http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=50b55a04-a0d2-4022-b3eb-608433638e63&print=1© 2024 Российская академия наук
культура: Какие изменения претерпела историография русской революции 1917 года за прошедшие полвека? Петров: Каждое поколение задает свои вопросы прошлому и получает новые ответы — так прирастает знание. Но это не означает, что предыдущий этап зачеркивается. Скажем, в физике — теория относительности Эйнштейна или квантовая механика не отменили законов классической механики Ньютона. Просто сделали их частным случаем. Преемственность сохраняется и в гуманитарных науках. Но есть и изменения: ранее революцию разделяли на буржуазную Февральскую и Великую Октябрьскую социалистическую. Ныне же историки пришли к согласию, что перед нами — единое явление, именуемое в научных работах Великой российской революцией 1917 года.
культура: Как во Франции, где были взятие Бастилии, правление Жиронды, якобинская диктатура? Петров: Да, мы имели в виду французскую модель, поскольку сходство есть. В России вслед за «якобинцами» пришли свои Директория и Термидор. Мы по-новому смотрим на причины, фазы установления Советской власти. Ведь в 1990-е в отечественной исторической науке произошла собственная «архивная революция», открывшая новые факты. Сегодня уверенно можно утверждать, что нынешний историк владеет всей совокупностью документов по событиям тех лет. Какие-то детали продолжают открываться, но сенсаций ждать не стоит.
Например, была серьезно пересмотрена прежняя концепция «двоевластия» — Временного правительства и Советов. Пока первое фактически само не рухнуло, ни у кого, кроме большевиков, не было намерений его свергать. Да и члены ленинской партии не были едины. Переосмыслена исторической наукой и мифологема о «триумфальном шествии Советов». Перехват управления страной в 1917–1918 годах можно назвать, скорее, торжеством вооруженной охлократии. Новую власть явочным порядком устанавливали в основном дезертиры, разъехавшиеся с фронта по всей стране с оружием в руках. И это, вызывая противодействие на местах, стало отправной точкой последующей Гражданской войны.
культура: Была ли, на Ваш взгляд, социалистическая революция в России неизбежной? Петров: Конечно, нет. Как сказал Бенджамин Франклин: «В жизни нет ничего неизбежного, кроме смерти и налогов». При ином политическом раскладе, даже при вмешательстве случайного фактора, допустим, Ленин не приехал бы в Россию или его арестовали бы летом — переворота осенью могло и не случиться. Даже при том, что в РСДРП был такой деятель, как Троцкий.
Есть ли одна историософская схема у всех революций в истории? Думаю, вряд ли. Хотя общая черта присуща им всем — резкий раскол в обществе, рост агрессии, приводящий к массовому кровопролитию. И в этой обстановке радикалы всегда одерживают победу над мягкотелыми либералами. Однако через некоторое время обязательно следует откат назад с «пожиранием революцией своих детей». Но социалистического содержания в этой конструкции может и не быть.
Я бы прибегнул здесь к медицинским терминам — эпикриз с одним и тем же течением болезни общества. Для нее характерно сначала латентное развитие недуга, затем последовательное его обострение, мучительный бурный кризис и ремиссия...
культура: Многие исследователи отмечают, что в сердцевине революции можно найти мессианское и одновременно богоборческое начало. Петров: Не без этого. Так было и во Франции, и у нас. Многие вожди большевиков, например Луначарский, Богданов, прямо говорили о новом «царствии небесном на земле», коммунистической религии. Понятно, что представители традиционных религий, особенно такой влиятельной, как христианство, им сильно мешали. Революции ревнивы! Но это тоже укладывается в понятие эпикриз.
культура: Чем стал для Вас столетний юбилей Октября: праздником, трагической датой, давно закрытой страницей истории? Петров: Для меня это, во всяком случае, не радостная дата. Трудно, любя свой народ, считать столетие революции праздником: это событие привело к многомиллионным жертвам в Гражданской войне, многократно превысившим, кстати, потери России в Первой мировой.
С другой стороны, я против того, чтобы объявлять весь советский период «черной дырой», «тупиковой ветвью», якобы остановившей на 70 лет органичное развитие страны. Весь ХХ век — это неразрывная история. Вот, скажем, мой дед — Иван Егорович Петров, — рязанский крестьянин 1893 года рождения, был призван в 1913-м в армию и послан на Балтфлот. И там на броненосце «Андрей Первозванный» прослужил почти десять лет: воевал на Германской, был потом революционным матросом и, наконец, вернулся в свою деревню. У кого-то два кровных предка воевали на Гражданской по разные стороны фронта, потом примирились, а то еще и оба, глядишь, были репрессированы или погибли в Великую Отечественную. История страны и состоит из таких семейных сюжетов, переплетенных друг с другом.
