http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=1fdf3760-b246-4c18-ba04-98d24c6df432&print=1© 2024 Российская академия наук
Для создания эффективной науки нужна не только нацеленность на «экономику знаний», но прежде всего — широкие общественные преобразования, считает директор Института химии твердого тела УрО РАН Виктор Кожевников
Практически сразу после вступления в должность в конце мая новый министр образования и науки РФ Дмитрий Ливанов заявил о намерении провести всесторонний аудит научного сектора: «Необходимо дать нашим ученым, исследователям, научным группам потенциал для развития и роста. Сейчас у нас мировому уровню соответствуют отдельные институты и лаборатории». По его словам, многие научные учреждения «не могут показать результаты за пять лет», поэтому их придется «переименовать». Проверить он собирается все научные организации, однако наиболее жестко традиционно критикует Российскую академию наук.
Сейчас РАН меняет правовой статус: «государственная академия наук» становится по закону «некоммерческой организацией в форме государственного бюджетного учреждения». В УрО РАН процесс перерегистрации одним из первых закончил Институт химии твердого тела. О том, что происходит сегодня в академии, рассказывает директор этого института Виктор Кожевников.
Две задачи академии
— Виктор Леонидович, запросы к академии со стороны государства постоянно меняются. Как строится ваша работа и что принес новый статус?
— Академия наук — это крупнейшая часть российского общественного института генерации и трансфера знаний. Подчеркиваю — именно знаний, а не создания, например, технологических линий или производства «наукоемких» товаров. Так она была задумана и развивалась все триста лет своего существования. В рамках этой задачи и в соответствии с научно-техническими приоритетами государства институты РАН формируют планы исследований, которые стекаются в региональные отделения, а затем в центральную часть, где после анализа и отбраковки формируется общий план работ на пять лет. Этот документ как дорожная карта фиксирует движение академического сообщества, контрольные показатели и проч. Для реализации плана государство выделяет определенное финансирование. Раньше оно прописывалось в бюджете отдельной строкой, сейчас, как я понимаю, — в общем объеме средств, проходящих через Минобрнауки, и называется не «бюджетное», а «субсидиарное». Из бюджета субсидия спускается на академию и из центральной ее части расходится по региональным отделениям и тематическим подпрограммам, охватывающим несколько институтов или направлений. В конце каждого года институты представляют отчеты, на основании которых составляется общий отчет РАН, представляемый в правительство. Он показывает главные результаты по всем направлениям, представляет сводные финансовые и наукометрические данные. По этому документу можно судить об эффективности расходования выделенных средств.
— Так что все-таки изменилось?
— Несколько слов в уставах институтов. Для этого понадобились титанические усилия: собрать эти изменения в виде поправок, собрать уставы в региональных отделениях, увезти в Москву для проверки на «юридическую чистоту». И все это в авральном порядке. Сил такие мероприятия отнимают много, а ощущение осмысленности и эффективности не возникает. Для научного сотрудника изменения представляются крайне незначительными, они касаются терминологии, счетов в казначействе. Зачем это нужно? Мне не очень понятно. Можно предполагать, что это связано с некими представлениями чиновников о стройности учета и классификации того, на что государство тратит деньги налогоплательщиков. На мой взгляд, можно было бы переводить институты в «обновленный формат» постепенно, по мере готовности документов.
— Говорили об увеличении прав директоров институтов в формировании структуры бюджета института.
— Никаких прав не прибавилось. Я не могу, например, для повышения интенсивности исследований увеличить количество научных сотрудников за счет сокращения инженеров.
— А как чиновники решают, на что именно потратить деньги налогоплательщиков?
— Академия предлагает, убеждает Минобрнауки, Минэкономразвития, Минобороны и других, что можно и нужно делать, как на перспективу, так и для решения текущих задач. Все это оформляется в виде программ различного масштаба и уровня. Президенту РАН предоставляется возможность донести важные проблемы до высших этажей власти на заседаниях правительства, хотя и не так часто, как хотелось бы. Есть фактор «трудности понимания»: людям вне научной профессии иногда крайне непросто уяснить содержание сложных явлений, с которыми имеет дело наука, даже если они излагаются в самых простых терминах.
— То есть вам не всегда удается объяснить расстановку научных приоритетов ведомствам, формирующим госзаказ?
— Государство должно обращаться в РАН за экспертизой?
— Чиновникам не хватает компетенции? Но в Минобрнауки и Минэкономики полно докторов и кандидатов наук.
— Это не гарантирует качества и полезности рождаемых в министерских недрах проектов: если человек перестал заниматься наукой, никакие степени не спасут его от постепенной дисквалификации. У чиновников движение мыслей ведь не научному анализу, а чему-то другому посвящено. Привлечение людей со знаниями способствовало бы повышению качества принимаемых решений.
