http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=170aa52c-6213-4a13-aaeb-43268909f780&print=1© 2024 Российская академия наук
Один из крупнейших российских физиков, член президиума Российской академии наук и директор Объединённого Института высоких температур РАН академик Владимир Фортов размышляет о научных итогах 2010 года и проблемах отечественной науки обозревателю ИТАР-ТАСС Александру Цыганову.
- Владимир Евгеньевич, как раз сегодня вы получаете одну из самых престижных общественных наград в нашей стране - Международную премию Андрея Первозванного «За веру и верность!».
А если бы вам довелось самому присуждать премии за научные достижения в уходящем году - какие из них готовы были бы отметить в вашей области, в российской науке в целом, и в мировой науке?
- Если говорить о моём конкретном диапазоне интересов, то в этом году я бы отметил работу экспериментаторов из Арзамаса-16, которая проводилась в рамках совместной программы Академии наук и Росатома. Там доктору физ.-мат. наук М.А.Мочалову с коллегами удалось получить рекордно высокое давление в дейтерии – 18 млн атмосфер и измерить параметры уравнения состояния этого вещества. Это мировой рекорд! Там использована очень изощрённая техника сферического взрывного обжатия плазмы.
Эти экспериментальные данные очень важны для понимания строения звёзд, строения планет-гигантов Солнечной системы и так называемых экзопланет. Это те планеты, которые вращаются не вокруг нашего Солнца, а вокруг других звёзд. Таких планет на данный момент обнаружено уже около 400, и в основном это гиганты, подчас в разы больше нашего Юпитера.
Так вот, для того, чтобы правильно описать процессы, происходящие в глубинах звёзд и таких планет, нужно иметь экспериментальные данные. И то, что в лабораторных условиях удалось получить то, что получается при взрыве водородного оружия или при формировании планет, а также провести необходимые измерения происходящих при этом процессов, я считаю важным достижением года.
- А в мировой науке в целом?
- Если говорить о физике, то в мировой науке событием года я считал бы присуждение Нобелевской премии за открытие графена. Пусть само открытие сделано и не в этом году, ? но важно то, что эта работа была оценена очень быстро.
Надо сказать, что, конечно, есть в этом элемент везения. Но он в каждой работе, в каждом настоящем открытии присутствует. Именно как элемент. Ибо важно было ведь не только открыть. Надо было ещё провести исследования свойств найденного материала. А это работа с очень маленькими образцами, работа с очень тонкой измерительной аппаратурой – работа высокого класса. И здесь проявилась очень высокая культура экспериментальной и исследовательской деятельности двух учёных, что сделали это открытие, - Константин Новоселов и Андрей Гейм.
Я бы отметил и сам работу, и быстроту её оценки нобелевским комитетом.
- Но Нобелевская премия важна не только с точки зрения чистой науки, хотя в этом году ею был отмечен красивый, и яркий результат. Её вручение именно выходцам из российской научной школы, но за открытие, сделанное в Англии, о многом говорит как пример в организации науки. Пример, который очень много значит.
Дело в том, что нельзя с человека требовать открытия, особенно к сроку. Для того, чтобы он таковое мог добиться выдающегося результата, нужны не только приборы, инфраструктура и талант, должна быть и нужная и особая атмосфера.
Вот я помню, был я молодым человеком, работал в Черноголовке. В нашем институте, разумеется, была бухгалтерия. И вот как-то наш директор, нобелевский лауреат, Николай Николаевич Семёнов проходит мимо бухгалтерии и видит на двери объявление: «Приём научных сотрудников с 9 до 12». Он поначалу даже не то чтобы расстроился. Он просто не мог понять, что это такое! «Кто тут для кого? – спрашивал он – Учёные для администрации или администрация для учёных?». Он говорил: «Учёный должен приходить тогда, когда ему нужно и удобно. А вы, администраторы, обязаны в любой момент ему помогать».
Вот такая атмосфера была создана в Черноголовке, там, где выросли нобелевские лауреаты Гейм и Новосёлов Я сам в ней вырос. Знаете, есть такой принцип, который называется «24 и 7». Это значит, что в университете, в институте, в научной лаборатории созданы условия, когда учёный может работать 24 часа в сутки и 7 дней в неделю, не отрываясь ни на что другое. Когда он может заниматься только делом, и для него созданы все условия. Это как система планет, в центре которой стоит научный работник. Он, как Солнце в центре коперниковой системе мира, и вокруг него всё остальное должно крутиться. Все должны стараться делать лучше именно ему. Именно тогда и будут достигаться самые ценные результаты – потому что на это работают все, для этого созданы соответствующие условия.
И вот я помню, что тогда в Черноголовке так и было. Есть понятие академической свободы. Вот там и была абсолютная такая свобода. Вся работа института была настроена на научного работника. А нам только и оставалось следовать этому принципу: «24 часа в день и 7 дней в неделю». И следовали! И это было счастье.