Я бы отметил и другой важный аспект. Если для русского народа революция чаще вспоминается как событие трагическое, то за рубежом — и на Западе, и на Востоке — к ней иное отношение. В странах Европы некоторые считают Октябрь 1917-го точкой цивилизационного скачка человечества, другие — их большинство — констатируют его прямое влияние на смягчение «дикого капитализма», появление социального государства, которое частично сохранилось там до сих пор. В странах же «третьего мира», в Азии, Африке, Латинской Америке, справедливо говорят о том, что создание СССР дало мощный толчок распаду колониальной системы. Есть страны, которые прямо обязаны своим рождением Советскому Союзу. Не зря в эти юбилейные месяцы по всему миру проходят десятки мероприятий, посвященных памятной дате. Наших историков везде зовут: у меня, скажем, график поездок сейчас будет очень плотный.
культура: Прервала ли революция или подстегнула естественное развитие российского государства? Петров: Что считать естественным, — эволюционное? Но ведь сама революция есть по определению прерывание плавного течения жизни. Однако она — не некий злодей, который приходит откуда-то извне, чтобы все в доме порушить. На мой взгляд, любая революция снизу — это главным образом вина правительства, которое не сумело своевременными реформами смягчить остроту социальных конфликтов.
Спрашивается: а можно ли в таком случае считать революцию неестественным или противоестественным происшествием? Нет, она продолжение прошлой цепи событий, но в ускоренном, брутальном виде.
культура: Вы говорите «вина правительства». А в случае российской революции — на ком лежит ответственность: на Николае II, правительстве, всем правящем классе? Петров: За Октябрьский переворот последнего императора корить глупо: он был уже не у дел. А за Февральскую революцию — да. Это его вина и беда, наравне с его правительством, ведь сам царь назначал своих министров. Я бы не стал здесь разделять вину. За Октябрь 1917-го и последовавшие за ним события полную ответственность несет Временное правительство, оно упустило вожжи из рук, довело страну до экономического коллапса, который и создал почву для победы большевиков. Кроме того, на фронте было неудачное наступление летом, которое окончательно деморализовало армию.
культура: Некоторые возражают, что Российская империя просто не успела с модернизацией — премьеру Столыпину не дали закончить реформы. Петров: Не успел, не хотел, не мог — как правило, это сложный клубок причин. Но факт есть факт. Говоря об Октябрьской революции как о трагедии, мы не должны забывать, что народ вышел из состояния гражданской войны и под руководством партии большевиков проделал гигантскую работу по модернизации страны. Да, действительно, пятилетние планы развития страны были предложены Столыпиным, а план ГОЭЛРО начал разрабатываться еще до войны. Многие модернизационные шаги 1920–1930-х были сформулированы комиссией по изучению естественных производительных сил (КЕПС) при Императорской академии наук. В этом смысле большевики весьма эффективно реализовали задуманное до них, несмотря на свой лозунг решительного разрыва с прошлым. Но, кроме этого, они предложили и осуществили много нового и полезного для страны. Драматизм большевистской индустриализации состоял в обрыве практически всех прошлых деловых связей с другими странами. До революции иностранный капитал охотно шел в наше хозяйство, составляя в 1914-м примерно пятую часть всего промышленного потенциала России. Советскому же руководству пришлось в ожидании новой мировой войны спешно развивать страну, опираясь лишь на внутренние силы. Отсюда, например, и жестокая коллективизация, ставившая целью перераспределить ресурсы из аграрного в промышленный сектор.
культура: Можно ли, рассуждая о будущем России, говорить о диалектической триаде «тезис — антитезис — синтез»? То есть советский период после Октября был тезисом, буржуазная революция 1991–1993 и последующий этап — антитезисом, а ныне требуется синтез? Петров: Советский период с исторической точки зрения не един. Военный коммунизм, сталинский и хрущевско-брежневский социализм существенно различаются. Не стоит забывать, что идея конвергенции коммунизма и капитализма витала в воздухе еще с начала 1960-х. Но не смогла вполне у нас осуществиться по идеологическим причинам: руководство КПСС не нашло в себе сил отказаться от священных коров марксизма: отрицания частной собственности и извлечения прибавочной стоимости. Из-за этих идеологем в Советском Союзе и не были проведены реформы, аналогичные тем, что удались Дэн Сяопину в Китае. А синтез, то есть попытки государственного творчества на основе собственного исторического опыта, можно, по-моему, только приветствовать.
