http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=43f1b889-668e-42e6-a16e-2f2e98846e49&print=1© 2024 Российская академия наук
— Как изменилась ваша жизнь после присуждения Нобелевской премии?
Я пытался сделать так, чтобы моя жизнь изменилась как можно меньше. Продолжаю работать, как работал, ни грантов, ни людей больше не стало. То есть в научном смысле изменилось немного. Но в социальном смысле Нобелевская премия — это действительно некий антропологический опыт, точнее она позволяет получить такой опыт: начинаешь встречать людей из различных слоев общества, от миллиардеров до премьер-министров, гораздо лучше представляешь, как наше общество устроено. Это, наверное, основное изменение в жизни: кроме физики приходится заниматься еще немного антропологией.
Иногда глаза выкатываются от того, что люди говорят. Иногда встречаются действительно интересные личности. Огромный диапазон впечатлений.
Главный результат этих «антропологических исследований» сводится к тому, что Homo sapiens еще менее разумны, чем я раньше о них думал.
Конкретный пример: встречаю я мультимиллиардера, и он мне начинает взахлеб рассказывать, как он современный мир спасет от рабства, выкупая в Папуа-Новая Гвинея жен из рабства. Я ему говорю: «А ты когда-нибудь в Папуа-Новой Гвинее был?» Он говорит: «Нет, ни разу не был. Но планирую полететь в следующем году».
Я говорю: «Могу сказать, что произойдет с этими „инвестициями“. Эта жена продана в рабство морякам на корабле, ее вернут мужу в деревню, и на следующий день он ее перепродаст на другой корабль». После такого наблюдения он, конечно, уже со мной больше не разговаривал.
Люди, которые очень быстро отхватили большой кусок пирога, пытаются свой очень узкий опыт проецировать на все человечество. На западе часто проецируют свое мировоззрение на страны, где все гораздо сложнее. Я столько раз воевал со своими коллегами, которые выросли в спокойном обществе, в демократической среде, и по поводу Чечни говорят: «Вот надо там демократию…». Я им всегда говорю: «Сначала решите проблемы Северной Ирландии, если такие умные. Нельзя проецировать свое понимание на очень сложные ситуации».
Про науку на западе я кое-что знаю и понимаю, поскольку занимаюсь наукой, и с министрами науки многих стран пришлось общаться. Но я понял, что так просто проецировать свой опыт на российскую науку не удается. Я боюсь оказаться в роли этих миллиардеров. Все-таки с тех пор, как я покинул Россию, прошло больше 20 лет, и много чего изменилось. Появились новые слова. Когда я уезжал, слово «откат», или «крутой» ничего общего не имели с теми значениями, которые сейчас они имеют. И в российской науке произошли изменения. Поэтому я пытаюсь быть осторожным в этой роли, и постоянно нахожу непонимание со стороны российских коллег, которые не работали на западе.
— Могут ли предпочтения Нобелевского комитета влиять на направление развития науки?
— Я думаю, что получение Нобелевской премии действительно помогает финансированию определенных областей науки. Но Нобелевская премия обычно выделяется на таких далеких этапах развития данного направления, что это направление часто уже развито и хорошо забыто. Графен здесь в некотором смысле исключение, как и некоторые другие направления исследований, относительно молодые, которые получают Нобелевскую премию в течение 10 лет после открытия. Премия привлекает следующий эшелон, последний вагон, в который люди вскакивают. Я бы не сказал, что это серьезное явление, с которым нужно либо бороться, либо что-то по этому поводу делать. Обычно Нобелевской премией награждают за давно сделанные исследования.
— Можно ли сказать, что в вашем случае премия помогла развитию исследований графена?
— Думаю, что нельзя. Прямо перед получением Нобелевской премии уже наблюдался экспоненциальный рост этого направления, то есть количество публикаций, количество групп, которые пришли в эту область, достигло тысяч. В последние два года появилось порядка 10 тысяч публикаций. Это все было заложено до Нобелевской премии. Чтобы написать научную работу одного года недостаточно.
Многих людей, похожих на меня, присуждение Нобелевской премии спугнуло, поскольку это сигнал, что направление в фундаментальном смысле исчерпало себя — всем раздали награды, нужно бежать из этой области.
