http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=129a0a9e-d7da-450b-bd4d-7d8d41c2ec1a&print=1© 2024 Российская академия наук
РЕКТОР МОСКОВСКОГО ФИЗИКО-ТЕХНИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА НИКОЛАЙ КУДРЯВЦЕВ — О ПЕРЕСТАНОВКАХ В РАН
— Вопрос в лоб, Николай Николаевич. Вы — член-корреспондент Российской академии наук, значит, знаете систему РАН изнутри. Неужели она до такой степени окаменела, что пришлось прибегнуть чуть ли не к силовой операции, чтобы стимулировать ее реформу?
— Не могу назвать себя экспертом по реформе, но академию я действительно знаю неплохо. Не столько, правда, изнутри, сколько с нашей стороны — ведь в институте находится несколько академических кафедр, на которых работают ведущие ученые РАН. Что касается реформы, то разговоры о ней на моей памяти звучат постоянно, вот уже лет десять, наверное. И даже заходы кое-какие делались. Но за все это время, на мой взгляд, каких-то заметных изменений так и не произошло. Говорю это как потребитель, который использует академические возможности для пользы своего института. Лучше ситуация не становится.
— Как вы считаете, в чем причина такой непоколебимости? Казалось бы, наука — область деятельности высоких интеллектуалов, косность им не свойственна.
— Самый нормальный путь вообще-то — это когда реформа организации произрастает изнутри. Особенно если и внешняя ситуация к этому побуждает. Силовым способом толковую реформу не проведешь, ведь чтобы она прошла результативно, большинство тех, кого она касается, должны ее понять и принять. Но, видимо, классики диалектики были правы: развитие идет через кризисы.
— Вы имеете в виду кризис академии или кризис начатой реформы?
— Они совпали. В академии сейчас… Даже не знаю, как назвать… Кадровая катастрофа. Все организации научно-образовательной сферы перенесли очень тяжелый удар в 90-е годы и в начале 2000-х, когда менялась общественно-экономическая формация. Результат такой: в нашем институте есть старшее поколение, 55 лет и больше, и есть молодое поколение — мы очень много сил прилагали, чтобы оно появилось. И вот они доросли до 35 лет и работают с чистого листа — у них нет предшественников, предыдущего поколения — оно выпало. Но мы им помогаем, как можем, они нас скоро заменят. А в академических институтах, к сожалению, такого обновления практически нет, идет постоянное сползание к преклонному возрасту. Система перестала воспроизводить молодежь.
— Что ж, академики намеренно ползут, так сказать, к кладбищу?
— Намерения у них, возможно, самые лучшие. Но я точно знаю: чтобы процесс смены поколений шел нормально, над ним нужно специально работать и затрачивать на это массу сил.
— И средств, наверное?
— Здесь ценнее живой труд. Средства тоже важны, но они не главное.
— Я слышал такое мнение: поскольку реформировать академию не удавалось, народ пошел в обход. Стали появляться параллельные структуры с похожими функциями — например Курчатовский институт. Физтех ведь тоже существует как бы автономно?
— Этот список можно продолжить: Московский университет с его огромной научной базой, Санкт-Петербургский университет. Они регулируются специально принятыми законами. У Физтеха масштаб не такой, конечно. Но мы стоим в строю национальных исследовательских университетов и очень довольны такой командой. Таких университетов уже 28, недавно завершился конкурс, 15 победителей которого получают дополнительное финансирование для повышения конкурентоспособности в международном масштабе.
— То есть, не дождавшись реформы академии, наука в России действительно стала более энергично развиваться в исследовательских университетах?
— Понимаете, в течение многих лет лучшие научные кадры и оборудование были собраны в академических институтах. Вузы были сильно обделены. То, что делается в последнее время, просто исправляет этот перекос. Андрей Александрович Фурсенко в бытность его министром науки и образования ставил задачу так: добиться, чтобы процентов 15 объема научных исследований выполнялось в вузах. Это существенно меньше, чем в Западной Европе и Америке, но и сил у нас пока маловато. Однако есть важное преимущество. Дмитрий Михайлович Климов, он академик, заведовал у нас кафедрой, рассказывал мне: «Приехал в Бауманский университет, зашел к ректору. А потом мы вышли с ним из кабинета во время переменки. И толпа студентов чуть нас не снесла! Ректор стал передо мной извиняться, а мне даже как-то радостно стало, у нас-то в академическом институте такого просто нет!» В общем, хорошо бы, чтобы у нас и вузы были сильные, и академия не ослабла.
