Версия для печати
Вернуться к списку

АСКОЛЬД ИВАНЧИК: В РОССИИ СТАЛО НЕКОМФОРТНО ЗАНИМАТЬСЯ НАУКОЙ

— Академия давно вызывала раздражение власти. Главная причина этого, на мой взгляд, была в неполной ее подконтрольности и управляемости. Пожалуй, общим местом в научной среде является тот принцип, что руководство наукой должно осуществляться на основе самоуправления и что учеными должны руководить ученые, а не чиновники. Человек, который некомпетентен в области науки (даже если он хороший управленец), не может и не должен руководить наукой. В этом сходятся все ученые, разногласия касаются путей реализации этого принципа. И это общемировой принцип.

Чиновники, желающие руководить всем, с этим принципом не согласны и стремятся подчинить себе и научные структуры — как у нас, так и за границей. Между учеными и чиновниками идет постоянная борьба, и в разных странах они представлены в управлении наукой в разных пропорциях, но в целом в мире победа остается за учеными — просто потому, что чиновничье руководство губит науку и те страны, которые хотят ее сохранить, от него отказываются. Главным пунктом внутриакадемической критики академии было как раз то, что в ней самоуправления недостаточно. Правительственная реформа предполагает полную его отмену, так что неудивительно, что у правительственных и внутриакадемических реформаторов общее только название — изменения, которые они предлагают, направлены в противоположные стороны.

Поскольку это самоуправляющаяся организация, то внутри академии всегда существовал дух академической свободы и академической вольности — куда больший, чем, например, в университетах. В СССР она была, скорее всего, единственным важным учреждением, где были реальные выборы, результат которых не был предрешен. Поскольку государство нуждалось в ученых и чувствовало свою зависимость от них, главным образом, конечно, от физиков, которые делали атомное оружие, оно позволяло им больше, чем остальным гражданам, и давало относительную свободу. Физики до сих пор в РАН остаются авангардом в этом отношении. И всем известно, что академика Сахарова, который был главным диссидентом, из академии так и не исключили, несмотря на давление со стороны властей.

Второй причиной, был интерес власти к собственности РАН. Пока собственность в руках академии, с ней ничего нельзя сделать, передав же ее в руки агентства, входящего в правительство, эту собственность легко «оптимизировать». Впрочем, собственность была скорее инструментом уничтожения академии, а не целью: это показывает и наложенный Путиным годичный мораторий на операции с академической собственностью. Не исключен здесь, конечно, и коррупционный интерес некоторых чиновников и близких к власти бизнесменов. Если бы началась приватизация таких лакомых кусков, как особняки в центре Москвы, появилось бы немало желающих нагреть руки. Однако не думаю, что эти соображения оказывали влияние на принятие решения о ликвидации РАН — слишком уж высок уровень, на котором оно принималось, по сравнению с возможными плодами приватизации.

Наконец, есть причина идеологическая. У академии были довольно серьезные «идейные» противники, считали, что это неправильная система организации науки и все должно быть как на Западе. К этой группе принадлежат выходцы из академической среды, в первую очередь А.А. Фурсенко и Д.В. Ливанов — бывшие ученые. Они считают себя экспертами в организации науки, но в действительности у них довольно превратные и упрощенные представления о том, как устроена наука на Западе. Для них существует только одна модель — американская, где чисто научных институций, занятых фундаментальной наукой, действительно очень мало, почти все происходит в университетах. Но, скажем, про европейскую модель они не знают совсем ничего и игнорируют ее, хотя она гораздо ближе к нам и именно европейский опыт следовало бы использовать. А в европейских странах научные организации, сходные с РАН, играют большую роль.

Последствия реформы РАН для науки

Главное содержание реформы — это отделение институтов от академии. Академия превращается в клуб ученых, ни на что не влияющий. За ним сохраняются какие-то экспертные функции, которые, однако, очень нечетко определены. Институты, отделенные от академии, переданы в специальный орган — Федеральное агентство научных организаций, ФАНО.

В чем отличие ФАНО от академии? Главное отличие в том, что ФАНО состоит из чиновников и все его руководство назначается. Это принципиальная позиция, выразившаяся и в назначении первого руководителя Михаила Котюкова, который в науке не работал никогда, а был раньше замминистра финансов. Он даже кандидатскую не писал, у него нет научных степеней, и в научной среде он раньше совершенно не был известен. И, я думаю, это сделано специально и демонстративно — как символ триумфа чиновников над учеными. Весь состав ФАНО тоже таким же образом назначен. Туда попало немало выходцев из академии, в том числе есть и действующие ученые, но они были именно назначены и в случае необходимости так же легко могут быть уволены. Таким образом, самоуправление отменено как принцип. Тот принцип, который лежит в основе научной организации, — учеными руководят ученые — ушел, и теперь учеными руководят чиновники.

