http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=324617b9-1989-4461-b279-f9f9776ed940&print=1© 2024 Российская академия наук
Конец старого и начало нового года — всегда повод задуматься о настоящем и будущем в российской академической науке. В этой связи предлагаем статью, подготовленную биологом Дмитрием Кишкиневым, выпускником Санкт-Петербургского университета, Ph.D. Ольденбургского университета (Германия), ныне Banting Postdoctoral Fellow Гуэлфского университета (Канада).
Недавнее интервью профессора Михаила Гельфанда в «Газете.Ру», к деятельности которого я, в целом, отношусь положительно, побудило меня к некоторому промежуточному анализу того, какие изменения коснулись академической науки за последние несколько лет и какие возможные шаги на ближайшие годы можно было бы предложить и обсудить.
Должен признать, что предложения и обсуждения реформ, которые примерно в 2005-08 годах активно происходили на сайте scientific.ru, а затем (с 2008 года) еще и на страницах газеты «Троицкий вариант», оказались для меня и некоторых моих российских коллег очень вдохновляющими и обнадеживающими. Создавалось впечатление, что вот-вот эти обсуждения и конкретные предложения «заразят» МОН и РАН нужными реформами.
Кое-что даже получалось, но сейчас мне представляется, что это продвижение было в стиле «шаг вперед, два шага назад». Реформаторы явно переоценили свое влияние и недооценили сопротивление системы. Многие академические чиновники и научные сотрудники, несмотря на некоторое бурчание, придерживаются консервативных взглядов, не видят структурных проблем и не хотят что-либо структурно менять (реформы — это всегда риск, что ты будешь той самой «отлетевшей щепкой» когда «лес рубят»).
Это обстоятельство схоже с тем, какое ограниченное влияние на российскую политику имеет Координационный Совет Оппозиции, в котором, по иронии судьбы или скорее закономерно, Михаил Гельфанд состоит. Давайте смотреть правде в глаза. Большинство в Академии считает, что, хотя и есть отдельные шероховатости, всё, в целом, неплохо, и не надо трогать то, что хоть как-то работает. Основное желание большинства (хотя недовольство оно порой и выражает) чисто количественное, а не качественное, а именно: «Увеличивать, и еще раз увеличивать!» (гранты, зарплаты, ставки, фондирование разнообразных программ).
На самом деле, такая ситуация не специфична исключительно для России, а является частным случаем того, что экономисты называют middle income trap (ловушка среднего дохода), когда система застревает на определенном уровне, демонстрируя стагнацию производительности труда или очень медленный неустойчивый рост, отмахиваясь от необходимости давно назревших болезненных реформ, необходимых для серьезного ускорения.
Тем не менее, необходимо понимать, что период экстенсивного роста (по принципу «дайте две») заканчивается. Российская экономика, по-видимому, еще долго не увидит таких благоприятных цен на энергоносители, какие в 2011-12 годах. Госдума приняла трехлетний бюджет (2013-15) с трендом на секвестрирование (пусть пока и мягкое) расходов на образование.
Самое время предложить МОН и РАН перейти к настоящим структурным реформам, но боюсь, никто на излете относительно тучных времен не мотивирован их проталкивать. В силу ограниченности места, рассмотрю только два важнейших аспекта — система оплаты труда ученых и финансирование научных исследований.
1. Cистема оплаты и стимулирования труда.
Реформирование оплаты труда в 2006-2008 гг. было в целом успешным. Руководство РАН, хоть и со скрипом, но пошло на 20% сокращение штатов. Однако в большинстве случаев были сокращены пустующие припасенные ставки и/или возрастные кадры, которые уже давно числились, а сами работали за границей, или же в России, но научной деятельностью давно не занимались. Лишь в небольшой доле резали «по живому». Кроме того, надо понимать, что база зарплат накануне подъема 2006-08 гг. была очень низка, и даже многократное увеличение не вывело уровень оплаты труда в РАН к тому, что можно было ожидать от государств с сопоставимым уровнем подушевого ВВП. Кроме того, как я понимаю, с 2008 года происходили только индексации, едва ли компенсирующие потерю покупательской способности из-за инфляции.
