http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=22cb670d-91f3-4fa2-9707-0d1441a8f81d&print=1© 2024 Российская академия наук
Где же еще русскому создавать высокие технологии, как не на чудо-острове! Чем не Сколково?!
Вот-вот на наших глазах этот ничем не примечательный топоним, Сколково, грозит превратиться в имя нарицательное, в метафору даже. Правда, непонятно пока – в метафору чего? Вот и топ-менеджеры инновационного центра «Сколково» любят цитировать сопредседателя консультативного научного совета фонда «Сколково», нашего нобелевского лауреата, физика Жореса Алферова: «Сколково – это не территория. Сколково – это идеология».
Окно как ландшафт
Между тем аналогии – или, если угодно, геополитические аллюзии – на сколковский проект в нашей политической истории существуют вполне внятные. Это прежде всего Петербург с прилипшим к нему штрихкодом – «окно в Европу». «Ничто как город, туман как столица, окно как ландшафт…» – такую метагеографическую характеристику дает Северной столице географ Дмитрий Замятин. Петербург и стал для России начала XVIII века тем, чем должно стать Сколково в начале века XXI.
Резон здесь простой. Ведь не столько сама география, сколько географические образы в головах людей и определяют геополитику. Как говорил российский философ Вадим Цымбурский, геополитика – это «восприятие мира в политически заряженных географических образах». У самого Цымбурского этот геополитический смысл царствования Петра I и геополитический образ возведения Северной столицы чрезвычайно тактилен: «Петр – российский кулак, выставленный в Европу, застрявший в ней, и, неустанно разгибающийся в кисть, загребающий попавшиеся европейские технологии».
Другими словами, основание Петербурга – для «захапывания» технологий из Европы, с Запада. Причем для «захапывания» по-быстрому. Русский историк Василий Ключевский отмечал, что Петр I успокаивал своих приближенных: Россия, мол, за несколько десятилетий пожнет плоды европейских достижений и затем повернется к Европе «задом». Как любят выражаться современные отечественные политики, «ровно с такой же целью» было инициировано в 2010 году и создание иннограда «Сколково» (Федеральный закон РФ № 244-ФЗ «Об инновационном центре «Сколково» подписан президентом РФ Дмитрием Медведевым 28 сентября 2010 года).
И вот это действительно выглядит немного загадочно: «питерский» президент, «питерский» премьер-министр – а инновационный центр создают на западной окраине Москвы. Неужели прав Дмитрий Замятин в своем «приговоре» Северной столице: «Петербург остался маргинальным метагеографическим отростком, «щупальцем» в сторону Европы и Запада, забыв о серьезности сакральной роли настоящей столицы»?
Давайте вынесем за скобки соперничество московских и питерских бизнес-элит. Что останется в этих скобках? Чтобы попытаться понять это, рассмотрим вначале причины, заставившие Петра I основать будущую столицу именно там, где он ее и основал – в болотистом устье северной речки Невы.
Течет река…
«16 мая 1703 года, на одном из островков невского устья рубили деревянный городок. Городок назвали Петербургом. Из него потом вышла новая столица Русской империи. Зачем это новая столица?» – мы можем много раз повторить этот вопрос вслед за крупнейшим русским историком Сергеем Соловьевым; он сформулировал его 140 лет назад, в дни празднования 200-летнего юбилея Петра Великого.
Но прежде мне хотелось бы сделать одно важное для дальнейшего моего рассуждения отступление. Связано оно с географическим понятием и образом – «остров». Арабские и персидские источники еще IX–X столетий сообщают о некоей, лежащей на острове северной «стране руссов», ар-Русийи. Скандинавы называли Новгород – Holmgardr, островной город. Москва позаимствовала свое название у славянского гидронима, обозначавшего «топкое, болотистое место»; город и возник-то у подножия Боровицкого холма, выпиравшего из этого болота наподобие острова (Болотная площадь, тут же – Балчуг (тюрк. «болото», «грязь»)… И вот – Сколково, остров на острове, если можно так сказать.
Не страна, а какая-то островная империя! Остров как «прасимвол российской цивилизации». Не мной придумано: концепцию России как самостоятельной «островной» цивилизации предложил и разработал уже упоминавшийся выше Вадим Цымбурский (см. его книгу «Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы 1993–2006», М., 2007).
