Массового возвращения учёных не будет

http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=0aec3a11-5da8-41be-a61c-f899f872f16b&print=1
© 2024 Российская академия наук

Считается, учёные диаспоры полезны отечественной науке только на Родине. Но надежды на массовые возвращения могут не оправдаться. Значит, от мозгов бывших соотечественников нужно отказаться? Нет, считает Сергей Егерев и предлагает для обмена опытом между вернувшимися и оставшимися учёными создавать открытые университеты.

Егерев Сергей Викторович, директор лаборатории «Центр ресурсов науки» Российского НИИ экономики, политики и права в научно-технической сфере (РИЭПП), доктор физико-математических наук

Исследования внешней интеллектуальной миграции, проще говоря, утечки мозгов, проводились и раньше. В чём особенность вашей работы?

— Исследование, которое РИЭПП проводит с 2008 года совместно с Группой «СтратЭГ», пожалуй, первое серьёзное исследование в этой области, финансируемое государством — Роснаукой.

До сих пор деньги под такие задачи давали зарубежные организации, как правило, европейские. Разумеется, из эгоистических соображений. В конце 1980-х — начале 1990-х годов эти организации были заинтересованы не в том, чтобы переманить наших учёных, а в том, чтобы выяснить масштаб потенциального нашествия «оголодавших» русских. В газетах даже попадались сообщения, что Чехословакия привела в состояние готовности свои инженерные войска, дабы сдержать возможный натиск советских граждан. Затем страх прошёл, но интерес остался: а могут ли происходить массовые выезды из нашей страны, в том числе учёных и учителей? Постепенно он стал затухать, и зарубежная поддержка подобных исследований сошла на нет.

Хотя отъезд-то был. И самый, что ни на есть, массовый. Он породил в некотором роде болезненный интерес оставшихся к уехавшим. Надо отметить, что в конце 1980-х годов в нашем обществе к учёным относились довольно скептически: полагали, что они прохлаждаются в курилках, в то время как народное хозяйство остро нуждается в научно-технических решениях (слова «инновации» тогда не было). Это подтверждает даже наш кинематограф: в 1960-х годах учёного представляли как героя фильма «Девять дней одного года», а в 1980-х — как героя фильма «Блондинка за углом».

И вдруг общественность с удивлением узнала, что преуспевающие здесь архитекторы и врачи становились на Западе дворниками и автомойщиками, а не оценённые здесь по достоинству учёные там вдруг стали «грести деньги лопатой». Это вызвало ревность и различные спекулятивные разговоры о том, чтобы отнять паспорта у учёных и ограничить их выезд. Подобные дискуссии о насильственном прекращении выезда можно было слышать, например, в Госдуме в течение всех 1990-х годов. Сейчас риторика изменилась: ни один документ по научно-технической политике, ни одно выступление на эту тему не обходится без фраз, что надо создавать условия для почётного возвращения учёных.

«Проведение исследований внешней интеллектуальной миграции 1990—2007 годов и создание предпосылок для развития взаимодействия российской научно-технической сферы с учёными, работающими в зарубежных научных центрах в области критических технологий» — так называется работа, выполняемая РИЭПП совместно с Группой «СтратЭГ» в рамках Федеральной целевой программы «Приоритетные направления развития научно-технологического комплекса России на 2007—2012 годы»

— Этот вопрос мы и изучали. Замечу, что диалог с уехавшими поддерживается без особых усилий: покинувшие страну учёные так или иначе общаются через интернет с родными и коллегами. Да и просто, участвуя в различных международных форумах и конференциях, можно понять, «чем дышат» наши бывшие соотечественники, наладить с ними какие-то доброжелательные контакты. Обсуждение с диаспорой вопросов, представляющих взаимный профессиональный интерес, позволило нам избежать назойливого анкетирования, чем иногда грешат любители «прощупать» диаспору.

Диаспора четвёртой волны считается уже старой (её признак: дети уехавших учатся и работают в университетах). В таких случаях уже нет смысла считать учёных по головам: оценивают такую диаспору не по количеству, а по достижениям её передовых представителей. В нашей памяти от первой послереволюционной волны эмиграции остались, например, имена создателя серийного вертолёта Игоря Сикорского или Владимира Зворыкина, одного из изобретателей современного телевидения.

