сложившейся ситуации. И если у правительства хватит прозорливости хотя бы не мешать науке, то, возможно, нынешнюю ситуацию в российском исследовательском процессе удастся "заморозить" на некоторое достаточно продолжительное время, поскольку уже сегодня наука в России самостоятельно зарабатывает примерно столько же, сколько получает из бюджета.
Сегодня в Министерстве образования и науки РФ одержимы желанием сформировать из национальной науки "компактный комплекс" (А. Фурсенко), с помощью которого и будет строиться инновационная экономика. В правительстве не хотят понять, что без масштабных финансовых вложений сырьевая экономика никогда не станет инновационной. Инновации требуют средств. Кто сегодня готов их предоставить? Власть и бизнес не имеют для этого адекватных мотиваций, наука и промышленность - адекватных финансовых резервов.
Сегодня власть предпочитает сводить проблемы фундаментальной науки к пресловутой "утечке умов", от прикладников же не столько ждет, сколько настойчиво требует инноваций. Ответим на вопрос, почему они не в состоянии их предложить.
Текущий диалог науки с государством происходит исключительно в режиме "заклинаний". Наука умоляет: "Увеличьте финансирование!" Власть требует: "Внедряйте инновации!" Такое взаимодействие характеризуется взаимным недоверием, причем вполне обоснованным: "Подавляющее большинство талантливых ученых хочет заниматься наукой и получать за это достойную зарплату. Но их не интересуют инновации. Финансистам при высокой доходности операций с недвижимостью тоже невыгодно вкладывать деньги в инновационные проекты. Основным инициатором инновационных процессов во всем мире является промышленность, которую к этому толкает конкуренция. Промышленность внедряет инновации от отчаяния, когда не остается других способов повышения конкурентоспособности"(1). И хотя у некоторых российских производственников это отчаяние уже наступило, в масштабе страны таковых все еще крайне мало. Пока наша промышленность не окажется в ситуации тотального коллапса из-за износа оборудования или усилившейся благодаря вступлению России в ВТО конкуренции, она вряд ли обратит свой взор на науку, да еще и отечественную. Достаточно ярко создавшуюся ситуацию иллюстрирует Таблица 1. Из нее, в частности, видно, что наша находящаяся на подъеме пищевая отрасль приобретает преимущественно импортные технологии, как, впрочем, и топливная, металлургическая, химическая, машиностроительная и лесная промышленность.
В наследство от СССР нам досталось производство общества индустриального типа. Россия сегодня - это страна с полуразрушенной промышленностью, фрагментарным инновационным циклом и неразвитой нормативно-правовой средой. Хотя в российской науке и занято 12 процентов всех ученых мира, страна имеет лишь около 0,3 процента мирового рынка наукоемкой продукции, тогда как США - 36, а Япония - 30 процентов. Сугубо национальный феномен, не имеющий аналогов в высокоразвитых странах, являет собой высокая степень "технизации" кадрового потенциала отечественной науки: в технических науках было сосредоточено 60 процентов всех занятых в сфере ИР российских специалистов.
Как известно, Евросоюз, проанализировав свои недостаточно успешные - по сравнению с США и Японией - темпы внедрения инноваций, провозгласил становление европейского исследовательского пространства стержнем шестой Рамочной программы ЕС, подразумевая колоссальные финансовые вложения в его формирование. Окупаемость этих затрат в дальнейшем "расчетливыми" европейцами не подвергается сомнению. Россия же и здесь ищет свой уникальный путь.
Создается впечатление, что власть лукавит: и пока сверхприбыли можно получать от нещадной эксплуатации природных ресурсов, наше государство не будет вкладывать деньги в знания, ограничиваясь лишь провозглашением модных тезисов об инновационной экономике. Логично также предположить, что за словесными призывами к инновациям лежит уверенность правящей элиты в том, что Россия уже не приблизится к странам - лидерам мировой конкуренции по созданию интеллектуальной собственности, и потому нужно хотя бы занять достойное место среди стран - экспортеров природных ресурсов. Этим же, кстати, можно объяснить и нарастающую скаредность государства российского не только по отношению к науке, но и по отношению к высшему образованию, особенно заметную на фоне громадного национального стабилизационного фонда. Отметим попутно, что в только что принятой новой бюджетной классификации вообще нет раздела "Наука". "И уже родилась гипотеза: для сырьевой экономики интеллектуальный сектор вреден, а полезно - снижение народонаселения. Не надо быть Нострадамусом, чтобы предсказать: если ничего не изменится, скоро очередного Нобелевского лауреата с Россией будет связывать вузовское образование. Потом - только школьное. Потом - далекие культурные корни"(2).