Академик Дмитрий Лихачев отмечает в связи с этим одну очень интересную географическую особенность: «Характерно следующее: стремление русских основать свои столицы как можно ближе к границам своего государства. Киев и Новгород возникают на важнейшем в X–XI веках европейском торговом пути, соединяющем север и юг Европы, – на пути «из Варяг в Греки»… А затем, после татаро-монгольского ига, как только открываются возможности торговли с Англией, Иван Грозный делает попытку перенести столицу поближе к «морю-окиану», к новым торговым путям – в Вологду, и только случай не дал этому осуществиться».
Впрочем, для полноты картины приведу еще одно, очень распространенное, мнение по этому поводу. «Царю не терпелось «прорубить» окно в Европу, «ногою твердой стать у моря», построить свой «Новый Амстердам» и завести флот. В действительности Россия давно имела «окно в Европу»; этим окном был Архангельск, который даже после постройки Петербурга долгое время оставался основным русским портом», – уверен ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН Сергей Нефедов.
Мало того, в версии Нефедова «о полной, «зазеркальной» нелепости происходившего говорит уже то, что поначалу Петр намеревался построить новую столицу не в устье Невы, а на острове Котлин… Таким образом, царь намеревался уехать из нелюбимой им «Московии», создать на островке в море «Новую Голландию» и переселить туда русскую знать (уже переодетую им в голландскую одежду). Лишь появление у острова шведского флота удержало царя от реализации этого замысла: опасность того, что вся русская аристократия будет в один момент пленена шведами, была слишком очевидна. Тогда царь решил построить «Новый Амстердам» на Васильевском острове в устье Невы».
Другими словами, по Нефедову: создание новой столицы будущей Империи – а Россия была объявлена Империей 22 октября 1722 года, после того как Петр I в Троицком соборе Петербурга зачитал текст мирного договора со Швецией, – дело случая. На это можно было бы возразить, что «Бог – это сумма всех случайностей». Но я лучше приведу еще одну цитату из Сергея Михайловича Соловьева:
«Петру принадлежит указание, но не насилие <в строительстве Петербурга>. И чем сильнее жалобы насчет невыгод положения новой столицы, чем сильнее упреки, делаемые совершенно несправедливо Петру за выбор места для столицы, тем яснее для историка необходимость явления; ибо что же заставило сносить такие неудобства? Один ответ: необходимость! Что касается до выбора места для Петербурга, первого русского города на западном море, выбора, за который упрекают Петра, то стоит только взглянуть на тогдашнюю карту Восточной Европы, чтоб понять этот выбор: новый город основан там, где западное море всего глубже входит в великую восточную равнину и наиболее приближается к собственно русской земле, к тогдашним русским владениям».
Кстати, несмотря на всю «зазеркальную нелепость» географического выбора Петра I, уже в 1724 году к Петербургу пришло 240 иностранных судов. Закономерно, что в 1725 году экспорт русского железа превысил 55 000 пудов. При Петре I построено 9 заводов, выделывающих холодное и огнестрельное оружие. Недаром американский историк, профессор Университета Чикаго Уильям Мак-Нил в классической своей монографии «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках» (М., 2008) подчеркивает, что именно успешно реформированная Петром Великим в соответствии с европейскими стандартами российская армия позволила «продолжить расширение державы за счет соседних – слабых и плохо организованных – государственных образований».
Европейский пуп земли
Что же такое было «Петербург» для России в начале XVIII века? Изящно с точки зрения риторики и геополитически исчерпывающе, по-моему, дал ответ на этот вопрос Михаил Васильевич Ломоносов в 1755 году в «Слове похвальном блаженные памяти государю императору Петру Великому…». Вот этот отрывок.
«К великим Своим намерениям премудрый Монарх предусмотрел за необходимо нужное дело, что бы всякого рода знания распространить в отечестве и людей, искусных в высоких науках, также художников и ремесленников размножить ибо, не однократно облетая на подобие Орла быстропарящаго Европейские государства, отчасти повелением, отчасти важным своим примером побудил великое множество своих подданных оставить на время отечество и искусством увериться, коль великая приходит польза человеку и целому государству от любопытнаго путешествия по чужим краям. Тогда отворились широкия врата великия России, тогда через границы и пристани, на подобие прилива и отлива, в пространном Океане бывающего, то выезжающие для приобретения знаний в разных науках и художествах сыны Российские, то приходящие с разными искусствами, с книгами, с инструментами иностранные безпрестанным текли движением».
Великолепный географический образ – людские приливы и отливы через раскрывшиеся врата, границы и пристани России – моделирует то, что в современных терминах мы называем фактически «трансфер технологий». Кажется, это и есть прямая задача, стоящая перед сегодняшним инноградом «Сколково».