— А потом толпа молодых исследователей снесет старую гвардию.
— А разве лучше, что она сейчас сносит государственные границы? Молодежь должна находить себе дело здесь, а не уезжать в иностранные научные центры. Ребята стремятся сначала получить наши дипломы, потом на базовых кафедрах в академических институтах кандидатские степени и — прощай, родина. Им здесь становится тесно и скучно. Спрашивается, а нам зачем тогда париться?
— А как вы можете это остановить?
— Единственным способом: создавать условия здесь, уменьшать разность потенциалов между Россией и заграницей. Кстати, в том виде, в каком этот процесс шел прежде, мы его остановили. С четвертого курса наши студенты работают на базовых кафедрах. Процентов 40 таких кафедр — в академии, еще процентов 40 организованы исследовательскими центрами, которые прежде существовали при министерствах, а остальные созданы высокотехнологическими компаниями. У нас появились хорошие приборы. Все, что мы получаем как национальный исследовательский университет, мы тратим в основном на закупку оборудования. А как только в лаборатории появляется прибор мирового класса, вокруг него уже группируются студенты и аспиранты. Фактически остается найти лидера — а сейчас новая программа повышения конкурентоспособности как раз предусматривает активную интеграцию в международную среду. Значит, появляются ресурсы для приглашения серьезных ученых. У нас уже восемь ученых создали свои лаборатории на эти гранты. Самый известный из них, Константин Агладзе, вернулся в Россию, мы приняли решение сделать его директором исследовательского института.
— Когда вы говорите «прибор», вы что имеете в виду? Некие мощные установки?
— Это скорее в Курчатовском институте. Я имею в виду просто физические приборы мирового класса. Они могут занимать половину этой комнаты или четверть, и на них можно делать самые современные исследования.
— Петр Леонидович Капица свои приборы сам собирал.
— Но то время прошло. Правда, сейчас очень помогают современные коммуникации. Ученому ведь нужна среда, общение — и электронные средства связи выручают. Мы создали, к примеру, экспериментальную кафедру, заведующий — Марк Бородовский. Лекции читает по скайпу. Сидит группа, задает вопросы в Америку.
— Прибор, получается, важнее зарплаты?
— Есть триада потребностей: прибор, зарплата и жилье. В начале 2000-х стояла задача обеспечить зарплату. Какой-то приемлемый минимум обеспечили — все равно недостаточно. Нужен был прибор. Сейчас имеем и то и другое. Жилье — самое сложное, что осталось.
— Я читал, что город Долгопрудный выделял Физтеху по одной трехкомнатной квартире в год и вы вселяли в нее троих молодых преподавателей.
— Сейчас эти вопросы решаются иначе. Около ста человек наших выпускников, которых мы оставили преподавать, живут в общежитиях.
— Но это ведь все равно временное решение.
— Можете взглянуть в окно — вот строим ведомственный жилой дом. И потом, многие факультеты просто начали компенсировать своим преподавателям съем квартир. Это оказалось очень просто и эффективно.
— Вернемся к реформе академии. На какой барьер там натыкаются эти ваши молодые и растущие? Почему, как вы говорите, их нет в академических институтах?
— Молодые люди сейчас достаточно прагматичны. Наше поколение могло еще поработать за идею. Теперешняя же молодежь выбирает оптимальные варианты. Есть у нас, к примеру, факультет радиотехники. Даже в то время, когда отъезд был массовым, его ребята находили достойную работу здесь — телекоммуникации обеспечивали рынок труда. Наверное, сами академические институты перестают быть для молодежи такими привлекательными, как для нашего поколения. Для нас самым престижным было пойти работать в академию. Когда я пошел работать в Физтех, мои друзья пальцем крутили у виска. Посмеивались.
