http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=1dd31699-bad0-4572-9358-69768e08b1c3&print=1© 2024 Российская академия наук
ФИЦ «ИЦиГ СО РАН» – крупнейшее фундаментальное научное учреждение страны, занимающееся генетическими исследованиями. Совсем иначе было в конце 1950-х гг., когда первые ученые-энтузиасты еще только съезжались со всей страны в Новосибирск, а генетика формально оставалась в статусе «лженауки». Многолетний (на протяжении 60 лет) сотрудник Института цитологии и генетики СО РАН, занимавший в том числе пост директора института, а ныне советник РАН, академик Владимир Константинович Шумный рассказал Аcademcity.org о первых годах возрождения отечественной генетики, строительстве Академгородка и радиационном облучении.
– Владимир Константинович, как же так получилось: в СССР продолжается торжество «лысенковщины», генетику власть отказывается признавать настоящей наукой, но в новосибирском Академгородке возникает целый Институт цитологии и генетики?
– Действительно, в тот момент Лысенко был еще в фаворе, Хрущев к нему прислушивался и в генетику не верил. Но свою роль сыграли наши физики, руководившие советским атомным проектом – академик Курчатов и его коллеги. Им необходимо было изучить воздействие, которое оказывает радиация на живые организмы, определить безопасные дозы облучения. Учитывая, что многие последствия проявляются и в последующих поколениях, решить эту проблему без генетических исследований было невозможно. Поэтому Хрущеву нехотя, но пришлось пойти на создание в структуре Сибирского отделения Академии наук СССР Института цитологии и генетики. Но жизнь у института в первые годы была непростой.
Директор-организатор, тогда член-корр АН СССР Николай Петрович Дубинин, был через два года уволен. Его преемник – Дмитрий Константинович Беляев – несколько лет работал в статусе «исполняющего обязанности», в институт постоянно приезжали ревизии, а Хрущев во время каждого визита в Академгородок поднимал тему о закрытии ИЦиГ.
И Лаврентьеву приходилось проявлять чудеса дипломатии, чтобы спасти нас. Так что свободно мы вздохнули впервые лишь после отставки Хрущева, когда Лысенко был смещён со своих постов, а табу на генетику окончательно снято.
- Вернемся к 1950-м годам. Как для Вас началась работа в ИЦиГ?
– В то время Николай Петрович Дубинин еще работал в московском Институте биофизики на улице Профсоюзной, где у него была лаборатория радиационной генетики. А возле здания этого института стоял небольшой домик, на котором повесили табличку «Институт цитологии и генетики СО АН». Именно в этом домике Дубинин осуществлял набор первых сотрудников в новый институт. К нему и пришла наша группа пятикурсников биолого-почвенного факультета МГУ с целью устроиться на работу. Николай Петрович с нами побеседовал, сразу распределил по лабораториям и написал Михаилу Алексеевичу Лаврентьеву письмо с просьбой зачислить нас в Сибирское отделение Академии наук, в Институт цитологии и генетики. Согласование было относительно недолгим, и уже в мае 1958 года я приехал в Новосибирск.
– Насколько мне известно, в создаваемый Институт потянулись не только вчерашние студенты, но и ученые, которые до «лысенковщины» уже успели многого добиться на этом поприще.
– Да, это так, в Институт приехало немало ученых, входивших до войны в знаменитые школы советских генетиков – «кольцовскую» (в Москве) и «вавиловскую» (в Ленинграде). Но после 1947 года они были отлучены от науки. Например, Юрий Петрович Мирюта ряд лет был вынужден работать бригадиром в одном из колхозов. Или Пётр Климентьевич Шкварников, заместитель Дубинина, первым приехавший в Новосибирск для организации работы на месте будущего института. Известный советский генетик, в 1939 году ставший заместителем директора Института генетики АН СССР Вавилова, после войны (а он всю войну провел на фронте) был направлен председателем колхоза в Крыму. Зоя Сафрониевна Никоро, много лет занимавшаяся наукой под началом С.С. Четверикова, почти десять лет была вынуждена работать сначала педагогом-воспитателем в детском туберкулезном санатории, а затем пианисткой эстрадного оркестра ресторана «Голубой Дунай» в Одессе. Что далеко ходить, и сам Дубинин после печально известной августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года несколько лет был вынужден заниматься орнитологией, к которой раньше он почти не имел отношения.
Для этих ученых, как и для многих, кого я не упомянул, работа в нашем институте стала единственным возможным путем для занятий генетикой.
– Какими Вам запомнились первые годы работы в Новосибирске?