Ученый должен получать хотя бы среднюю по экономике зарплату, иначе, «по градиенту» зарплат, происходит бегство кадров, особенно молодых, во внутреннюю или внешнюю эмиграцию. При этом понятно, что если завтра поднять зарплату, то эффективность труда вряд ли увеличится. Однако в долгосрочном плане это постепенно приведет к некоторому омоложению кадров и, при прочих необходимых условиях (совершенствование системы финансирования исследований, см. ниже) поспособствует увеличению эффективности.
Увеличение зарплат должно быть привязано к некоторым осмысленным показателям эффективности. Президент и Правительство это понимают, но пространство для маневра сильно ограничено. Правительство недавно одобрило программу «Эффективный контракт», по которой в 2013– 2018 годах зарплаты научных сотрудников РАН должны быть доведены до 200% от средней по экономике региона. Но как это сделать, если расходы на образование в течение ближайших трех лет будут сокращены? Уволить тех, кто не соответствует показателям эффективного контракта? Думаю, сопротивление профсоюзов будет заметным, и власть не решится на массовые сокращения. Сокращение других статей расходов, например, закупка оборудования и расходных материалов? Тогда как работать?
Скорее всего, судя по тому, как идет подготовка к подобному повышению зарплат у медиков и преподавателей, будут по максимуму применены все хитрости, чтобы повышать «бумажную» зарплату, комбинируя приписки из грантов, сокращение штатов, сбрасывания задачи на региональные бюджеты, сокращение других статей расходов, да и просто недовыполнения указания. Планы введения показателей эффективности для контрактов нового типа настораживают.
Думаю, что до того как МОН станет в спешке разрабатывать какие-то показатели для оценки эффективности, они должны быть разработаны и предложены Министерству научным сообществом. Проект этот должен увязывать повышение оплаты труда к сокращению штатного расписания существующих институтов через критерии эффективности научной деятельности. При этом нужно плотно работать с профсоюзами, объясняя им необходимость этих сокращений и разумность применяемых критериев.
Дополнительно необходимо сокращать неэффективные лаборатории (не институты!), оценивая их деятельность за последние 5–10 лет через серьезную переаттестацию. РАН в настоящий момент проводит переаттестацию институтов, но состояние дел на апрель 2012 года показывало, что Комиссия по совершенствованию структуры РАН хочет сокращать не сокращая (из 430 НИИ на 20.04.12 аттестацию прошли 73, причем 67 были признаны лидерами, 6 — стабильно работающими и ни один не попал в категорию «утратившие научный профиль»).
Михаил Гельфанд в вышеупомянутом интервью упомянул еще одну важную проблему. У руководства институтов рука часто не поднимается сокращать заслуженные кадры, даже несмотря на то, что те уже много лет наукой не занимаются, т.к. людей не хотят выгонять на мизерную пенсию. Что делать? Механизмы, предложенные Гельфандом (сформировать пенсионный фонд через штрафы институтов после их аудита) мне кажутся нереализуемыми. Аудиты необходимы, но как отдельные контрольные мероприятия, нацеленные на выявления нарушений.
Возможно, имеет смысл обсудить программу единовременного выходного пособия, размер которого нужно обсуждать. Сумма должна быть такая, чтобы человек мог, по крайней мере, 3-5 лет после увольнения компенсировать себе утраченный доход. Кроме того, имеет смысл предоставить желающим статус Emeritus с доступом к рабочему месту, собранному научному материалу, с возможностью продолжить заниматься исследованиями, но без зарплаты (с правом подавать на гранты), а также возможностью руководить работой аспирантов. Это позволило бы передать опыт будущему поколению и обеспечит плавный уход человека из Академии.