— Сейчас не смеются?
— Сейчас нет. И я считаю, что такое падение престижа — это забота прежде всего академии. Я некоторых ребят расспрашивал, что их не устраивает. На обобщения не претендую, но вот что говорят: зарплаты, конечно, маловаты. Но не в ней только дело. Слишком длинная вертикаль, многовато ступенек роста, часто искусственных, — пока доберешься до приличной должности…
— Замшелость?
— Ну люди-то корректные, обидеть никого не хотят. Но тяги в академию у молодежи не наблюдается.
— Но ведь и в принципе у молодежи стало меньше тяги к фундаментальным, теоретическим исследованиям. Да и вообще к знаниям. Это во времена технических революций все стремились в инженеры.
— Не могу с этим согласиться. Во-первых, в академии много и гуманитарных направлений. И во-вторых, институты академии комплектуются из выпускников ведущих вузов. Ведущие вузы сохранили высокие конкурсы — и МГУ, и МИФИ, и Физтех. Выбирать есть из кого!
— Вам легче — для вас ЕГЭ не закон.
— Почему? Закон, как и для всех. Собеседование проводим, но оно не является решающим фактором. Сейчас все решают набранные баллы. Но у министерства есть планы ввести и учет портфолио абитуриента. Тогда статус собеседования вернется.
— Все-таки система экзаменов была более надежным методом отбора, нет?
— Видите ли, абитуриент может слевачить при поступлении, если у него имеется шанс со слабыми знаниями окончить институт, в который он так хотел попасть. Но окончить Физтех у него нет никаких шансов. Проблема в другом. Мы видим, как вообще меняется уровень подготовки в школе. Формализация результатов учебы, тот же ЕГЭ, в частности, заставляют педагогов натаскивать учеников на решение конкретных задачек, а не широко владеть предметом. Вспоминаю свои экзамены в школе, месяц перед экзаменами в институт, к которым мы готовились вместе с учителями — это была другая учеба. Впрочем, любые крайности не полезны, нужно найти золотую середину.
— ЕГЭ, конечно, ненавидимый народом «объект». И уже головы высоких чиновников летят из-за него. А ведь это всего лишь маленький инструмент, который, на мой взгляд, не мог так сильно повлиять на систему образования. Что-то еще происходит в обществе, что снижает общую потребность в знаниях.
— Это общемировой тренд. Если вы посетите научную лабораторию в США, вы в ней с трудом найдете американца. Как только общество начинает жить лучше, снижается интерес к сложным и трудным направлениям деятельности, а наука и образование — это сложно. Это требует самоотдачи.
— Может, академия и не виновата, что не молодеет?
— Я вообще считаю, что виноватых искать — последнее дело. Нужно думать, как выводить ситуацию из тупика.
— Все, с кем я разговаривал о реформе академии, предъявляют претензии даже не к ее содержательной стороне, а к административному методу, который был использован.
— А какая была альтернатива?
— Постараться убедить академиков в необходимости перемен. В конце концов, переизбрали президента, поменяли президиум…
— Я бы не сказал, что перемены налицо. И вот что не сшивается у меня в голове: был ведь достаточно длительный период, когда можно было эту работу проделать. Но ничего серьезного так и не произошло. У Фурсенко были попытки мягкого реформирования, но результата не получилось.
— А вы уверены, что сейчас получится?
— Ситуация очень сложная, и уверенным быть нельзя. Но я присутствовал на собраниях, где кандидаты на пост президента РАН представляли свои программы, и убедительных планов реформы не услышал. И Владимир Евгеньевич Фортов, и Жорес Иванович Алферов перед выборами побывали, кстати, в нашем институте. Они лекции прочитали — студенты слушали открыв рты. Но когда у нас кандидаты в ректоры выступают со своими программами, они обязаны рассказать, какие целевые показатели должны быть достигнуты и как они этого будут добиваться. Мало сказать, что есть планы вдвое увеличить преподавателям зарплату — надо сказать, каким образом это будет сделано. Все-таки, повторяю, вузы живут в более жесткой системе, и это заставляет нас быть в форме. Особенно национальные исследовательские университеты. Это конкурентная среда.