«Чем строить очередную атомную подводную лодку, лучше пустить сэкономленные средства на обновление приборного парка РАН. Было бы больше пользы для оздоровления общества, укрепления экономики и обороноспособности страны»
— Потому что около 60% сколько-нибудь значимых работ по всем видам наук публикуется сотрудниками академии, при том, что в ней работает всего около 57 тыс. научных сотрудников, а во всей России таковых сотрудников с научной степенью вряд ли наберется более 200 тысяч. Это показывает, что даже в нынешних условиях скромного финансирования в академии собран пул весьма энергичных и квалифицированных специалистов, способных проанализировать научное содержание любого проекта. Этот потенциал надо использовать.
Приведу пример: под Красноуфимском в Свердловской области практически под открытым небом складировано около 80 тыс. тонн довольно радиоактивного монацитового концентрата (его планировалось использовать для советской ядерной программы. — Ред.). С одной стороны, склад несет явную угрозу, а с другой — химические компоненты монацита, такие как торий и редкоземельные металлы, имеют исключительное значение для развития современных технологий. Чтобы понять, что с концентратом происходит при хранении, и решить, что можно безопасно и экономно с ним сделать, нужны специальные знания.
— Соблюдение предписаний экспертизы улучшило бы ситуацию?
— Проблема в том, что экспертные заключения зачастую просто игнорируют. Возьмите ЦБК на Байкале. Многократно показано: нельзя вести производство со сливом в озеро. Но его вновь запустили, потому что целлюлоза дешевая. Между тем на снимках из космоса отчетливо видно: вода, примыкающая к ЦБК, уже по цвету другая и пятно занимает почти треть площади Байкала. К чему это приведет, понять нетрудно: биосистема погибнет… Про экономические и социально-политические последствия пусть другие расскажут.
Удар по корпусу
— Государство, вероятно, считает, что не нужен такой корпус экспертов, если последовательно сокращает финансирование академии.
— Количество грамотных людей и специалистов высшей квалификации — это производное от уровня развития страны.
Я не знаю, откуда взялись легенды про большой «корпус экспертов»: в России на 1000 человек населения приходится примерно один специалист с ученой степенью. При этом, по разным опросам, уже около трети населения полагает, что Солнце вращается вокруг Земли.
Так или иначе, пока тенденция такова: власть, например, в лице полномочного представителя президента по УрФО г-на Холманских прямо заявляет — слишком много грамотных у нас, 90% с высшим образованием. То есть стоит задача сокращения их количества. Но, если считается, что кран на газовой трубе такая рабсила крутить может и ладно, то скоро, уверяю вас, она не будет знать даже в какую сторону его крутить. Что из этого получается, видно на примере катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС. Забавно, что оценку г-н Холманских дает с ошибкой более 300%, ибо количество людей с высшим образованием у нас и до 30% недотягивает, что несложно проверить, благо интернет под рукой. И эти представления вполне стыкуются с хроническим недофинансированием РАН.
Сегодня финансирование РАН со всеми ее отделениями и институтами соответствует уровню одного приличного американского университета. Посмотрите, например, консолидированный баланс Чикагского университета (www.uchicago.edu). Активы за 2011 год составили примерно 11,7 млрд долларов против 10,4 миллиарда в 2010 году, то есть, грубо говоря, на этот университет в 2011 году было истрачено 1,3 млрд долларов. У нас реалии несколько иные. С учетом внебюджетных поступлений по грантам и хоздоговорам средняя зарплата — примерно 30 тыс. рублей. Предполагается, вероятно, что этого достаточно, чтобы зрелый научный сотрудник не имел материальных проблем и мог полностью сконцентрироваться на служении научно-техническому прогрессу. При этом на зарплату в академических институтах уходит около 90% выделяемых средств. На обновление приборного парка, ремонт практически ничего не остается. Иногда отдельной строкой обозначаются средства на оборудование, чаще всего 100 — 150 тыс. евро. На такие деньги можно купить одну простую приборную единицу. Машина посложнее, например, рентгеновский дифрактометр, стоит уже от 200 — 250 тыс. евро, а какой-нибудь электронный микроскоп для рутинных исследований — миллион и больше. С оборудованием очень плохо. Так что дело тут не только «в корпусе экспертов».
— В статье «Шесть мифов РАН» пунктом вторым после аудита РАН значится увеличение конкурсного финансирования исследований.
— Пока грантовое финансирование сокращается. Например, РФФИ был, по-моему, в 2010 году 9 млрд рублей, в 2011 году — 8 миллиардов, в этом — около 6. Типичный размер гранта РФФИ — около 450 тыс. рублей. Из них 15% идет на общеинститутские расходы (уборку, вывоз мусора и проч.), а остальное — на исследовательскую группу. Характерный размер группы — пять человек. Часть денег тратится на расходные материалы, одну-две командировки, какие-то недорогие комплектующие. На надбавки к зарплате (с учетом зарплатных налогов) редко когда остается более 200 тыс. рублей. Если вы руководитель, то можете в течение года все это выдавать сотрудникам аж по 3300 рублей ежемесячно. Или с их согласия о надбавках не беспокоиться и ввести временную ставку для аспиранта, потому что на положенную государством стипендию в 2500 рублей в месяц в наше время не выжил бы даже Ломоносов.
