Версия для печати
Вернуться к списку

СКОЛЬКО ОТПУЩЕНО ПУЩИНО

Изначально наукоград Пущино создавался как средоточие фундаментальных исследований Академии наук СССР и долгие годы позволял отечественной молекулярной биологии держаться на мировом уровне. До сих пор Пущино является крупнейшим биологическим центром страны, объединяющим более трети потенциала России в области физико-химической биологии, где работают более 1200 человек — научные сотрудники, из которых около 800 имеют степень доктора или кандидата наук в области биологии, медицины, химии, физики, математики. В состав центра входят девять институтов биологического профиля и радиоастрономическая обсерватория астрокосмического центра ФИАН. И в 90-х, и сегодня в Пущино делались и делаются по-настоящему прорывные разработки, а вот превратить их в массовый коммерческий продукт пока не получается. Почти 20 лет назад лаборатория роста ИТЭБ под руководством Бориса Гаврилюка разработала препарат «Биокол», который успешно применяется для лечения различных типов повреждения кожных покровов. «Биокол» называют «искусственной кожей», препарат позволяет проводить регенерацию обширных ожогов и ран в тканях, которые, казалось бы, уже не подлежат восстановлению (например, глубокие пролежни). На его основе уже в 2000-х были созданы более совершенные препараты — система регенерации «Цитокол», которая включает в себя и материал-носитель, и клетки кожи. Эта разработка лаборатории была с успехом применена для лечения художественного руководителя балетной труппы Большого театра Сергея Филина, когда в январе 2013 года на него было совершено нападение (злоумышленник плеснул в лицо артисту серную кислоту), кожу лица удалось спасти именно с помощью этого препарата. На пятые сутки после начала лечения препаратом лицо пострадавшего практически очистилось, пагубный процесс был нейтрализован. Еще один препарат, созданный в стенах ИТЭБа, — Re3derm, который используется после косметических операций для реконструкции, регенерации и ревитализации кожи.

При всей перспективности этих разработок применяются они слабо. Всего несколько клиник в России пользуется ими — в Москве это Институт имени Вишневского и 36-я городская больница. Да и в самой больнице при Пущинском центре с этими препаратами умеют работать всего два хирурга. Причины просты. В первую очередь, отсутствует связь между научными разработками и бизнес-применением. «Механизм разработки массового продукта на основе этих препаратов уже отработан и запротоколирован, — рассказывает сын разработчика, Вадим Гаврилюк. — Чтобы он стал поступать в больницы, требуется, чтобы Минздрав внес его в рекомендуемый список препаратов. Но, как объяснил наш знакомый врач, Минздраву это невыгодно. Механизм снабжения больниц построен примерно так — по каждой позиции (например, по позиции "Медицинские средства для лечения ран", куда попадет наш препарат) на 100 пациентов условной больницы выделяется 100 тыс. рублей. Что может закупить больница на тысячу рублей для своего пациента? Бинты и какой-нибудь "Левомеколь". Конечно, она может потратить эти деньги иначе — закупить на эти же 100 тыс. для пяти пациентов с тяжелыми ожогами наш препарат, который в разы дешевле западных аналогов и все же дороже, чем бинты. Эти пациенты полечатся с хорошим результатом, но тогда на остальных 95 больных не хватит даже бинтов. Следовательно, больницы на наш препарат тратиться не будут».

Сложно устроен и процесс продвижения лекарств с помощью частных компаний. Сделать препараты, созданные в стенах ИТЭБа, массовым продуктом могут заинтересованные в них компании. Они должны не только наладить их производство, но и открыть программу обучения и подготовки врачей. Все это требует больших затрат, и гораздо более реалистичен вариант, при котором препараты купит какая-нибудь крупная западная фармацевтическая компания. «Но нам хотелось бы сохранить название нашего препарата, имя Бориса Гаврилюка, его разработавшего. А западная компания просто купит права и будет выпускать препарат под коммерческим названием, без ссылок на разработчика, — поясняет Вадим Гаврилюк. — Мы, конечно, сделаем еще несколько попыток наладить распространение препарата силами российских компаний».

Точно такая же проблема возникла и с другими перспективными препаратами, разработанными в Пущино, например с «голубой кровью» — перфтораном. Этот плазмозаменитель спас не одну жизнь еще во время войны в Афганистане. Для его производства в научном центре была создана специальная компания. Однако применение перфторана остается весьма ограниченным, он применяется лишь в нескольких больницах в России и в ближнем зарубежье.