Почему это происходило? Это происходило потому, что во главе институтов стояли абсолютно выдающиеся и сами активно работающие учёные. Я имею в виду в том числе нашего великого Николая Николаевича Семёнова, хотя то же самое происходило в Институте физических проблем у Капицы, в ФИАНе у Н.Г. Басова. Да и вообще многие академические институты возглавлялись людьми нобелевского масштаба. Как, скажем, Александр Михайлович Прохоров, создатель лазера.
Вот это сейчас уходит. Мы всё больше вместо науки занимаемся всяческой бюрократической ерундой. С этим надо бороться!
- Какой конкретно ерундой?
- Сегодня обстановка в научных заведениях часто не является дружественной по отношению к настоящим учёным. И не потому, что кто-то их не любит, нарочно создаёт им плохие условия для работы. Но сегодня учёный, попадая в институт или лабораторию, сталкивается с колоссальным количеством бюрократических барьеров.
Например, вот этот пресловутый 94-й закон. Согласно ему, если я на государственные деньги хочу что-то купить – приборы, оборудование и так далее, - то я должен объявлять конкурс. Или тендер. На это уходит время, уходят силы учёного. И вместо того чтобы двигать науку, он должен заниматься всякого рода бюрократической вознёй, буквально ползать в липкой бюрократической паутине.
А к чему это приводит? А это приводит к тому, что мы теряем конкурентоспособность. Каждый, кто добился каких-то успехов в науке, хорошо знает, как жёстко идёт соревнование между научными группами, лабораториями, институтами. Очень часто, когда, например, присуждается та же Нобелевская премия, Нобелевский комитет смотрит, кто и когда подвал статью. И часто видно: они по датам отличаются на недели! Всего лишь!
И вот когда сегодня этот пресловутый 94-й закон распространяется на все сферы деятельности, когда в соответствии с ним научному институту нужно объявлять тендер на закупку авторучек, паяльников и ещё какой-то мелочи, это загружает, отрывает от собственно научной деятельности. И фактически делает нас неконкурентоспособными.
- Представляю: Курчатов говорит, что ему что-то нужно, а Берия отвечает: «Сначала подготовь-ка ты мне три тома обоснований и согласований».
- Между прочим, вы показательный пример привели. Достаточно сравнить, как академик Харитон представлял техническое задание на производство атомной бомбы, умещавшееся на одной страничке А4, и сравнить с тем, что сегодня надо на покупку паяльников оформить 50 листов разных документов…
Нет, сам по себе 94-й закон о размещении заказов на поставки товаров, выполнение работ, оказание услуг для государственных и муниципальных нужд – правильный. Мы действительно наблюдаем много безобразий, одним из барьеров против которых должен он стать. Но универсальных правил на все случаи жизни не бывает. Наука – это такая область деятельности, где надо обеспечить нашу реальную конкурентоспособность.
- Да и какой откат может получить учёный, заказывая какой-нибудь уникальный лазер?
- Ну, теоретически можно устроить откат и на паяльниках. Но учёные – это особая категория людей, которая живёт не для того, чтобы делать откаты, а для того, чтобы искать новые знания. А люди, которые работают на переднем крае, на нобелевском крае, они действительно работают 24 часа в сутки. И им не до этой грязи.
Учёным надо доверять. Если уж им доверяется какая-то большая проблема, то чего ради отвлекать их на борьбу за паяльники?
Второе обстоятельство – проверки. Их какое-то бесконечное количество. У меня большой институт, и его без конца проверяют. Это вторая вещь, которая крадёт конкурентоспособность у нашей науки. И которая тоже очень мешает реализации главного принципа научной деятельности: государство должно делать всё, чтобы учёный мог работать 24 часа в сутки и 7 дней в неделю,
Я об этом много говорил. И говорил это всем, кого этот вопрос интересует – и президенту Медведеву, и Путину, и министру Фурсенко, - о том, что мы должны радикально дебюрократизировать науку, они это поддерживают, но дело пока что идет как-то вяло.
Я искренне верю в искренность слов наших президента и премьера на тему инновационной экономики, инновационного развития. Они действительно хотят это построить. Но если эта отрасль приоритетна и от неё зависит будущее страны, если от неё зависит безопасность страны, если мы хотим уйти от этой пресловутой «нефтяной иглы», от этих пресловутых газовых труб, то мы должны принять нетривиальные решения.
И в этом смысле первое, что нужно сделать, - это научить фискальные органы определяться в критериях «свой» - «чужой». Ещё когда их только готовят к оперативно-разыскной деятельности, их нужно научить этому алгоритму. И заложить в них алгоритм доверия учёным в рамках их компетенции.
Деньги сейчас в науку пошли. Надо теперь дать учёным спокойно работать именно над научными проблемами. И тот, кто создаёт дополнительные барьеры работающим учёным, является врагом политики президента и премьера.
Вот в такой постановке нам надо сегодня расшить эту проблему, я считаю.
Надеюсь, в Сколково удастся этого добиться.