В конце 1980-х — начале 1990-х годов зарубежные организации вкладывали деньги в исследования миграции наших учёных не для того, чтобы лучше их переманить, а чтобы выяснить масштаб потенциального нашествия «оголодавших» русских. Пока, к сожалению, мода на пересчёт по головам ещё держится, и она сильно вредит делу, особенно, если этой «переписью» занимаются неспециалисты. Такой ажиотаж мы наблюдали в прошлом году, когда у большого числа изданий, фондов, аналитических групп возникла потребность понять: кто из учёных, где и как распределён по зарубежным лабораториям. Представители этих организаций составили опросники и даже поехали на очные интервью. Увы, 2008-й войдёт в историю как год, когда Родина нагнала страху на свою диаспору. «Когда вы вернётесь?», «Почему вы ещё в Америке?», «Чего вам не хватает на Родине?» — таковы были основные вопросы. Учёные и так-то народ пугливый, а учёные, дорожащие позициями в зарубежных лабораториях, пугливы вдвойне. Во-первых, они опасаются, что их нынешний работодатель узнает о факте участия в опросе (весть о загадочных визитёрах, даже виртуальных, разносится быстро). Во-вторых, учёные с опытом работы за рубежом очень ценят конкретику. Если к таким учёным приезжает интервьюер из России с вопросом: «Готовы ли вы завтра вернуться?», то они тут же зададут массу встречных вопросов: «В какую организацию?», «Какие условия для работы?», «Что входит в социальный пакет?», «Как связаться с вашим рекрутинговым офицером?» и т.д. И если выясняется, что интервьюер спрашивает учёного исключительно для замера социального градуса, можно ожидать весьма болезненной реакции наших соотечественников.

Каковы основные результаты исследования РИЭПП в 2008 году?

— Их два, причём не запланированных в техническом задании. И вы первые, кому мы об этом рассказываем.

Во-первых, оказалось, что за всеми этими увлечёнными наблюдениями за учёными диаспоры, их заработной платой и достижениями мы упускаем из виду вещь, может быть, менее интересную, но совершенно необходимую для будущего науки. Очевидно, что сиюминутного массового возвращения не будет (таких примеров история знает немного; в Тайване, например, был устойчивый обратный поток, но была и масса условий для этого). Поэтому какое-то время нам надо работать над тем, чтобы оптимизировать формы обмена опытом между учёными, над тем, как организовать площадки по взаимодействию уехавших и оставшихся. Никакие статьи в журналах живое общение не заменят.

Увы, 2008-й войдёт в историю как год, когда Родина нагнала страху на свою научную диаспору. «Когда вы вернётесь?», «Почему вы ещё в Америке?», «Чего вам не хватает на Родине?» — таковы были основные вопросы к уехавшим учёным. Изучая опыт других стран, мы пришли к выводу, что ничего лучше системы открытых университетов не придумали. Такой действующий на постоянной основе университет образуется просто: разрабатывается план приезда ведущих учёных из-за рубежа и план набора студентов определённой категории (например, молодых учёных). Те и другие в течение двух-трёх месяцев работают и обучаются в его стенах, потом состав меняется. И совсем небольшой штат работает постоянно. Подобная организационная форма решает многие вопросы. В частности, при таком подходе нивелируется понятие уехавших и оставшихся, исчезает ревность друг к другу. В открытом университете можно проводить междисциплинарные исследования. К тому же для огромной России важна не только циркуляция учёных между странами, но и внутри страны, чему могут способствовать подобные площадки (полезный эффект от этого получили, например, даже в небольшой Венгрии). И разработать основы институционального оформления работы с диаспорой на основе таких структур, говоря казённым языком, — наша задача на следующий год исследований.

Во-вторых, выяснилось, что вопрос о возвращении недостаточно проработан. Да, одного, второго, третьего эксклюзивно вернуть можно. Но для того, чтобы зарубежный учёный подал резюме в российскую организацию, а дальше заработали бы обычные бюрократические механизмы, — для этого ещё ничего не сделано. Приезжающий из-за рубежа учёный, по сути, тот же гастарбайтер. Как трудоустроить в наших лабораториях учёного без российского гражданства, не нарушив целый ряд нормативных актов, — на этот вопрос детального ответа нет. Как заставить таможню соблюдать благожелательный режим ввоза-вывоза оборудования? Как удовлетворить требованиям Федеральной миграционной службы? И на эти вопросы пока нет ответа. А вот Элтон Джон (тоже типичный гастарбайтер) приезжает в Россию для кратковременной работы и каким-то образом привозит с собой рояль. Значит, он разгадал хоть некоторые из секретов миграции творческих личностей. Хорошо бы эту загадку в 2009 году разгадать и применительно к учёным. И тогда заработают обычные рутинные механизмы интеллектуальной миграции, а учёный сможет работать там, где он хочет и где он нужен.