– Когда я сюда приехал, Академгородка, как такового, еще не было. Тогда все Сибирское отделение базировалось в одном здании на Советской, 20, где на каждый институт приходилось несколько комнат. Впрочем, и сотрудников было не так уж много. К примеру, в нашем институте числилось тогда человек сорок-пятьдесят, но половина еще дорабатывала на прежних местах работы, и в Новосибирск к тому моменту переехало не более двадцати сотрудников. Что интересно, мы не только работали вместе, но и жили все в одном общежитии. Я помню, что Лаврентьев снял для этих целей одно из зданий в районе известных в городе «обкомовских дач». Там мы и поселились, по несколько человек в комнате, причем, все перемешались, генетики жили с экономистами, физики с химиками… В результате мы постоянно общались друг с другом, учились друг у друга. Доходило до смешного, когда наши соседи по комнате, экономисты, в время одной из перепалок стали обмениваться биологическими терминами: «Ах, ты, гомозигота», «От гетерозиготы слышу». Ну а если серьезно, то Лаврентьев сознательно стимулировал это смешение ученых из разных наук. Так создавалось то уникальное научное сообщество Академгородка, которое стало основой для превращения его в уважаемый во всем мире научный центр. Центр, где многие результаты получены в результате мультидисциплинарных проектов, на стыке наук.
– А параллельно с формированием этого сообщества шло и строительство самого Академгородка…
– Строительство шло довольно быстро, потому что Лаврентьеву удалось добиться от Хрущева привлечения военных строителей по линии Министерства среднего машиностроения. В сферу этого ведомства входил ряд серьезных проектов, включая атомный и космический, так что они умели быстро возводить самые большие и сложные объекты. Но для нас новоселье несколько затянулось. Хотя ИЦиГ был в числе первых десяти институтов, ставивших «первую очередь» строящегося Академгородка. И нам выделили площадку на будущем проспекте Лаврентьева, там даже стояла табличка с названием института. Но осенью 1958 года нашу табличку сняли, это был еще один «привет» от сторонников Лысенко. На том месте построили Институт катализа, а мы еще некоторое время ютились «по квартирам». Порой в буквальном смысле слова.
– Это как?
– Одновременно со зданиями институтов шло строительство жилых домов на Морском проспекте. Хотя это сейчас проспект, а тогда это была скорее просека в лесу, на которой возводили дома. Мы тоже участвовали в его создании – сажали после работы возле домов березы, многие из которых растут до сих пор.
А в самих домах некоторые подъезды отдавали под размещение лабораторий институтов, чьи корпуса еще не были достроены. И на протяжении нескольких лет ряд лабораторий Института цитологии и генетики проработал в доме, где позже находился магазин «Альбумин», выходило по квартире на лабораторию.
Конечно, там поместились далеко не все, в ИЦиГ к 1959 году работало уже около двухсот человек. Другие наши лаборатории разместили в уже построенных институтах: часть – в Институте гидродинамики, часть – в Институте автоматики и так далее. И только в начале 1960-х годов мы, наконец, получили в свое распоряжение здание, которое по сей день является главным корпусом Института цитологии и генетики.
– Вы говорили о том, что первоначально задачей Института было определить безопасные дозы радиационного облучения. Как она была решена?
– Радиационная генетика стала одним из главных направлений работы института с момента его создания. Тем более, Дубинин и раньше занимался этой темой в Институте биофизики. Саму лабораторию радиационной генетики возглавил известный представитель ленинградской школы генетиков Юлий Яковлевич Керкис. Они впервые смогли обнаружить дистанционный эффект радиации у млекопитающих. Тогда же удалось установить минимальную дозу облучения (10 рентген), которая способна вызвать мутации в клетках человека. В сентябре 1960 года эти данные были представлены Научному комитету ООН и легли в основу определения порога радиационной безопасности. Эти данные не утратили актуальности и сейчас. Современный человек часто взаимодействует с радиационным излучением – во время полетов на самолете, прохождения рамок металлодетектора и т.п. И то, что эти контакты не ведут к болезням и мутациям, – заслуга новосибирских генетиков, определивших пределы безопасного воздействия радиации на организм. Но, что не менее важно, за эти годы были сформированы лаборатории и по другим основным направлениям генетики на тот момент. И Дмитрию Константиновичу Беляеву вместе с коллегами удалось доказать, что польза государству от генетики заключается не только в вопросах радиационной безопасности. Так удалось сохранить институт, который стал одним из центров возрождения генетики как науки в нашей стране. Хотя это было очень непросто, и в первые годы весь коллектив находился в довольно «подвешенном состоянии». Все эти проверки, инспекции, давление со стороны лысенковцев, конечно, нервировали. Но мы работали, стараясь не оглядываться на трудности. Надо сказать, этим духом была пропитана атмосфера не только ИЦиГ, а всего Академгородка. И это оказалось лучшей стратегией для его развития.