Результат этого решения очевиден: компетентность принимаемых решений падает. Одновременно происходит бюрократизация. Объем бумаг и уровень бюрократизации обратно пропорциональны уровню компетентности. Чем меньше чиновник понимает в руководимой им области, тем больше он требует бумаг от своих подчиненных, которые должны объяснять на понятном ему языке, что они делают и что вообще происходит. Ему приходится вводить всякие формальные критерии для оценки деятельности. Он же должен понимать, какой институт и какой ученый работают хуже или лучше. Например, приходит к нему ученый и объясняет, что у него есть гениальный проект, на осуществление которого требуется финансирование, и приносит экспертизы в подтверждение своих слов. Как ему понять, кто перед ним — будущий Гейм или новый Петрик? Если решение принимает ученый, даже если он не специалист в соответствующей области, разобраться ему гораздо проще, чем чиновнику, не знающему по своему опыту, что такое наука. Чиновнику же приходится ориентироваться на формальные показатели, по которым он может принять решение, не вникая в суть дела.

Поэтому начали придумывать все новые и новые формальные и часто недействующие показатели. Все директора институтов, с которыми мне довелось говорить в последнее время, жалуются, что за первые четыре месяца существования новой системы объем бумаг вырос безумно — нужно подавать справки, писать нелепые отчеты, давать все новые и новые сведения, причем часто одно и то же в разных, но жестко регламентированных формах. Несколько раз в неделю, а то и в день приходит письмо от ФАНО, на которое нужно немедленно отвечать. А когда наукой заниматься? Для специалистов эти формальности были не нужны — они судят по другим показателям. Разница между экспертной и формальной оценкой состоит в том, что при формальной оценке вырастает уровень бюрократизации, душащей ученых. Для них это непривычно и губительно. Время, которое ученые могли бы посвятить работе, они посвящают отчетам. А для чиновников это привычный модус жизни и деятельности, они иначе не умеют. Это главный вред, который происходит от реформы. При этом в выигрышном положении оказываются те, кто умеет писать отчеты и «накручивать» требуемые чиновниками формальные показатели, — а это очень часто совсем не те, кто ведет лучшие исследования.

Далее, совершенно непонятно, как будет действовать громоздкая система выборов директора института. Выборность как бы сохраняется, но выдвигают кандидатов совет при президенте РФ по кадрам и ФАНО с учетом мнения академии. Но «учет» — это такая расплывчатая формулировка, что совершенно непонятно, что она означает. Видимо, академии будет предложено выразить мнение, но никто не обязан ему следовать.

Кроме нового устава академии есть новый устав институтов, который пока в стадии обсуждения. И он тоже в очень плохую сторону меняет ситуацию в институтах. Раньше в них большую роль играл ученый совет, избиравшийся научными сотрудниками, и никакое серьезное решение без ученого совета директор принимать не мог. Сейчас в предлагаемом модельном уставе ученый совет упоминается, но правила его работы и объем полномочий оставлены на усмотрение директора. То есть самоуправление исчезает на всех уровнях.

В результате реформы также появились разные странности, очень мешающие жить. Например, все учреждения академии переданы в ведение ФАНО, и бюджет, который раньше был отпущен академии, теперь разделен между РАН и ФАНО. Академия издает научные журналы, и это очень важное направление научной и научно-организационной деятельности. Большая часть журналов, издаваемых и финансируемых РАН, выходила в издательстве «Наука», которое было подведомственно академии. Система была очень простая: есть часть бюджета, выделенная на издательскую деятельность, и академия эти средства переводит в подведомственное себе издательство «Наука». Теперь «Наука», как любое учреждение РАН, перешло в ФАНО, но средства на издательскую деятельность остались у РАН. В результате с 1 января издательство «Наука» не получило ни копейки на издание журналов, потому что это другое ведомство, а по закону академия не имеет права перевести деньги учреждению, подведомственному другой организации.

И РАН, и ФАНО пытаются найти решение, но прошло несколько месяцев, а его нет. И так на каждом шагу. У нас есть две структуры, полномочия которых разделены недостаточно четко. Конечно, все это можно отнести к издержкам переходного периода. Однако с такого рода издержками легко мириться, если есть уверенность в том, что, перетерпев их какое-то время, в результате получишь значительное улучшение ситуации. Такой уверенности, однако, ни у кого нет. Кроме того, количество и масштаб этих издержек показывают, насколько непродуманной была эта реформа и в какой спешке она проводилась.

Еще один пример. Академия наук за 300 лет своего существования всегда была хранителем документов, коллекций, библиотек. Есть архив РАН, архивы и музейные собрания есть во многих институтах. Некоторые музеи (например, петербургская Кунсткамера) имели статус институтов РАН и вели серьезную научную работу. В архиве академии хранятся очень ценные документы, например, бумаги Петра I и Екатерины II, документы Ломоносова и Эйлера, архивы академии и личные архивы академиков XVIII, XIX и XX веков. Обычно все учреждения передают свои бумаги на хранение в Госархив, но для РАН сделано исключение. ФАНО такого права не имеет, поэтому никто не знает, что будет с архивами и музейными коллекциями. И это только некоторые из возникших после реформы проблем.