На властном уровне сегодня отсутствует понимание главного обстоятельства: нигде в мире наука не подменяет, а лишь дополняет инновационную активность промышленности. Формирование инновационной экономики - это длительная, рутинная и кропотливая работа, а вовсе не грандиозный и демонстративный мегапроект "атаки на инновации". Впрочем, даже проекты такого типа в советскую эпоху были чрезвычайно дорогостоящими: сырьевая и экстенсивная советская экономика на прорывные направления науки денег не жалела. Таким образом, сама стратегия построения инновационной экономики в сегодняшней России изначально декларативна даже в своих исходно-концептуальных посылках. Неудивительно, что она терпит крах на практике. Пока наши специалисты успешнее привлекаются в зарубежные инновационные проекты: там хорошо поставлена система защиты прав интеллектуальной собственности и развита соответствующая инфраструктура. Там же находятся самые дешевые источники финансирования инновационных проектов.
Отечественная же инновационная сфера характеризуется негативными оценками практически по всем позициям, к которым относятся:
- отсутствие финансовых и административных инструментов для принуждения собственников к принятию стратегических, а не сиюминутных решений;
- всевозможные административные препятствия и отсутствие четкого законодательства в области инновационной деятельности;
- высокие риски для иностранных инвесторов и отсутствие страхования этих рисков при инвестировании в инновационные наукоемкие проекты;
- неразвитость рыночных институтов оценки интеллектуальной собственности;
- острая нехватка квалифицированных кадров для инновационного менеджмента;
- неразвитость системы венчурного финансирования (как известно, радикальные новшества чаще всего создаются на Западе посредством малых гибких венчурных фирм, ориентирующихся на доконкурентную тематику. Большинство таких фирм исчезает вскоре после появления, но некоторые достигают выдающихся результатов);
- нехватка средств для патентования у их разработчиков, в результате чего соавторами и патентообладателями становятся те, кто имеет эти средства;
- отсутствие участия граждан в финансировании инновационной деятельности.
Но ученые не властны над политиками. Во многом вопреки политикам развивается и такой сегмент национального инновационного цикла, как международная кооперация, камнем преткновения в процессе которой становятся права на интеллектуальную собственность. Общемировая практика на сегодня такова: если ученый создал инновационный продукт, то он становится его собственностью. В России право собственности на разработки, выполненные за счет федерального бюджета, принадлежит государству. Хотя очевидно, что с позиций дела и здравого смысла права собственности на результаты исследовательского труда, которые создаются даже за счет государственного бюджета, должны принадлежать непосредственным исполнителям этих работ. Но даже если это положение и будет исправлено в ближайшей перспективе, как это сейчас обещают в Министерстве образования и науки, нормативно-правовое сопровождение инновационной деятельности еще долго будет оставаться в зачаточном состоянии.
В целом сегодня в ситуации относительной стабильности находятся в основном те исследовательские структуры, в которых бюджетное финансирование составляет от 15 до 25 процентов, а остальное - это зарубежные заказы, гранты, хоздоговора и программы. Наиболее успешными с точки зрения финансирования ныне оказались те научные организации, которые сумели воспользоваться благоприятной конъюнктурой на мировом научно-техноло-гическом рынке, а также сформировали устойчивые контакты с западными научными центрами либо, что чаще еще более продуктивно, с промышленными корпорациями. Общая тенденция в эволюции научно-производственной кооперации как в США, так и в Западной Европе, ныне такова, что более 50 процентов всех ассигнований на развитие науки приходится на долю промышленности и региональных бюджетов. В 1990-е годы в странах Запада явно обозначилась тенденция к уменьшению роли государства и повышению участия хозяйствующих субъектов в финансировании науки.