Как трудоустроить в наших лабораториях учёного без российского гражданства? Как заставить таможню соблюдать благожелательный режим ввоза-вывоза оборудования? Как удовлетворить требованиям Федеральной миграционной службы? Пока приезжающий из-за рубежа учёный, по сути, тот же гастарбайтер Как решалась проблема возвращения в Советском Союзе?

— Советский Союз был очень интересной страной: идеологический диктат в ней хорошо уживался с голым прагматизмом. Принимая те или иные решения, исходили из важности задач, и если было необходимо, закрывали глаза на то, коммунист ли учёный, хочет ли он здесь работать.

Например, перед войной в оборонных целях нужно было решить важнейшие задачи в области физики низких температур, в области сильных магнитных полей. У нас были очень сильные физики-теоретики: Лев Ландау, Владимир Фок. Однако лидера, экспериментатора с хорошим европейским образованием и авторитетом в данных областях исследований у нас не было. Выпускники институтов «красной» профессуры на эту роль не годились, а люди типа Игоря Курчатова тогда были ещё слишком молоды. У Эрнеста Резерфорда в Англии очень успешно работал Пётр Капица и вовсе не собирался возвращаться навсегда. С ним обошлись весьма жестоко: его просто не выпустили обратно в Англию после очередного отпуска, проведённого в СССР. Но при этом в рекордные сроки для него построили институт (сейчас это Институт физических проблем им. П.Л. Капицы), а основу приборного парка института составила присланная Резерфордом аппаратура. Этот институт имеет славную историю: среди его питомцев множество выдающихся учёных, на их счету замечательные открытия и передовые технологии. Не знаю, чего в этой истории больше — хорошего или плохого, но с уверенностью можно сказать, что тогда понимали: для работы нужно создавать условия. И создавали, хотя и не ставили вопрос о соответствии подобных действий нравственному закону.

Что касается дальнейшей утечки мозгов или их возвращения, то нынешний обвал рубля может смешать все прогнозы

Что важнее для сохранения научных кадров — платить больше вернувшимся или поднять зарплаты оставшимся?

— Вообще, зарплата российского учёного — одна из самых больших загадок современной науки. Многие учёные дотируют научную сферу. Фактически все они имеют какие-то дополнительные источники доходов: гранты, контракты и т.п.

То, что у нас недоплачивают учёным, — очевидно. Но так же очевидно и то, что в любой стране рядом с учёным всегда можно поставить его ровесника, который получает раз в десять больше в другой области деятельности (юриспруденция, банковское дело). Именно это является фактором, вытягивающим из науки, особенно в больших городах. Если из двух приятелей-выпускников физфака один стал банкиром, то второго трудно заставить писать диссертацию.

Что касается дальнейшей утечки мозгов или их возвращения, то нынешний обвал рубля может смешать все прогнозы. Ещё недавно аспиранты и постдоки за рубежом имели не очень большую даже по нашим меркам зарплату — от 40 до 60 тысяч долларов в год (при этом примерно половина суммы шла на оплату жилья), а эксплуатировали их нещадно. Сейчас эти же деньги становятся куда более привлекательными для наших «юношей, обдумывающих житьё» за границей.

Какие ещё условия, кроме зарплаты, важны для потенциальных «возвращенцев»?

— Главное для них даже не зарплата, а безопасность. Даже если человек не был в России всего два года, он уже спрашивает: «А можно ли в Москве спускаться в метро? Говорят, там очень опасно…». (Такие вопросы задают даже те, кто живёт в Израиле, где бомбы взрываются чуть ли не ежедневно.) Далее, поработавшие за рубежом учёные ценят жизнь, налаженную под ключ: реактивы и аппаратуру достанут, заболевшего вылечат, и даже если за вами погонится дорожная полиция, она корректно объяснит свои действия. Вернувшиеся учёные будут скучать по этой налаженной жизни.

В заключение хочу сказать, что в наших исследованиях диаспоры приходится распутывать все эти вопросы, зачастую далёкие от вопросов собственно научного труда. Однако мелочей в этой области науковедения не бывает. Оптимизм вызывает то, что в настоящее время РИЭПП стал признанным лидером по изучению интеллектуальной миграции и российской научной диаспоры. Совместно с зарубежными лабораториями, изучающими законы миграции учёных, мы рассчитываем в 2009 году получить результаты, полезные для российской научно-технической сферы.