Интенция всего периода правления Петра Великого – украсть Европу с ее «искусствами, с книгами, с инструментами». С технологиями, в общем. Другое дело, что Европа никогда и не считала Русь и Россию своей частью. На это, конечно, глупо обижаться. Это реальность, данная нам в ощущениях и в историческом опыте. Понимали это и русские мыслители. Вспомним хотя бы хрестоматийное определение, данное Александром Герценом в 1851 году: «На взгляд Европы, Россия была страной азиатской, на взгляд Азии – страной европейской; эта двойственность вполне соответствовала ее характеру и ее судьбе, которая, помимо всего прочего, заключается и в том, чтобы стать великим караван-сараем цивилизации между Европой и Азией».
Сергей Соловьев 20 лет спустя так опишет появление Руси на цивилизационной сцене: «…на севере, в этой Скифии и Сарматии, где господствовали кочевые азиатские орды, явилось владение с европейским характером, на которое легла обязанность постоянной, ожесточенной борьбы с степными кочевыми ордами, обязанность защищать от них Европу».
Отметим, что прилив «родственных чувств» к старушке Европе обозначился у русских тоже в момент неслучайный.
Начало XVIII века – «эксплозия» из Европы «лишнего» люда. Со 118 млн. в 1700 году население Старого Света увеличилось за столетие до 187 млн. человек. Европа фонтанировала, выдавливала из себя живую силу; создавался поток, который, зеркальным образом, со стороны России выглядел как воронка. Воронка, в которую и оказалась если не втянута, то притянута Россия. Петербург стал своеобразной физической точкой перехода и одновременно символом этого «перетекания» страны в Европу. И сопротивляться этому движению было весьма непросто. Европейская воздуходувка заработала на полную мощность!
Чародейные силы цивилизации
О рисках «очарования Европою» опять же находим точное замечание у Сергея Соловьева.
«Народы слабые при встрече с цивилизацией, с этим тьмочисленным разнообразием новых явлений и отношений, какие она им представляет, не могут выдержать ее натиска и падают, вымирают, – подчеркивал русский историк Соловьев. – Народ русский обнаружил необыкновенную силу, выдержавши натиск цивилизации <...> В первую половину своей истории он долго вел борьбу с Азией, с ее хищными ордами, выдерживая их страшные натиски и заслоняя от них Западную Европу, долго боролся с ними из-за куска черно хлеба. Вышедши победителем из этой борьбы, он смело ринулся на другую сторону, на Запад, и вызвал чародейные силы цивилизации, чтоб и с ними помериться. Вызов был принят, и страшен был натиск этих чародейных сил; это уже не был материальный натиск татарских полчищ, это был натиск потяжелее, ибо это был натиск духовных сил, натиск нравственный, умственный» (курсив мой. – А.В.).
Соловьевым подыскана совершенно замечательная метафора – «чародейные силы цивилизации». Это – в русском духе: отождествлять цивилизацию со сказкой, технологии – с чародейством и волшебством. Для обладания всеми этими богатствами (ресурсами) цивилизации мы и ожидаем всегда какого-то откровения в форме либо волшебного слова, либо волшебной палочки. Сегодня у нас такая волшебная палочка – инноград «Сколково». «Инноград» – и звучит как-то по-былинному!
Но если переходить к более или менее современным технологическим образам, то «Сколково» – это форсунка, распыляющая головка пульверизатора, направленная на гладко выбритый европейский подбородок. И вся – почти вся – активность так называемых институтов развития работает пока скорее на создание разницы потенциалов, вымывающей из России остатки научно-технологической активности, худо-бедно привитые нам в имперский период истории страны.
Вот характерный пример из пресс-релиза фонда «Сколково», подтверждающий сказанное:
«Центр в «Сколково» станет частью глобальной сети R&D центров компании EMC, которые находятся в Китае, Египте, Индии, Ирландии, Израиле, Сингапуре и США… EMC намерена играть важную роль поставщика технологий для построения облачной инфраструктуры сообщества «Сколково». Эта инфраструктура будет поддерживать организации, создающие большие объемы данных»
Можно было бы только радоваться за инноград, окутанный облачными технологиями, как остров туманом. Где же еще развивать русскому гению высокие технологии, как не на чудо-оcтрове! Вот и нынешнее Сколково – остается пока таким нерасколдованным чудо-островом... Администрирование инфраструктуры этого острова – дело полезное. Но кто будет реципиентами этих технологий?