От фундаментальной науки инноваций "в приказном порядке" пока не требуют. Ее результаты посредством публикаций общедоступны, и речь об интеллектуальной собственности там не идет. Одним из главных индикаторов состояния нашей фундаментальной науки стало расширение сферы международного исследовательского сотрудничества как общей тенденции для российского естествознания. В последнее десятилетие XX века российская физика в условиях острейшего приборного "голода" оказалась вынуждена сделать ставку на международное сотрудничество. В конце 1990-х практически все ядерно-физические институты России принимали участие в подготовке экспериментов и анализе их результатов в западных центрах по физике элементарных частиц. В том числе и в экспериментах по обнаружению и исследованию свойств самого тяжелого кварка. Международная кооперация играет также значительную роль для российских физиков-оптиков и астрономов. Что же касается национальной химической науки, то она на международном уровне задействована прежде всего в прикладном плане сотрудничества с ведущими химическими концернами. И напротив, международные контакты российских ученых в цикле наук о жизни значительно менее масштабны: в этом случае дает о себе знать традиционное отставание этого направления в нашей стране. На науки о жизни мы расходует в тысячи раз меньше средств, нежели США.
Еще одна идея, которой одержимо правительство: воплощение в жизнь проекта "исследовательских университетов", по аналогии с университетами западными. За них ратуют не только министерские чиновники, после получения диплома никогда не посещавшие вузовские аудитории, но и некоторые мэтры РАН. Подкрепляя эту концепцию статистическими данными, Министерство образования и науки утверждает, что только 38 процентов от общего числа аккредитованных российских вузов имеют финансовые средства на ИР и лишь 20 процентов профессорско-преподавательского состава занимаются исследовательской деятельностью(3). Против этих цифр трудно возражать. Сомнения вызывает другое: возможность кардинального изменения этих показателей в результате повсеместного воплощения в практику концепции исследовательского университета. Во-первых, финансовые затраты бюджета на науку правительство не планирует увеличивать значительно. Во-вторых, - что еще более важно - учебная нагрузка преподавателей российских вузов, особенно технических, столь велика, что преподавателям просто "не до науки". Преподаватель вуза, как правило, занимается исследованиями весьма эпизодически. Причем, как правило, перед перевыборами на новый пятилетний срок, а также в период подготовки диссертации. Имея около двадцати лет педагогического стажа в вузах разного профиля, я могу говорить об этом вполне компетентно. И вообще, опыт показывает, что талантливые ученые в большинстве своем оказываются плохими лекторами. А хороший лектор талантливо транслирует чужие знания (добавлю: каждый учебный год одни и те же), но не готов к производству знания нового. В идеале, исследовательский труд и преподавание - это две очень разные профессии. Кстати, западный опыт этот тезис лишь подтверждает. Тамошние профессора студентов видят редко и в основном заняты исследованиями, наши - неустанно патронируют студенчество от первого звонка до защиты диплома. Логично предположить, что нынешние сотрудники РАН, оказавшись в структуре исследовательского университета, львиную часть своего рабочего времени будут тратить на адаптацию к педагогическому процессу (синдром "завтра лекция!") в ущерб науке. Поэтому наиболее вероятным последствием реализации этого проекта будет новый этап разрушения российской науки и ничего более. Можно считать, что исследовательский университет в России - это изобретение нового способа помешать российским ученым работать, причем по-прежнему за символическую зарплату (за исключением, может быть, пяти-семи вузов Москвы).
Данная ситуация поклонения "идолу инноваций" в еще одной модной интерпретации снова обходит стороной решение таких действительно важных для нашей страны проблем, как активное привлечение граждан государств СНГ к обучению на всех уровнях - от студенчества до докторантуры в российских научно-образовательных структурах. Здесь нет языковой проблемы, но зато существует чрезвычайно привлекательная возможность оставить этих подготовленных специалистов для работы в российской науке и высшем образовании. Пока писалась эта статья, постановлением Правительства РФ от 21 октября 2004 года была утверждена "Программа поддержки Российской Федерацией интеграционных процессов в области образования в СНГ на 2004-2005 гг.".