— Нынешний глава Минобрнауки уверен, что наука бывает и без академии наук.
— В той статье про шесть мифов много правильного, но там столько же лукавых утверждений. Я в противоположность авторам уверен: без академии науки не бывает. И это еще на заре цивилизации уразумели древние греки. Просто в разных странах эта институция называется по-разному. Действительно, в США есть Национальная академия наук (НАН), являющаяся формальным эквивалентом РАН. В ней состоит около 2 тыс. действительных членов и 350 иностранных. Однако НАН в отличие от РАН выполняет лишь одну узкую функцию консультативного органа по вопросам науки, техники и медицины при правительстве и правительственных агентствах США. Собственно за эти экспертно-консультационные услуги члены НАН действительно ничего не получают. Затраты на содержание собственности НАН (здания, сооружения, земля) финансируются как бюджетом, через Национальный научный фонд, так и частными фондами (Форда, Рокфеллера, Слоуна и др.). Так что сравнивать НАН и РАН просто нелепо. Само научное сообщество в США ассоциирует с академией весь научный комплекс в виде совокупности университетов и ряда национальных лабораторий. Часто в этих «неакадемических» учреждениях можно слышать самоидентификационное «у нас в академии…». Финансирование этой системы смешанное, частно-государственное.
В Китае действует академия наук, построенная аналогично РАН и финансируемая полностью из бюджета. При этом наука и технологии в КНР развиваются вполне эффективно, о чем свидетельствует быстрый рост как качества и количества публикаций в высокорейтинговых международных научных изданиях, так экономики страны. Организационно схожие академии работают в Испании, Индии и других странах. В какой-то мере в Германии функции академии выполняет Общество Макса Планка, а во Франции — Национальный центр научных исследований, и они отнюдь не «гораздо меньшие по масштабу организации, чем РАН». По численности они меньше, ибо обязанностей на них лежит намного меньше, а по финансированию — гораздо больше. Элементарное сравнение показывает: научная эффективность всех этих институтов «генерации знаний» в первую очередь определяется не организационными формами, а уровнем удельного, в расчете на одного ученого, финансирования.
У нас в стране основная масса фундаментальных исследований и довольно много прикладных выполняются в системе РАН. В ней действительно накопилась масса проблем, и многие претензии справедливы. Тем не менее удельная эффективность исследований в РАН, мерой которой можно считать количество публикаций в международных журналах и цитируемость статей в расчете на единицу выделенных средств, пока не уступает американской или европейской науке.
— Сейчас делают просто — финансирование РАН уменьшают, а средства передают в университеты и поспешно организуемые центры типа Курчатовского института или Сколковского кластера. Это мы уже проходили: «до основания, а затем»… Только общественно-историческая практика показывает, что остаются всегда только руины. Можно вполне обойтись без этого административного волюнтаризма. А насчет конкуренции… Мне странно слышать это противопоставление вузов и академии. Они всегда одновременно и сотрудничают, и соперничают в исследованиях и в подготовке специалистов, и это лишь помогает повышать качество работы. Надо еще принимать во внимание огромный объем педагогической нагрузки, которая лежит на специалистах в вузах. Серьезной наукой при этом заниматься крайне сложно.
— Федеральные университеты получили финансирование на приглашенную профессуру: объем грантов 150 млн рублей.
— Это приличный грант. Однако на всю страну таких всего 80. Поработают лидеры этих групп в режиме челноков, порешают вопросы снабжения в условиях ФЗ-94, побьются с таможенными и налоговыми органами, приобретут опыт проведения научных исследований и их материально-технической комплектации в России. Между этими делами им, может, удастся немного позаниматься наукой и воспитанием кадров, но не думаю, что будут прорывы. Научные школы, значимые результаты, практические приложения невозможно создать одномоментно, даже за большие деньги. В любом случае это локальное мероприятие не в состоянии решить проблемы модернизации всей сферы научных исследований в России.
Это во времена Петра I еще был смысл завлекать «западных» ученых сверхвысокими заработками. Однако попытки повторения этого опыта через триста лет — пустая трата денег. Посмотрите на куда более простую науку под названием «футбол». Ну затащили к нам Дика Адвоката, ну отвалили ему годовое содержание как президенту США за два четырехлетних срока.
Те деньги, что спалили на кучку футбольных профи, можно было бы вложить в детские спортивные школы по всей стране. Да, так дольше, зато качественней, полезней и, в конечном итоге, с меньшими затратами.