Доктор экономических наук, заведующая сектором экономики, науки и инноваций Института мировой экономики и международных отношений РАН Ирина Дежина в интервью «НГ», например, затронула принципиально важный в связи с этим вопрос: «Сколково – прекрасное место для отслеживания и привлечения наших специалистов. Это будет хорошая среда для обзаведения перспективными знакомствами. С одной стороны, наш будущий инноград – это место, куда привлекают лучших, чтобы развивать высокие технологии. Но обратная сторона Сколкова – это еще и место для селекции лучших, известное для всего мира. Об этом тоже не следует забывать. Это один из факторов риска».
Тут уж о каких-то приливах-отливах человеческого материала (простите за такой натурализм) в ломоносовском смысле говорить не приходится. В случае со Сколковом надо бы специально продумывать меры, чтобы хотя бы на время задержать инноваторов в России.
«Это хорошая попытка, я за Сколково, – подчеркивает профессор истории науки, заслуженный профессор в отставке Массачусетского технологического института (MIT) и Гарвардского университета (США) Лорен Грэхэм. – Но я думаю, что русские лидеры делают сейчас ту же самую ошибку, которую сделали их предшественники. Они хотят создать в Сколкове новую технику, новые технологии. Но проблема не в технике – русские ученые и инженеры и сейчас блестящие, – проблема в обществе. Надо реформировать общество, это гораздо более важно, чем создать изолированную территорию, где процветает хай-тек. Я уверен, что новая техника появится в Сколкове благодаря идеям русских ученых и исследователей. Вполне очевидно, что по крайней мере некоторые из этих идей можно превратить в товар. Но кто это будет делать? Западные фирмы, работающие в Сколкове, очень-очень опытные, и они знают, как конвертировать идеи в товар. Они будут продавать эти технологию и технику на мировом рынке. Пользу будут получать они, а не российское государство» (см. «НГ» от 28.12.11, курсив мой. – А.В.).
Назад, в Архангельск!
Итак, еще раз: основание иннограда «Сколково» было предпринято с теми же целями, что и основание Петербурга. Интенция – та же: «украсть Европу».
Но, может быть, нам давно уже пора «украсть» «трудные пространства» за Уралом? Это была бы совсем другая геополитическая игра, со многими козырями для России. Вот, например, с таким: «восточный крен с опорой на Сибирь мог бы вывести Россию из ареала столкновения ислама с либерализмом, ставя ее вообще вне распри «имущего» и «неимущего» миров» (В. Цымбурский).
Почти все наши европо- и западноориентированные проекты в итоге оказались неудачными. Почти все восточные и северные проекты (в том числе Северный морской путь, новосибирский Академгородок, Транссиб и даже недовведенный до ума БАМ) до сих пор составляют «становой хребет» российской государственности. Хотя этому хребту явно не хватает инфраструктурной ласки. Да, Петр I строил новую столицу будущей империи на самой западной ее границе. Но… Именно в это время начинаются первые академические экспедиции на Восток (в Сибирь) и в Азию.
Сколковский проект, на мой взгляд, задуман и реализуется без достаточного учета изменившейся кардинально за 300 лет геополитической ситуации. Хорошо эту коллизию «схватил» все тот же Вадим Цымбурский: «Вместо напора на Евро-Атлантику – паразитарное за нее цепляние». Впрочем, некоторое изменение оптики в оценках векторов развития страны все же наблюдается в последнее время.
Премьер-министр Владимир Путин 7 февраля 2012 года предложил потратить часть Резервного фонда на создание новой госкорпорации по Дальнему Востоку. Акцент будет сделан на развитии транспортной и энергетической инфраструктуры региона. Предполагается, что программа будет разработана к июню 2012 года и начнет действовать с 1 января 2013 года. Ее размер, по предварительным данным, может составить до триллиона рублей.
А 9 февраля теперь уже вице-премьер Дмитрий Рогозин на встрече со студентами Новосибирского госуниверситета заявил, что «нам нужно создавать здесь, в Сибири, с учетом нашей специфики – западной и восточной, на Урале и Дальнем Востоке еще дополнительно четыре геополитических центра».
С этой точки зрения какая-то «обморочная» (отмороженная – в буквальном смысле слова) зимняя Олимпиада в Сочи никак не работает на идею обустройства «Острова России». С таким же успехом – если не с большим – эту олимпиаду можно было бы провести и в Москве. Надо было бы делать Новосибирск если и не третьей столицей РФ, то хотя бы ее зимней столицей, то есть столицей зимних Олимпийских игр.
Закончить хочу словами Вадима Леонидовича Цымбурского, на работы которого я уже много здесь ссылался: «Нам нужен не «поворот лицом к Европе», куда мы взирали в течение всех имперских веков, а поворот к неиспользованным возможностям, открывающимся в нынешнем положении России».