Другое важное начинание, которое можно было бы осуществлять масштабно, причем без разрушения существующих структур, - это преодоление языковой проблемы в российском образовании и обучение на английском языке зарубежных студентов. Данное начинание, будучи воплощенным крупномасштабно, стало бы предпосылкой для последующих неформальных контактов между научными и образовательными сообществами России и других стран.
Еще один чрезвычайно важный аспект образовательной проблемы, до которого также "не доходят руки" у власти, - это популяризация научно-технических знаний в обществе. Пока в этой сфере не произойдут заметные перемены, наука будет оставаться непопулярной профессией, а инновационный цикл, соответственно, потеряет и свою единственную пока существующую эффективную составляющую - квалифицированные кадры.
Уроки демографии
О демографической ситуации в национальной науке сказано чрезвычайно много, однако исследователи проблемы, как правило, не решаются экстраполировать сложившуюся кадровую ситуацию на перспективу одного-двух ближайших десятилетий
В течение последних десяти лет уменьшилось количество диссертаций по техническим и естественным дисциплинам, а прирост защит обеспечивают исключительно гуманитарии. На этом основании эксперты ВАКа сегодня высказывают справедливые опасения, что скоро мы можем попасть в ситуацию, схожую с той, которая сложилась в конце 20-х годов XX века, когда провозгласили индустриализацию страны и надо было решать массу теоретических и практических проблем, а заниматься этим оказалось некому. Уже сегодня первыми с подобной ситуацией сталкиваются оборонные производства, начавшие получать масштабные госзаказы, выполнять которые они часто оказываются не в состоянии: прежние высококвалифицированные работники за прошедшее десятилетие покинули эти заводы, не оставив себе более молодой смены.
Итак, если пятнадцать лет назад, в 1988 году, самая многочисленная группа российских исследователей находилась в возрасте 30-39 лет (что было сопоставимо с американскими показателями, где средний возраст ученого составляет 39 лет), то в 1994 году - уже 40-49 лет. К концу 1990-х самой многочисленной стала возрастная группа от 50 до 59 лет, а молодежь до 30 лет составляла лишь 7,7 процента исследователей. Сегодня средний возраст российского доктора наук - 59 лет, кандидата наук - 50 лет. Примерно каждый шестой ученый в России старше 60 лет (в том числе 25 процентов кандидатов и 53 процента докторов наук).
На 1 января 2004 года средний возраст докторов наук, работающих в РАН, составил 59,9 лет, а кандидатов наук - 48,9 лет. Средний возраст академика РАН ныне составляет 71,4 года, члена-корреспондента РАН - 65,4 лет. Именно в РАН сегодня сосредоточено около 80 процентов российских докторов наук. Если Академию наук все же постигнет крупномасштабное сокращение, то какой же процент специалистов высшей квалификации останется в национальном научно-образовательном комплексе?
Еще один аспект демографической проблемы: обвальная феминизация отечественной науки. В возрастной группе от 30 до 50 лет доля женщин-ученых ныне составляет в России около 55 процентов. Такая тендерная асимметрия очень часто может оказывать весьма неблагоприятное влияние на социально-психологический климат в исследовательском коллективе.
Каждый второй доктор наук в России уже сегодня имеет пенсионный возраст! И чтобы увидеть эти демографические реалии, достаточно окинуть беглым взглядом не только академические, но и вузовские коридоры. В большинстве вузов средний возраст ведущих исследователей и лекторов-профессоров плавно приближается к пенсионному, а чаще - и давно его преодолел. И если в академических структурах эта проблема скрывается за томами научных трудов, возраст авторов которых не всегда известен, то возраст лектора за кафедрой говорит сам за себя. И более того, провоцирует вопрос: "А кто же выйдет к студентам послезавтра?" Или наше правительство планирует лет через двадцать перейти к всеобщему дистанционному высшему образованию, до чего не додумался даже современный постиндустриальный мир?