В другом смысле да, Нобелевская премия привлекла инвесторов, появилось «золотое клеймо» на этом направлении, и в смысле получения от венчурных капиталистов денег на производства, связанные с графеном, стало гораздо легче. Но это не касается ни меня, ни подавляющего большинства ученых, которые графеном занимались. Мы продолжаем оставаться исследователями, а не промышленниками или разработчиками.
— То есть премия помогает привлечь деньги во внедрение новых технологий?
Помогает на уровне пиара, не более того. Поскольку речь идет о деньгах и частных предпринимателях, люди все-таки тщательно считают.
— Почему Нобелевская премия стала настолько важной?
— Нобелевская премия от всех других премий отличается тем, что это премия, которую человечество дает самому себе за какие-то открытия в естественных науках. Получатели Нобелевской премии — это те счастливчики, вроде меня, которые оказались в правильный момент в правильном месте и немножко более старательно работали, и немножко больше знали, чем другие.
Если вы посмотрите на любую Нобелевскую премию, то вы увидите, что часто она дается за независимое открытие одного и того же в разных точках планеты.
Если бы не мы открыли, то это было бы сделано через несколько месяцев или несколько лет — уже условия были созданы — в других точках планеты, другими людьми. В этом смысле все нобелевские лауреаты являются просто носителями этой награды, которой человечество дает самому себе.
За свою историю, больше 100 лет, было несколько ошибок, когда Нобелевский комитет присуждал награду не тем людям или не за те открытия, но за последние 50 или больше лет механизм Нобелевских премий отточился до предела. Я думаю, что все, что за 50 лет присуждалось, оно совершенно правильно присуждалось. Более субъективная задача — отобрать тех людей, которым нужно дать медаль за открытия, которые принадлежат всему человечеству. Это более сложная задача, в которой есть элемент субъективности. В нашем случае я считал, что Нобелевский комитет должен был дать награду еще одному человеку из Америки.
Нобелевский комитет является выразителем мнения всего сообщества ученых. Если какое-то явление действительно интересное, то туда бросаются люди исследовать это явление, и, в конце концов, статьи, где впервые было описано явление, исключительно хорошо цитируются.
Хорошая работа всегда порождает какое-то направление, и это направление никогда не уйдет из поля зрения Нобелевского комитета, просто невозможно. Существует огромное сообщество из миллионов ученых по всему миру, и если в этом направлении действительно есть зерно истины, это станет основой для нового направления, и это будет, в конце концов, видно на горизонте Нобелевского комитета.
— Можете ли вы предсказать, кто может получить Нобелевскую премию по физике в этом году?
— Несколько лет для меня было фаворитом открытие планет у других звезд. Но думаю, что тут жутко сложная ситуация, кому же именно «повесить медаль» за это открытие.
— Может ли Нобелевская премия утратить престиж?
— Как говорится, «никогда не говори никогда», но существует шведское правительство, шведский Нобелевский комитет, они заинтересованы в том, чтобы поддерживать все это. Есть желание человечества, всегда хочется золотую медаль. Если золотая медаль существует, никто не захочет поменять ее на серебряную, на другую премию. Наше коллективное мировоззрение будет поддерживать эту премию очень долго.
— Могут ли дать премию за открытие бозона Хиггса?
— Я слышал версии, что будут награждены трое ученых, теоретики, предсказавшие его существование. Вопрос в том, нужно ли за это теоретическое предсказание давать Нобелевскую премию. Поскольку вокруг бозона Хиггса было много шума, создалась впечатление, что это открытие всех времен. В то же время это лишь некоторое предсказание Стандартной модели, и, на мой взгляд, физика из другой области, нет стопроцентной гарантии, что Нобелевский комитет пойдет по легкому пути и присудит премию за подтверждение Стандартной модели.
— Есть ли какая-то область в российской физике, которая настолько успешно развивается, что можно теоретически предположить, что Нобелевскую премию могут дать российским ученым?
В области тех наук, которые я знаю, я, к сожалению, не вижу ничего такого. В области физики твердого тела, в этой области существует два или три кандидата на Нобелевскую премию, и ни один из них не из России.