— Почему у власти сложилось такое отношение к науке в целом и академии в частности?
— Какое «такое»? Внешне все выглядит вполне культурно, чиновники постоянно говорят об экономике знаний, инновациях и проч. Просто, спокойно и деловито реализуется курс на сжатие финансирования РАН и переброску средств на другие направления. Вероятно, хотят организовать науку по американскому образцу. Ну нам не впервой американские инновации на российской почве сеять — как кукурузу в Заполярье. Для успеха этого мероприятия надо, однако, сначала построить такую же экономику и такую же эффективную систему разделения ветвей власти, защиты личных прав и свобод, права собственности.
Сегодня существует высокий риск полного разрушения общественного института генерации и передачи знаний. Но и здесь мы не станем первопроходцами: в начале XX века существовала великая немецкая наука, она была разрушена, и не воссоздана до сих пор, несмотря на огромные многолетние усилия. Впрочем, авторы «Шести мифов» и сами подтверждают: «Бессмысленно копировать систему науки, существующую в другой стране».
Линейка для мозгов
— Сторонники превращения РАН в «клуб советников» мерилом качества фундаментальных научных исследований считают статьи в высокоцитируемых международных рецензируемых научных журналах. Насколько верно использование количественного критерия при оценке научной деятельности?
— Это одновременно важный и очень несовершенный критерий. Цитирование статьи далеко не всегда связано с ее качеством, оригинальностью и новизной. Тут масса других факторов. Например, если человек занимается «модной» тематикой, в которую вовлечено большое число исследователей, на его статью, даже не слишком содержательную, всегда будет некоторое количество ссылок. А если он занимается совсем новым узким направлением или рекордно сложной темой? Много ли людей понимают содержание работы Григория Перельмана? Проблемы такого уровня в состоянии разрабатывать считанное количество людей во всем мире. Значит, и ссылки будут единичными. Иногда на корню рубит цитируемость специфика выполняемых работ, например оборонная.
— Все это количественные критерии оценки эффективности научной деятельности. А качественные?
— Один из наиболее популярных — индекс Хирша. Например, хирш 10 означает, что у исследователя опубликовано 10 статей, каждая из которых была процитирована 10 и более раз. Считается, что это говорит о «качестве» исследователя. Чтобы посмотреть, так ли это, сравним двух ученых. Пусть у одного десять публикаций, на которые было десять ссылок, и 90 публикаций, на которые было по пять ссылок. Индекс Хирша этого ученого равен 10, а индекс цитируемости — 550. Пусть у другого опубликовано десять работ: на одну из них сослались сто раз, а на девять других по пять раз. Индекс Хирша для этого ученого будет равен 5, а индекс цитируемости 145. Думаете, второй хуже потому, что у него хирш маленький и кумулятивная цитируемость ниже? На практике это может означать совсем другое. Например, первый — «пассионарий»: не может долго концентрироваться на одной задаче, снимает с нее очевидные «вершки» и переходит к другой (публикуется много, средняя цитируемость 5,5). А второй — «копун», глубокий ум, ищущий достойные задачи (публикуется мало, но средняя цитируемость 14,5). Так что к цифровой эквилибристике надо относиться осторожно.
— Еще один традиционный упрек в адрес академии — солидный средний возраст научного сотрудника?
— Действительно, это примерно 50 лет. Постепенное старение академии показывает, что нет достаточного притока молодежи. И это следствие низкой привлекательности профессии ученого и низкой наукоемкости российского производства товаров и услуг. Свою роль в академии играет и понимание недопустимости дискриминации, в том числе по возрасту. С какой это стати человека надо увольнять, «чтобы дать дорогу молодым», если он в полной мере делает свое дело? К тому же способность работать головой при ее систематическом напряжении сохраняется дольше, чем простые физические качества. В меру имеющихся возможностей мы в институте, конечно, проводим «омолаживающие» процедуры. Например, для аспирантов за счет разных источников сформировали минимальные стипендии в 20 тыс. рублей в месяц. К работам на современном оборудовании привлекаем в первую очередь молодых сотрудников.
Зеркало
— Какая госполитика способствовала бы развитию науки в стране?
— Первичным и, на мой взгляд, весьма простым для исполнения движением является резкое увеличение финансирования РАН и повышение социального статуса ученого. В Китае именно так лет пятнадцать назад начали модернизацию науки; сейчас там в научные исследования вкладывают более 2% ВВП. В США эта цифра превышает 3% ВВП. А у нас недотягивает и 0,3% от нашего ВВП, несравнимого по размерам ни с китайским, ни с американским. Освобождение РАН от налогов на землю и имущество тоже было бы несложным и очень разумным делом. До той поры, пока у нас не создано научное приборостроение, надо освободить академию от таможенных поборов на импортное оборудование и т.д.