К такого рода вопросам подводит весьма простая арифметика. Сегодня в науке академической и вузовской возрастная группа 35-45-летних чрезвычайно мала, а те ее представители, кто эффективно работал над докторскими диссертациями, их уже защитили. Однако в силу малочисленности ученых среднего возраста, эти защиты практически не повлияли на изменение среднего возраста российских докторов наук в сторону его уменьшения. Таким образом, в ближайшие десять лет средний возраст докторов наук будет только увеличиваться. Тенденция не изменится и еще через пять лет.
В сложившейся ситуации в ближайшие 15-20 лет возраст среднестатистического доктора наук будет только расти и, вероятно, уже через десять лет плавно приблизится к 70-летнему рубежу. Становящиеся же сегодня кандидатами наук аспиранты, во-первых, весьма немногочисленны, а во-вторых, отнюдь не все из этой группы останутся в науке вообще и отечественной науке в частности. В-третьих, очень немногие из этих оставшихся станут в ближайшие 15-20 лет докторами наук, учитывая еще и то обстоятельство, что ведущие научные школы в этот период также будут распадаться. В результате через 15 лет не только будет катастрофическими темпами расти средний возраст российских докторов наук, но и уменьшится их количество. Для качества национального научного потенциала это чрезвычайно прискорбно, поскольку докторская степень в ее отечественном понимании, либо в западном профессорском эквиваленте, характеризует самостоятельного сложившегося ученого. Ведь, как говорят сами научные работники, настоящий ученый начинается только после защиты докторской диссертации. Статистика роста приема в аспирантуру (по сравнению с 1992 годом, в 2004-м прием в аспирантуру по РАН вырос в 2,8 раза) ничуть не противоречит сказанному, а лишь демонстрирует прямую корреляцию с числом желающих получить отсрочку от армии. Что же касается выпуска из аспирантуры с защитой диссертации, то, по данным Центра исследований и статистики науки (ЦИСН), за период с 1992-го по 2001 год среднегодовой показатель защит составил около 24,2 процента, за исключением 2000 года с рекордным показателем 30,2 процента.
Добавим, что лучшие из этих молодых кандидатов наук теперь уже в студенческие годы демонстрируют четкую установку на работу за границей. Особенно это проявляется среди аспирантов в крупных научных школах, руководители которых имеют устойчивые контакты с западной наукой, а также в крупных столичных вузах (МФТИ, МГУ). Сегодня для молодых ученых работа за рубежом - это вопрос не только финансового благополучия (хотя и относительного, но абсолютно несопоставимого с заработками отечественных ученых, и не только молодых). Сегодня командировки за границу и контракты с западными университетами являются для молодых ученых главным индикатором индивидуальной конкурентоспособности, самореализации и, наконец, востребованности мировой наукой. Поэтому вектор устремленности российской науки на Запад в ближайшей перспективе безусловно сохранится. И хотя, по данных того же ЦИСН, численность эмигрантов из России, работавших в отрасли "Наука и научное обслуживание", достигнув пика в 1993 году, продолжает уменьшаться, аспирантов эта статистика не учитывает, а ведь именно представители данной профессиональной группы молодых ученых потенциально наиболее подготовлены к тому, чтобы в ближайшей перспективе влиться в западную науку.
Кратко коснемся феномена российского ученого за границей. Он по-прежнему живет в окружении России: русские друзья (а в ряде случаев и коллеги), русский канал телевидения, русские газеты и крайне болезненное восприятие национальных проблем и трагедий. Период первых восторгов от жизни на Западе ими давным-давно пройден, однако альтернативы сложившемуся порядку вещей они не видят. При условии сохранения нынешней ситуации в национальной науке эти люди в большинстве своем на родину не вернутся.
Другая группа молодых кандидатов наук - это гуманитарии, нацеленные на работу в банковском секторе (сюда же стремятся многие физики и математики), консалтинге и госуправлении. Они не планируют продолжать занятия наукой, да и в целом приращение фундаментального знания в нынешнем веке происходит, как правило, не за счет гуманитариев.
