http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=35f197e0-30be-4337-9793-38a9486be668&print=1© 2024 Российская академия наук
Мы хорошо помним, как в конце июня 2013 года узнали о тайно подготовленной спецоперации по ликвидации Российской академии наук. Ее разработчики не признались в своем авторстве до сих пор. Тогда из-за массовых выступлений ученых завершение реализации этого плана было отложено на год, потом еще на год. Сейчас инициаторы проекта ломают голову, как наконец уже все это закончить, а именно — избавиться от «лишних» научных сотрудников и сконцентрировать в своих руках средства, выделяемые на науку, не спровоцировав этим новых массовых выступлений. Уловка, обычно применяемая в таких случаях, довольно проста. Надо выпустить на сцену «правильную» общественность и вытеснить с ее помощью, маргинализовать «неправильную». «Неправильная» в данном случае — это, в первую очередь, Конференция научных работников — представительный форум активно работающих ученых, уже трижды собиравшийся, чтобы заявить о неприятии плана раздербанивания научного имущества между 2 — 3 приближенными к власти кланами.
Найти общественность, поддерживающую крайне непопулярную реформу, — задача трудная. Но в конце декабря состоялась презентация подхода к ее решению. В «Газете.Ru» соответствующее предложение опубликовал Генри Эдгарович Норман, физик, член КПСС с 1975 года (до этого 10 лет, как пишет он в своей автобиографии, «состоявший в резерве парткома», в последние же 25 лет состоящий в Союзе потомков российского дворянства). Идея в следующем. «Правильная общественность» должна состоять из весомых персонажей, и тогда даже не обязательно, чтобы ее было много. Поскольку среди академиков лишь единицы поддержали реформу-2013, в качестве критерия весомости нужно взять не академический статус, а что-то другое. Подойдет часто учитываемый естественниками показатель — цитируемость.
Поскольку к лидерам цитируемости РАН всегда относилась несколько ревниво, видя в них конкурентов, эти нередко недооцененные ученые, вероятно, будут рады институализировать новую научную элиту, поддерживаемую властью.
Если пообещать им, что при реформировании науки их интересы не будут забыты (такие обещания видны в статье Генри Нормана), у них, согласно замыслу, не должно остаться никаких оснований сопротивляться реформе.
Почему текст Нормана следует рассматривать именно как план учреждения удобной для власти научной элиты?
Потому что в нем все сказано ясно: четко обозначены все pro и contra. Pro: за реформу-2013: автор «исходит из презумпции позитивных намерений тех, кто затеял эту реформу». Прямо обозначена цель: «создать опору реформе из числа ученых». Contra: против Академии, Конференции научных работников и Профсоюза академии. Они порицаются как «два центра сопротивления реформам,… инициированным сверху». К сожалению, Генри Норман не гнушается явной неправдой, заявляя, что «на заседаниях конференции… не выносится никаких предложений о реформах и озвучивается желание сохранить все по-старому». Проблемы же реформы, в частности, «растущий вал бюрократических запросов» объясняет… трудно представить: сопротивлением ученых, якобы дезориентированных академиками Кулешовым, Рубаковым и Захаровым, «чтобы придать протестам характер массовости». Точнее всего проект Нормана характеризует именно эта пристрастная, опирающаяся на передергивания враждебность к возникшему в самых недрах научной среды движению ученых.
Много ли у этого проекта шансов на успешную реализацию?
Прежде всего, цитируемость — это косвенный, грубый и с большим трудом масштабируемый показатель уровня ученого.
Приводимое в статье сравнение критики этого показателя с разговорами о переедании в Освенциме впечатляет скорее бестактностью, чем точностью. Ударная сила этого сравнения, вероятно, призвана отбить ощущение подмены понятий и бахвальства, которое оставляет идея назначать научную элиту просто по цитируемости. Но ощущение это не уходит и всерьез подрывает перспективы проекта. Кроме того, у организаторов (и потенциальных членов) задуманного союза «хиршеносных лоялистов» неизбежно возникнут «принципиальные» разногласия относительно критериев членства для разных наук, способов учета ссылок, соавторства и пр. Реально ли достичь здесь согласия и выдержать противодействие карьеристов с маленькими хиршами, сказать трудно.
Но если уж сравнивать цитируемость, то не с едой, а с наркотиком.
Там, где уровень ученого приравнивается к его цитируемости, молодежь бросается возгонять этот показатель всеми доступными средствами и не замечает, как утрачивает научную мотивацию. Наука превращается в бессмысленную игру.
С содержательной точки зрения проект еще менее убедителен. С чего, собственно, «активно работающие ученые» (штамп этот повторен Норманом, как заклинание, аж восемь раз) должны поддерживать «реформу, инициированную сверху»? Ученые, работающие на мировом уровне, в основном прекрасно сознают ущербность этой реформы и вряд ли пожелают иметь что-то общее с «союзом», задуманным как подпорка для нее. При желании они могут вступить в него, чтобы придать ему иной смысл: сделать не клубом научных вельмож, делящих бюджет, а организацией, выступающей за превращение науки в драйвер развития страны. В то же время, наблюдая пример деятелей искусства, мы не должны забывать о возможности коррумпирования ученых государством.
В любом случае — даже если попытка создания этого «союза» в 2016 году будет предпринята и не полностью провалится — в трудном 2017 году он, скорее всего, обречен затеряться между «глыб» — институций и явлений существенно превосходящего масштаба.