Что произошло с самой академией как научным обществом или, если угодно, клубом?

Одно из новшеств реформы, очевидно направленное на дискредитацию и уничтожение академии, — это слияние РАН с Академией медицинских наук и Академией сельскохозяйственных наук, входящими в число пяти отраслевых, или, как иногда говорят, «малых», академий. Понятно, что РАН по своему престижу и научному уровню несравнима с этими «малыми» академиями. И медицинская, и сельскохозяйственная академии по составу своих участников гораздо слабее, достаточно просто сравнить публикации. Конечно, в обеих академиях есть очень крупные ученые, многие из которых одновременно являются членами «большой» академии, но в среднем уровень несопоставим. Теперь по закону они все сливаются в одну. Академия и так уже была слишком большая, в ней было 500 академиков и 700 членов-корреспондентов, то есть 1200 членов — это уже очень много. А теперь число академиков и членов-корреспондентов увеличится вдвое. Соответственно это очень большая организация, совершенно неуправляемая, но зато голосующая как надо, потому что независимые люди теперь там в меньшинстве. При этом многие «новые» академики, пришедшие из «малых» академий, по своему уровню уступают членам-корреспондентам старой РАН.

Кроме того, эти академии входят в «большую» академию на правах отделений. В результате у нас есть отделение сельскохозяйственных наук, в которое входит почти 500 человек, и отделение историко-филологических наук, куда входит примерно 80 человек. Когда этот план был опубликован, академические острословы предложили переименовать РАН в Академию медицинских, сельскохозяйственных и прочих наук, потому что аграрии и медики по своему количеству почти равны всем остальным, что, естественно, будет играть большую роль при любом голосовании. Ситуация абсурдная, ведь это те науки, которые не являются фундаментальными, а РАН должна заниматься в первую очередь фундаментальной наукой. В итоге авторитет академии резко падает, потому что качество академика снижается. Это напоминает одну из распространенных схем рейдерского захвата акционерного общества, когда проводится обширная допэмиссия акций, которые попадают «к кому надо»; капитал прежних владельцев контрольного пакета размывается, и они оказываются в меньшинстве — их 70% акций превращаются, например, в 10.

Главный итог реформы — в том, что в России станет и уже стало заниматься наукой менее комфортно. Наука генерирует новые знания. Ей занимаются люди, которые к этому имеют особый вкус и способности. Большая часть их занимается наукой, потому что им это нравится, это дело жизни, некоторые без этого не могут жить. Поэтому все 90-е годы, когда за науку ничего не платили, она продолжала существовать — люди продолжали заниматься любимым делом фактически бесплатно. По этой причине наука в России не исчезнет. Но возрастет эмиграция, которая уже в 90-е годы была очень активной, выехали сотни тысяч и уже сложившихся ученых, и только формировавшихся. Люди уезжали главным образом потому, что оказывались перед выбором: менять ли профессию, оставаясь на родине, или продолжать заниматься наукой за границей. В последнее время этот поток уменьшился, и некоторые даже стали возвращаться. Теперь отток опять усилится.

Если говорить о перспективах, то сейчас, конечно, очень многое зависит от Михаила Котюкова, руководителя ФАНО. Как личность он производит впечатление позитивное — хорошего управленца с живыми реакциями, заинтересованного в результатах своей деятельности, прислушивающегося к чужим аргументам. Если он понимает специфику новой для него научной сферы и хочет добиться здесь положительных сдвигов, ему придется вернуться к опоре на самоуправление ученых, на экспертную, а не формальную оценку научной деятельности. В этом случае он должен будет опираться на ученых, а не на чиновников, предоставить реальные полномочия и свободу действий научно-координационному совету ФАНО, о котором говорится в законе, но который до сих пор не сформирован. Причем сформировать его из настоящих, активных ученых, пользующихся авторитетом в научном мире, не опасаясь того, что они могут стать по многим вопросам его оппонентами. Наконец, ему будет необходимо договориться с РАН о возвращении ей части полномочий по руководству чисто научной деятельностью академических институтов, оставив за ФАНО менеджерские функции и функции обеспечения хороших условий для научной работы. В конце концов, даже авторы правительственной реформы предполагают сохранение за РАН именно экспертных функций, и если опираться на квалифицированные экспертизы при принятии решений, именно в отделения РАН логично обращаться за ними. Президиум РАН здесь тоже может привлекаться, но, на мой взгляд, именно отделения должны здесь играть ключевую роль.

Насколько Котюков при управлении ФАНО готов исходить из интересов науки, насколько он понимает роль научного самоуправления, насколько готов прислушиваться к мнению научного сообщества и насколько он свободен в принятии решений (не стоит забывать, что реформа была начата по решению президента Путина, который, вероятно, и определил ее основные контуры), станет понятно уже в самое ближайшее время.