http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=5a0e780e-b352-4feb-b144-6fff7c4d09e1&print=1© 2024 Российская академия наук
Продолжаем серию интервью с зарубежными учеными о международном сотрудничестве. Бельгийский профессор Жильбер Фрома рассуждает о научной дипломатии, языковом барьере и сверхзадаче химических технологий.
— Господин Фрома, какова сфера ваших исследовательских интересов? Чему, например, посвящен доклад на юбилейной научной сессии «Современные тенденции в химии и катализе» в рамках 60-летия Института катализа им. Г.К. Борескова СО РАН?
— Мою специальность можно определить как химический инжиниринг, непосредственно связанный с нефтепереработкой. В частности, я занимаюсь моделированием процессов химической промышленности. Наши модели очень подробно описывают работу всех установок и аппаратов: что, как и почему происходит, при каких температурах, давлениях и прочих параметрах. В целом такие процессы, помимо собственно химических превращений, включают в себя множество разнородных и разномасштабных явлений, которые находятся между собой в сложной взаимосвязи. Эти взаимодействия существенно изменяются при изменении масштаба системы, поэтому прямой перенос экспериментальных данных лабораторного масштаба на уровень промышленных каталитических реакторов практически невозможен. По этой причине математическое моделирование сегодня является основным инструментом при разработке промышленных технологий, именно оно определяет уровень их развития.
В моделировании сложных процессов я придерживаюсь подхода, основанного на теории единичных событий. Это позволяет моделировать сколь угодно сложные реакционные системы, например, процессы крекинга тяжелых нефтяных фракций, в которых насчитывается несколько десятков тысяч индивидуальных реагентов и несколько сотен тысяч возможных реакций. Соответственно, мой доклад посвящен кинетическому моделированию и симуляции процессов преобразования углеводородов. Если же обобщить, то я работаю над оптимизацией химических производств, чтобы они приносили максимум дохода при минимуме рисков. Точнее, речь идет о производстве из природного сырья бензина, керосина, дизельного топлива — того, без чего современное человечество не может прожить.
— Вы больше химик или математик?
— Я гибрид, смесь. Сам я считаю себя фундаментальным инженером химических технологий.
— В некоторых источниках вы значитесь как американский, а не бельгийский ученый, почему так?
— Достаточно долгое время был консультантом университета A&M в Техасе, неподалеку от Хьюстона, и параллельно с этим — практически всех крупнейших американских нефтехимических компаний. В Штатах я побывал если не 250, то уж точно больше 25 раз. До этого долго занимал позицию профессора в университете Гента, но в Европе строгие порядки: заставляют уходить на пенсию строго по достижении 65 лет. Сегодня я независимый консультант, работаю с рядом партнеров.
— Вы долгое время сотрудничаете с ИК СО РАН. Что привело вас в новосибирский Академгородок?
— В Институте катализа работал профессор Юрий Шаевич Матрос, который во второй половине 1980-х годов изобрел новый, очень своеобразный способ осуществления каталитических реакций, позволявший существенно повысить эффективность технологий нефтепереработки. Юрий Матрос вместе с академиком Георгием Боресковым организовал большую конференцию, где были представлены эти методы, и я стал одним из иностранных участников, получивших приглашение. Мне было очень интересно, и я не мог не приехать. Помню, как после научной сессии Матрос пригласил меня к себе домой, и тут выяснилось, что он не может сказать ни слова по-английски, а я по-русски… Но добрый грузинский коньяк очень помог нам понять друг друга!
В начале 1990-х, когда у вас шли сложные перемены, Юрий уехал в Штаты, но со времени нашей первой встречи я регулярно общаюсь с коллегами из Института катализа: заместителем директора профессором Александром Носковым, учеником Матроса Ильей Золотарским и более молодыми специалистами. Илья по моему приглашению приезжал в университет Гента с рассказами о методах Матроса и ИК СО РАН в целом.
— Вы сотрудничаете с коллегами со всего земного шара. Замечаете ли вы какую-то специфику в общении именно с российскими учеными?
— Конечно, стиль контактов с русскими отличается от общения с коллегами из Китая и Соединенных Штатов, но не очень сильно — я бы сказал, почти неощутимо. Можно говорить разве что о различиях в национальном характере. Современные китайцы, к примеру, исполнены энтузиазма и очень общительны, иногда даже избыточно. В русских больше спокойной уверенности, присущей жителям огромной страны, которая всегда была сильной и независимой.
— На днях Российская академия наук делегировала четверых своих членов в Пагуошский комитет. Как вы относитесь к антивоенной активности светил науки с мировыми именами?
— Я считаю, что ученые могут оказать большое влияние на политику, на ситуацию в мире в целом. И чем активнее они действуют, тем яснее и спокойнее она станет. По своей сути наука и образование гораздо более интернациональны, чем бизнес или политика. Китайские профессора и студенты общаются с американскими, русские — с европейскими, мы все постоянно ездим друг к другу, в нашей среде идет интенсивный обмен идеями и находками. Нас объединяют знания, и, как следствие, не разделяют границы.
— То есть термин «научная дипломатия» имеет право на существование?
— Даже если бы термина не было, она осуществляется учеными фактически.
— У каждой научной отрасли есть своя сверхзадача. Физики ищут идеальную модель строения материи и Вселенной, биологи хотят расшифровать геномы всего живого, и так далее. А какова «точка устремления» вашего направления?
— Да, любая наука стремится глубоко и детально разобраться в своем предмете, осознать его суть и поставить на службу людям. В нашей профессии то же самое. Мы идем вглубь изучаемых нами процессов, чтобы делать их всё более и более эффективными, прежде всего экономически. Дальняя и очень заманчивая цель химического инжиниринга как науки — преобразовать нефтехимическую промышленность в экологически чистую, безотходную. Конечно, абсолют здесь недостижим: в конце концов, самый современный автомобиль всё равно дает некоторые выбросы. Но в перспективе — я уверен в этом — наука сможет обеспечить экологическую чистоту нефтепереработки на таком уровне, что проблема будет снята. Уже сегодня для этого делается очень многое.