Отсутствие связи между теоретической научной работой и превращением полученных в ее ходе результатов в массовые продукты — характерная черта постсоветской науки. «Мы занимается фундаментальной наукой, прикладные вещи мы тоже можем делать, но тогда возникает вопрос внедрения — уехала почти половина сотрудников, потом ситуация вроде бы стабилизировалась, — говорит доктор физико-математических наук, член-корреспондент Российской академии наук, директор ИТЭБ РАН Генрих Иваницкий. — Бизнесу интересны только короткие деньги. Раньше были отраслевые НИИ, которым можно было отдать результаты своих исследований, чтобы они превратили их в продукт. Эта система разрушена, и что теперь делать? Создавать при каждом институте по серийному конструкторскому бюро? Но для того, чтобы сделать СКБ, требуется создавать специальное оборудование, а производство такого класса у нас в стране угробили, нет квалифицированных кадров».

Славное прошлое и туманное настоящее

У Пущинского научного центра Российской академии наук славное прошлое.

Однако, несмотря на огромный задел с советских лет, сейчас положение дел в центре лучше всего характеризуют слова «все сложно». «В Пущино есть направления, которые демонстрируют научную работу на мировом уровне: преподаватели совершают открытия, публикуются в престижных международных журналах, — говорит заместитель председателя диссертационного совета, профессор Института теоретической и экспериментальной биофизики (ИТЭБ) РАН Александр Медвинский. — Но в целом таких коллективов здесь не так уж много. Средний уровень Пущинского центра не слишком высокий».

Есть и более радикальные оценки деятельности центра. «По своей научной продукции Пущино делает примерно столько же, как какой-нибудь биотехнологический центр в стране третьего мира, — поясняет профессор МФТИ Константин Агладзе. — Конечно, есть отдельные примеры хорошо функционирующих организаций, таких, как Институт белка». Но в целом научное значение Пущино на мировой арене невелико. «Лишь полбеды в том, что денег выделяется мало. Другая половина в том, что нет контроля за их эффективным выделением, у нас нет экспертного сообщества, которое говорило бы, каким институтам и центрам и на что следует давать деньги. В Пущино есть люди, которые хотят чего-то добиваться и добиваются, но в целом это уже не тот крепкий научный центр, каким он был еще в середине 80-х», — говорит Агладзе.

Много ль тебе отпущено?

Правительство собирается оказывать центру мощную финансовую поддержку — в 2012 году Пущино включили в федеральную программу поддержки научно-технологических кластеров. Речь идет не только о финансировании научно-технологических проектов, но и о выделении средств на капитальное строительство, на развитие городской и инженерной инфраструктур. Средства на развитие города выделяются серьезные, только на финансирование местного центра культурного развития в текущем году выделено более 137 млн рублей.

Однако поддержка самому центру пока существенно ниже, по крайней мере, высокими зарплатами Пущино похвастаться не может. И именно из-за финансовых проблем центр уже четверть века претерпевает периодические волны упадка. «В первой половине девяностых уехала почти половина сотрудников, потом ситуация вроде бы стабилизировалась, — рассказывает Иваницкий. — Затем был дефолт, потом снова все стабилизировалось». Сейчас зарплаты у молодых сотрудников зачастую ниже прожиточного минимума. Кормить семью молодой специалист не может, а значит, в научном центре он не задержится и станет частью так называемой внутренней утечки мозгов. «Люди уезжают не за рубеж, они уходят работать в банки и в офисы, — продолжает Иваницкий. — Кто-то из юношей и девушек пытается совмещать науку и офис, работая на двух работах, но ведь наука требует свободной головы… Конечно, "старики" пытаются как-то помочь молодежи — увеличивают отчисления с грантов, даже если молодой сотрудник пока не занимается важными задачами. Но это не спасает ситуацию».

Отток молодежи, связанный с крайне скудными зарплатами, судя по всему, необратим. В советские времена вопрос привлечения новых кадров решался за счет административного ресурса, благодаря распределению, а также различным бонусам (в основном раздаче квартир). Каким-то из федеральных университетов удается привлекать к себе сильных ученых, которые приезжают сюда сразу после защиты кандидатской, созданный в 2010 году в Калининграде Балтийский федеральный университет сумел задействовать ресурсы федерального и местного бюджета, чтобы привлекать перспективных сотрудников триадой «зарплата — квартира — научное оборудование». В Пущино этих бонусов нет, и молодых перспективных ученых центру привлечь нечем. В основном центр живет старыми силами, старыми именами.