культура: К каким завоеваниям Октября нам стоило бы сегодня вернуться, а к каким — ни в коем случае? Петров: Да вы и сами прекрасно знаете. Вспомним — народ в массе своей стал грамотным, люди получили образование, что дало государству приток творческой энергии. Увы, сегодня мы многое потеряли именно в этом. Ныне наши старшеклассники порой не знают, что Земля вращается вокруг Солнца, кто такой Ленин и что вообще было в 1917-м.
Многое можно государству постараться вернуть: бесплатные санатории и пионерлагеря, советскую жилищную политику, систему здравоохранения. Не стоило бы, само собой, возвращаться к репрессиям, железному занавесу, идеологическому прессу, зашоренности. Хотя идеология государству, я считаю, нужна — без нее получается почти растительное существование.
культура: Уместны ли для историка оценочные понятия? Петров: От историка нельзя ждать олимпийского спокойствия. Личные качества, такие, как знание, опыт и система ценностей исследователя, играют весомую роль. Трудно, например, писать о создании ГУЛАГа, бесстрастно фиксируя число посаженных и убитых. Другое дело, что, оставаясь честным ученым, специалист не может пойти на умышленное сокрытие неприятных для него фактов, тем более — на их фальсификацию.
Иногда говорят «история рассудит». А кто такая эта «история»? Не абстрактная же дама Клио! Нет, это тот самый ученый, группа исследователей, которые, опираясь на факты (и стремясь при этом к их полноте), выносят свой суд прошедшим событиям и явлениям.
культура: Не поэтому ли история России непредсказуема? Ведь эти «судебные вердикты» ученым иногда подсказывают большие начальники? Петров: Все не так примитивно, как некоторые считают. Мол, цари, генсеки и президенты у нас вертят специалистами и их выводами, как хотят. И в советское время был, и тем более, сегодня есть свободный научный поиск. Да, в СССР существовали жесткие идеологические установки и табуированные темы — главным образом по советскому же периоду. При Романовых была своя цензура на определенные исторические моменты. Но тот же Карамзин и Ключевский творили вполне свободно.
Ныне же власть вообще ничего не навязывает и не запрещает. Наоборот, часто ждет от нашего профессионального цеха экспертных разъяснений по сложным вопросам прошлого. Конкретный пример: президент в прошлом году издал в связи со 100-летием революции распоряжение, в котором было только два пункта: Российскому историческому обществу, нашей профессиональной организации, поручено создать оргкомитет и подготовить план мероприятий. Причем в этом комитете госчиновники отвечают только за организационно-техническую сторону дела. А все концептуальное наполнение стало прерогативой ученых.
культура: В юбилейный год, пока в основном в интернете, разгорелось ожесточенное противостояние между «необелыми» и «неокрасными». Что, на Ваш взгляд, может примирить людей? Петров: В советское время у нас все «белые» считались негодяями, а «красные» — молодцами. В начале постсоветской эпохи эту примитивную оценку отзеркалили. Для человека думающего и осведомленного и то, и другое — ущербно. Однако ныне ведь каждый мнит, что разбирается в истории. Как и в футболе!
На профессионалов, к счастью, это противостояние не распространяется. Мы давно уже пришли к согласию по основным вопросам, связанным с революцией и Гражданской войной. А если и полемизируем на наших собраниях, то с уважением друг к другу. Интернет-спорщикам часто не хватает именно уважения и знаний о предмете. Невежество и нетерпимость — очень близкие понятия. К сожалению, мы пока видим, что общественная атмосфера не слишком спокойна. Ее подогревают и телевизионные ток-шоу, где с оппонентами не дискутируют, а сразу топчут их.
Конечно, гражданские войны оставляют в памяти поколений долгие следы. Что касается России — люди остро чувствуют социальную несправедливость. И начинают искать «потерянный рай» в прошлом. Одни его видят в царском времени, другие — в советском. Хотя «райского» и тогда, и тогда было мало. Повторю, на мой взгляд, здесь не может быть другого рецепта, кроме более полного знания, уважения к другим мнениям. И любви к своей стране, нежелания ей новой смуты.
культура: Каков главный урок Октября 1917 года и последовавших за ним событий? Петров: Революция в России — это страшная и кровавая вещь. Если сегодня кто-то всерьез рассчитывает на новые потрясения, которые, дескать, приведут в царство всеобщего счастья, ему лучше заранее задуматься о том, что реальность может оказаться прямо противоположной его чаяниям.
Двадцатый век прошел, как известно, под знаком российской революции, она дала многое другим странам и самой России. Но стоит помнить, что даже Карл Маркс называл переворот самым жестоким и варварским способом разрешения социальных проблем. Поэтому лучше избегать крайностей.