— С кем вы соревнуетесь?
— Сначала друг с другом. А теперь должны соревноваться на международной арене. Мы еще не совсем к этому готовы, приходится много думать и менять в обычном укладе вузов. Задача такая: стать лидерами и на мировой сцене, к 2020 году войти в топ-100 университетов мира. Это не дело, когда наши вузы находятся в четвертой сотне мирового рейтинга. Конечно, система подсчета баллов к нам не вполне справедлива, но задача не только баллы набрать, но и реально стать конкурентоспособными на мировом уровне. В прошлый четверг я был в «Эколь Политехник», французском, по сути, Физтехе. Мы с ними в близком контакте. Из элитного заведения по обучению граждан Франции за 15 лет они превратились в международный университет — одного из лидеров этого рейтинга. 45% студентов — европейцы, русские, китайцы… И все ходят в очень красивой единой форме. Студенты из других стран — дополнительные очки в рейтинге.
— К вам иностранцы тоже потянутся?
—Мы все должны для этого сделать.
— Цитирую бывшего проректора РГГУ: «Больше всего баллов мне принесет американский профессор, который по-английски прочтет индийским студентам лекцию о Пушкине. Мы этого хотим?»
— Любую идею можно довести до абсурда. Разумеется, можно по-разному войти в топ-100. Потратить деньги, пригласить иностранную профессуру, формально отчитаться. А можно создавать систему, которая позволит конкурировать с мировыми лидерами.
— С кем конкретно?
— Наша референтная группа — Массачусетский институт технологий, MIT, мы очень близки по духу. В тот же четверг мы общались с его президентом Рафаэлем Райфом. Он мне сказал: «Я знаю, что пара десятков русских у нас работает». Я ответил: «У вас работает больше 160 выпускников Физтеха. Вы просто не всех знаете». В нашей группе французский «Эколь Политехник», еще один «Эколь Политехник» из Лозанны, Университетский колледж Лондона, UCL и корейский ведущий научно-технический университет KAIST, который очень быстро вошел в топ-100.
— Вы в этой компании себя чувствуете уверенно?
— Нас уважают — это точно. В 2000-е годы у меня был наплыв американских ректоров, и я не мог понять — почему? Ситуация была не очень, показывать особо нечего, только выходили из кризиса. А потом один из них рассказал: «Когда я ехал сюда, я думал увидеть что-то типа МГУ. Но когда понял, что это вуз меньше среднего по размеру, был поражен. У меня работают пятьдесят русских. Половина — из вашего института. И обо всех очень хорошее мнение. Как вы это делаете?» Вот в чем был их интерес.
— Вы говорите «кризис». Это какие годы?
— 90-е. Я ректор с 97-го. Представьте себе: денег нет, зарплату дают нерегулярно. Долги по коммунальным платежам. Очень медленно, очень постепенно стало все приходить в норму. Андрей Александрович Фурсенко дал старт идее, что надо в приоритетном порядке поддерживать ведущие вузы. И на этой базе вытаскивать всю систему.
— У меня есть личное воспоминание о времени вашего кризиса. В 90-м году моя дочь и ее одноклассница стали победителями физтеховской олимпиады. Мы с ней вместе приехали в институт. Меня под ручку брали несколько деканов, приглашали на свои факультеты. А девочек повели на экскурсию в общежитие. Дочь вернулась заплаканная, сказала «нет». Обе они поступили в другие институты.
— Боюсь, они имели все основания отказаться. На тот момент общежития были позором Физтеха.
— Сейчас не так?
— С этим мы справились. Шаг за шагом отремонтировали, привели в порядок весь институт. Сейчас строим еще два общежития — одно для сотрудников, другое для студентов старших курсов и аспирантов. Сейчас бы ваша дочь согласилась там жить.
— А деньги откуда?