Под знаком «пи»

Конечно, проблемы Пущино не сводятся лишь к финансам. Но тем не менее большая часть других затруднений так или иначе связана с недостатком поддержки центра и слабым контролем за распределением средств. «Недостаточно финансируется закупка нового оборудования, хотя сейчас гораздо лучше, чем 10 лет назад, — говорит Александр Медвинский. — Есть подозрения, что в распределении грантов не все чисто, хотя, конечно, я не Следственный комитет и достоверно рассказать про коррупцию не могу. Кроме того, для научной работы нужна поддержка в виде личных контактов — ученые должны принимать участие в международных конференциях, а сейчас им часто приходится платить за поездки самим». В результате Пущино приходится конкурировать за специалистов не столько с зарубежными, сколько с российскими же, провинциальными вузами. Для страны это оборачивается не самыми хорошими последствиями. «Наша наука в среднем второсортная, — признает Медвинский. — Сейчас средства тратятся на повышение обороноспособности, и чиновники не задумываются о том, что у этой обороноспособности должна быть научная база».

По словам Агладзе, основной удар по Пущино был нанесен в девяностые, причем невозможно отделить судьбу центра от общей судьбы науки в тот период: «Гайдар сказал, что капиталы не наживаются честным путем, и эту фразу оценили и в российском научном мире. Люди назначали друг друга на должности, осваивали деньги». В результате цветущие научные центры превратились в выжженное поле. «Что-то может поменяться, только если отставание в науке начнет непосредственно угрожать безопасности России, — считает профессор. — Впрочем, оно уже угрожает, только не все это понимают. Вспомним, например, что в России фактически не существует никакой фармацевтической промышленности, наши производители выпускают какие-то смешные лекарственные препараты, которые не лечат и нигде в мире не используются. Если сейчас в стране начнется какая-то масштабная эпидемия, я не представляю, как с этим можно будет бороться».

Эксперт приводит в пример разработку атомной бомбы в СССР, была поставлена цель, которая выполнялась чуть ли не под дулом пистолета: «В постсоветской России же все настолько привыкли к показухе, что верхи не имеют представления о том, что на самом деле происходит. Внешне все выглядит парадным образом, и наше правительство не видит, что все это сделано из картона». На науку надо давать денег много и долго, чтобы наука наконец поднялась, подчеркивает Агладзе, и не рассчитывать на то, что полили где-то и тут же вырос райский сад. Министерство образования отчасти понимает эту проблему, много работает с диаспорой, чтобы привлечь тех, кто уехал за рубеж, но в то же время хотел бы вернуться в Россию. Эти люди, с одной стороны, понимают, как все устроено у нас, а с другой — знают, как работает наука за рубежом, и могут применить этот опыт в нашей стране.

Управление наукой — проблема столь же огромная, как и недостаток финансов, считает Генрих Иваницкий. Вся эта «перестановка стульев», которая длится с перестройки, — переименование НИИ в технопарки-кластеры-инновационные центры — лишь отражает отсутствие у Минобрнауки ясного понимания, какая модель в современных российских условиях окажется не на словах, а на деле эффективной. «Нас назвали технопарками, однако технопарки не российское изобретение, а западное. У технопарков масса проблем и запросов другого плана, — говорит ученый. — В стране избран не тот способ развития науки. Пытаются перейти на англо-американскую модель — уничтожить Академию наук и развивать науку вокруг университетов. Забывая при этом, что там эта система создавалась столетиями, и с нуля, за пару лет ее не вырастить».

По словам эксперта, организационные «игры» центру пока не принесли ничего хорошего. «Сперва создали Федеральное агентство научных организаций (ФАНО), чтобы якобы освободить научные заведения от несвойственных им функций, а теперь получается, что ФАНО вмешивается и в чисто научную работу. Нет идеи хуже, чем доверить управление наукой экономистам, которые во всем ищут прибыль, вспомните, к чему привело назначение "предпринимателя" Васильевой чиновником Минобороны. Проблемы есть, и они решатся нескоро», — резюмировал Генрих Иваницкий.