В складывающейся ныне демографической канве национального исследовательского процесса есть, пожалуй, лишь один позитивный момент, хотя и он ведет к несколько парадоксальным для перспектив российской науки результатам. Дело в том, что имеющая давнюю традицию демаркация между столичной и периферийной наукой ныне оборачивается весьма неожиданными гранями.
На фоне продолжающегося оттока молодежи из столичных научных и научно-образовательных учреждений, ситуация на периферии принципиально иная. В тех наукоградах, где исследовательский процесс продолжает оставаться градообразующим, для выпускников вузов практически нет альтернативы поступлению в аспирантуру, иначе они просто останутся без работы. Бизнес в российских регионах пока предлагает очень мало рабочих мест. Поэтому выпускник регионального вуза может выбирать лишь между нищенской зарплатой в исследовательской структуре или вузе (ее эквивалент - аспирантская стипендия), либо отсутствием таковой вообще. Отсюда и нынешний конкурс в аспирантуру в регионах (о его "антиармейской" подоплеке в столицах было упомянуто выше).
В упоминавшейся статье 1996 года я писала о том, что уровень периферийной науки падает в силу причин организационно-финансового характера. Сегодня же ее характеризует скорее позитивная динамика, базовым параметром которой является приток молодежи. Вариативность же рынка труда для столичной молодежи ведет к тому, что только 5-10 процентов выпускников вузов сегодня работает по специальности.
Правда, учитывая сложившуюся повсеместно демографическую ситуацию, через 10-15 лет аспирантов первого года обучения и вчерашних выпускников - ассистентов кафедр уже нужно будет направлять в лекционную аудиторию выступать в "роли" профессоров, которых станет катастрофически не хватать для обеспечения образовательного процесса в высшей школе, масштабы которой весьма велики (по крайней мере пока). Учтем при этом и то обстоятельство, что нынешнее постепенное снижение числа абитуриентов после 2015 года сменится увеличением.
До основанья, а затем...
Итак, исключительно благодаря региональной науке нынешняя кадровая ситуация с притоком молодежи может быть оценена как относительно оптимистическая. Возможно, таким образом "критическая масса" молодых ученых сможет сохраниться и в такой ситуации столичная наука объявит "призыв" в свои ряды образованных провинциалов. Подобный сценарий уже сегодня начинает реализовывать ряд подмосковных научных центров, таких, например, как Черноголовка.
Но обозначенный "региональный молодежный призыв" не решит проблемы плавного снижения количества национальных научных школ. Так, уже к настоящему времени многие ведущие математические научные школы, а также постоянно действующие математические семинары фактически исчезли в нашей стране и переместились в западные научные центры. Применительно к национальной математике постсоветского периода, а во многом и к теоретической физике, оказались воплощены в реальность все базовые науковедческие аксиомы о роли научных школ и неявного знания в воспроизводстве новых поколений ученых. Сегодня - как утверждают даже не столько науковеды, сколько сами математики, - сохранить в стране тот уровень математического образования, который сложился у нас к 90-м годам XX века, будет чрезвычайно трудно, если не невозможно. Ситуацию усугубляет и то обстоятельство, что "дух предпринимательства" взял верх над "духом познания" еще и в сфере учебной литературы: сегодня издают не апробированные десятилетиями учебники по математике, написанные рукой квалифицированных преподавателей-методистов, а те, авторы которых умеют добывать деньги на финансирование их издания.
Но продолжим разговор о научных школах. Строго говоря, боязнь их утраты имеет в большей степени мировоззренческое, чем технологическое основание. Ведь современная западная наука не располагает научными школами в нашем понимании, то есть жестко привязанными к одному научному учреждению и одной точке на карте страны. Молодой зарубежный ученый, для которого важен профессионально-статусный рост, не может выстроить свою жизненную карьеру в одном университете или научном центре. Он мобилен и вынужден часто менять место работы - не только города, но и страны. Это, однако, вовсе не означает, что он навсегда уезжает с родины, как это вынуждены делать "выталкиваемые" родной страной российские исследователи. Западная система кадровой динамики позволяет достичь достаточно равномерного распределения перспективных исследователей по разным научным центрам в стране. Она же одновременно препятствует образованию научных школ как коллективов, объединенных десятилетиями совместного труда, поскольку у именитых профессоров практически не бывает столь длительных периодов совместной работы с учениками.