— Сейчас это средства федерального бюджета и наша внебюджетка. Мы деньги в основном получаем от проводимых научных исследований и опытно-конструкторских работ.
— Вообще-то говоря, этим ведь должно заниматься государство?
— Государство — это и мы с вами. Многие наши выпускники достигли больших успехов в бизнесе, а Физтех отличает высокая корпоративная солидарность. У нас есть выпускник Александр Абрамов, сейчас он председатель совета директоров группы «ЕВРАЗ», а генеральный директор этой группы Александр Фролов, тоже наш выпускник, круглый отличник — оба, по случайному совпадению, с того факультета, где я был замдекана в их время. В самое трудное время мы с Абрамовым обсуждали, что можно сделать такого, что бы сильно помогло институту. Обсуждали разные варианты: целевую материальную поддержку преподавателей, ремонт. Потом он мне позвонил и сказал, что хочет напрямую помогать студентам младших курсов — потому что очень важно, чтобы они, не отвлекаясь, грызли гранит науки. Они вдвоем создали первый эндаумент в истории университетов России — из него происходит выплата стипендий студентам с 1-го по 4-й курс. Не обязательно по оценкам — по совокупности обстоятельств. Если получил двойку, стипендии не лишают. И, кстати, решающее значение в выборе кандидатов принадлежит студенческому сообществу, администрация в этом не принимает участия.
— О какой сумме речь, если не секрет?
— Она несколько меняется от года к году, но на выплаты идет не менее 30 млн руб. в год. По 6 тыс. руб. в месяц на 600 студентов. Если принять во внимание специальные цены в наших столовых и общежитиях, на эти деньги уже как-то можно прожить.
Вообще мы ощущаем сейчас приток энергичных и успешных выпускников, готовых помогать. Нобелевские лауреаты Костя Новоселов с Андреем Геймом нас прославили, чего уж тут говорить. И другие есть люди среди наших, признанные в стране и мире. Вон видите, фармбиокорпус строится. Андрей Иващенко, наш выпускник, человек, сделавший карьеру в технологическом бизнесе этого направления, пришел ко мне с идеями. Под одной крышей обучение, фундаментальная наука, прикладные исследования, инновации, стартапы — я не знаю в России другого примера такого комплекса. Они уже у нас сидят в других корпусах по временной схеме, уже приборы включены и результаты идут. Уже из Америки нобелевский лауреат Барри Шарплесс приехал и открыл у нас свою лабораторию.
— Пытаюсь подытожить наш разговор. Вообще говоря, получается так, что реформа Академии наук, в которой вы являетесь членом-корреспондентом, вас не очень колышет.
— Нет, очень колышет. Чем сильнее будет академия, тем сильнее будет Физтех. Я понимаю, что любая реформа — это больно. Но сейчас мне кажется, что тот подход, который применен, — он с учетом того, что крайняя точка пройдена.
— То есть отключаем аппаратуру поддержания жизни?
— Вот этого никто не предлагал. И важные корректировки были сделаны президентом, он принял многие предложения академического сообщества. Речь идет о создании системы управления академической наукой, адекватной сегодняшнему времени, повышении результативности исследований. И предполагается переходный период для проведения реформ. В академии еще работает много прекрасных специалистов. И надо сделать все для восстановления академических институтов и престижа научной деятельности.
СОРОК ЛЕТ ПОСЛЕ ВЫПУСКА
Николай Николаевич Кудрявцев — ректор Московского физико-технического института, член-корреспондент РАН, доктор физико-математических наук. Автор 116 научных трудов, 11 монографий, 10 патентов.
Выпускник МФТИ 1973 года, затем ассистент кафедры, замдекана, декан, заведующий кафедрой, профессор, с 1997 года — ректор. Приглашался для чтения лекций и научной работы в США, Францию и Италию. Основные научные интересы — ударные трубы, аэротермохимия, химические и газодинамические лазеры. Лауреат премии правительства Российской Федерации 2000 года за разработку технологии обеззараживания природных и сточных вод больших городов и крупных объектов промышленности на основе применения ультрафиолетового излучения