Еще одним инструментом сокращения штатов могла бы быть замена части ставок научных сотрудников на временные постдочные контракты для молодых кандидатов наук. При этом, в системе должны оставаться некоторые постоянные ставки для тех, кто в Академии остаться хочет, но не стремиться стать завлабом. Не нужно бояться того, что многие люди пройдут путь аспирантура — постдок — и уйдут из Академии в частный сектор или госаппарат. Годы, которые молодые кандидаты наук отдали исследованиям, не проходят даром для Академии, поскольку оставляют результат в виде публикаций, патентов, тренинга для студентов.
Следующий шаг академической карьеры — руководство научной группой — подходит далеко не для каждого. Люди, ушедшие из Академии в частный сектор или на госслужбу, принесут туда свои знания и экспертизу и будут высококвалифицированными кадрами, не изолированными в системе РАН. Введение института постдоков повысит мобильность кадров, увеличит число межлабораторного сотрудничества внутри академической системы и предотвратит уход во внутреннюю и внешнюю эмиграцию многих недавно защитившихся исследователей.
Мне известно, что МОН планирует вводить систему постдоков с 2014 года, но хватит ли у Министерства средств и будет ли эта программа широкомасштабной, чтобы оказать системный эффект? Делать это нужно через интегрирование в существующую систему штатного расписания, а не как дополнительную программу-довесок, на которую Минфин будет жалеть средства.
2. Система финансирования научных исследований.
В РАН наблюдается перекос в сторону финансирования по непрозрачным неконкурентным схемам (разнообразные программы тематических отделений) и очень малая доля средств на исследования распределяется через грантовое финансирование. Наши научные фонды для такой уже небедной страны, как Россия, очень недофинансированы по сравнению с другими BRIC-странами. Достаточно сказать, что сегодняшний бюджет РФФИ в два раза меньше фонда всего бразильского штата Сан-Паулу.
Отрадно, что пока попытки урезать обещанное президентом увеличение РФФИ и РГНФ отбиваются. Пока намечено существенное увеличение финансирования в 2015– 2018 годах. Но не нужно забывать, что (1) база очень низкая и (2) секвестровое давление Минфина сейчас, при сверхблагоприятном положении бюджета, удается отбивать, но что будет при дефиците бюджета, который очень возможен в следующие годы?
Возможно ли просто просить большего финансирования научных фондов? Думаю, что это безнадежная стратегия. Необходимо добиваться сокращения доли тематического финансирования с одновременным пропорциональным увеличением распределения через РФФИ и РГНФ. Кроме того, гранты РФФИ очень маленькие для проведения экспериментальных исследований мирового уровня даже без закупки дорогостоящего оборудования. Неудивительно, что зачастую гранты используются только для командировочных и иных небольших текущих расходов, а также для «отмывания» уже давно собранных, но необработанных данных.
Отдельная проблема — уровень экспертизы. Он должен быть повышен за счет активного привлечения международных экспертов, например, из Корпуса экспертов http://expertcorps.ru.
Программа мегагрантов хороша, но как это часто бывает в инициативах МОН — несистемна: (1) поддерживает слишком мало лабораторий слишком большими средствами, которые сложно освоить в короткое время, (2) этапы программы слишком коротки, чтобы дать возможность недавно созданным лабораториям проявить себя.
На мой взгляд, самой важной из предлагаемых инициатив является программа миди-лабораторий (5 лет и финансированием 10–20 млн руб. в год), но и здесь есть пространство для улучшения. Наверное, оценку заявок лучше всего было пустить через уже существующую экспертизу РФФИ и РГНФ (плюс приглашенные международные эксперты), а не создавать критерии и экспертный совет заново.
К тому же, необходимо продумать, что будет с новыми успешными лабораториями через 5 лет. Наверное, стоит сразу договариваться с организациями, предоставляющими помещения, гарантировать тем лабораториям, которые получат положительную оценку после 5-летней деятельности, помещения, а также трудоустройство завлаба, технического ассистента и финансирование не меньше некоторой доли от миди-гранта. Иначе возникнет ситуация, что новая лаборатория «на взлете» будет вынуждена сворачивать свою деятельность.