Таким образом, России в перспективе ближайших десятилетий следует опасаться не столько утраты научных школ, сколько резкого снижения числа профессоров и отсутствия молодежи в столичной науке. А о реальной исследовательской мобильности наших ученых в масштабах страны мы сможем говорить еще очень нескоро. Если зарплата не позволяет ученому не то что арендовать жилье, а просто выживать, говорить о мобильности просто кощунственно (см. таблицы 2 и 3).
Приведу всего лишь три цифры. В развитых странах на науку тратят около 3 процентов ВВП. В России - 0,4 процента, а на каждого отечественного ученого - по 2000 долларов в год, то есть столько же, сколько в слаборазвитых странах Африки. Таким образом, по этим базовым индикаторам мы уже перегнали латиноамериканские Венесуэлу, Бразилию и Мексику с их "ресурсным проклятием". Несмотря на последнее, Бразилия, например, сегодня активно привлекает к сотрудничеству российских физиков-теоретиков и математиков. Не придется ли уже через пару десятилетий повторять на российской земле бразильскую стратегию привлечения иностранных ученых? Правда, на них сэкономить уже не получится. Скупой, как известно, платит дважды. Но об этом российское правительство сегодня думать не собирается. А вот идея разрушить РАН и существенно сократить бюджетное финансирование высшей школы все больше овладевает умами властной верхушки. Таким образом, в ближайшей перспективе, видимо, останутся только словами намерения проводить модернизацию и освободиться от топливно-сырьевой специализации национального экспорта (сегодня на долю нефти приходится до четверти российского ВВП).
Пока промышленно развитые державы стремительно входят в постиндустриализм, мы продолжаем терять время. Исследовательские и научно-педагогические кадры стареют, оборудование ветшает, а потенциал научных школ сокращается подобно шагреневой коже. Относительная стабильность текущего функционирования национальной науки пока что напрямую связана с инерционными процессами, характеризовавшими советскую науку в аспекте способов ее организации, а также консерватизма поведенческих стереотипов отечественных исследователей. Инерционные факторы, безусловно, важны для столь огромной страны, как наша, но и их воздействие не вечно. Еще 15 лет такой стратегии - и о большой науке можно будет забыть. Большая страна без большой науки - в этом мы снова опередим весь мир. И здесь утешает только одно: несколько десятилетий мощных финансовых вложений в науку в любой стране непременно ведут к результатам мирового уровня. В науку пойдет талантливая молодежь - ведь это одна из самых творческих в мире профессий. Современный исследовательский процесс по своей сути коллективен. И несмотря на то, что открытие в науке по-прежнему нельзя "запланировать", критическая масса "нормальной науки" вполне поддается формированию посредством адекватного, а подчас и избыточного финансирования. "Если попытаться оценить стоимость науки, то можно сказать, что затраты в области фундаментальных наук, прикладных наук и промышленного производства по порядку величин относятся как 1:10:100. Если же оценивать время, которое требуется для развития новых представлений в области фундаментальных наук, то получим обратное соотношение. Требуются десятилетия, чтобы развить традиции и создать новые представления в области фундаментального знания. Такое же время требуется для создания настоящего университета как центра образования, науки и культуры. Десятилетие - это характерный период для формирования прикладного знания, а новое производство при благоприятных условиях может быть осуществлено за годы"(4).
И если новая элита российского "прекрасного далека" все это осознает, национальная наука возродится. Ведь наша страна выходила возрожденной и из куда более масштабных катастроф. Вот только стоит ли сначала разрушать до основания накопленный столетиями интеллектуальный капитал нации? Но иного, видимо, нам опять не дано.
*** 1 "Поиск". 01.10.2004.
2 "Известия".08.10.2003.
3 "НГ-наука". 09.06.2004.
4 С.П. Капица. Настоящее и будущее науки в России. - "Свободная мысль". N 4.1994. С. 18.