http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=5a9f620f-45bf-46a2-af2f-d7dbeee4d4e4&print=1© 2024 Российская академия наук
Из лазерной пушки по воробьям
– Александр Леонидович, почему министр обороны Сергей Шойгу на заседании правительства в 2013 году выступил против закона о реформе РАН?
– Сергей Кужугетович – очень умный человек и опытный управленец. Видимо, он увидел в том документе угрозу для нашей обороноспособности. Научные учреждения академии действительно очень плотно работают в интересах обороны. Например, во всероссийский список оборонных предприятий включено 36 институтов РАН, восемь из которых находятся в нашем Сибирском отделении. Они сейчас, наверное, – последняя надежда для военного ведомства, так как очень многие специализированные институты военного ведомства за годы после развала Советского Союза либо обескровлены, либо полностью ликвидированы.
– Как происходит взаимодействие – академики встречаются с Шойгу, который говорит, что нужно разработать оружие, например, на новых физических принципах?
– Не всё так просто. Мы, конечно, работаем с профильными департаментами Минобороны, но сейчас военное ведомство закупает готовые системы вооружений. Задачи на перспективу формулирует Минпромторг, который должен объявить конкурс на разработку идеи. А на конкурсе по закону выигрывает тот, кто предложит меньшую цену. Не важно, академический ли это институт с репутацией или недавно возникшая и мало кому известная частная фирма без серьёзной технологической базы. Тем более что контроль за выполнением работы слабый…
Ситуация в ОПК складывается чрезвычайно серьёзная. С 2018 года начинается новый этап программы перевооружения армии. Она предполагает проработку всех вариантов развития систем вооружений. Войны становятся бесконтактными, гибридными. Нужны новые автоматизированные системы управления различными видами и родами войск, управления огнём, разведки и так далее. Я уже не говорю о биологическом оружии, направленном на определённую нацию. Есть угрозы, на которые надо реагировать. Но серьёзного фундаментального научного задела для этого этапа нет!
Весь запас советского времени исчерпан. «Благодаря» разрухе и курсу на демилитаризацию науки в 90-х годах, реформам последнего времени число организаций, способных в кратчайшие сроки наверстать это отставание, крайне ограниченно. Без фундаментальной науки сделать это невозможно.
Но финансируются только текущие работы, а на перспективу – увы. Каждый раз при встрече в военном ведомстве я напоминаю, что есть целые научные институты, которые работают над оборонными задачами. К сожалению, законодательство не позволяет Минобороны дополнительно финансировать наши разработки для них, как было во времена Союза. Тогда многие институты имели два бюджета – академический и, например, Минсредмаша. Это позволяло заниматься как фундаментальной наукой, так и решать проблемы ВПК. Зачем это было разрушать – не поддаётся логике выполнения государственных задач.
Лишнюю науку – под нож
– Почему же, вполне понятно. Нет науки – нет новых технологий. Страна скатывается к уровню нефте- и газоколонки.
– Самое страшное, что эта политика продолжается. На январском Совете по науке и образованию при президенте была озвучена чудовищная идея – оставить в стране всего 150 якобы «сильнейших» научных институтов. Мол, науки в стране слишком много, а денег слишком мало.
Много ли у нас исследователей? По данным ЮНЕСКО, на ноябрь 2015 года во всём мире в научных исследованиях занято 7,8 миллиона человек. С 2007 года их число выросло на 20%. В ЕС больше всего учёных – 22,2% от общего числа. Затем идёт Китай – 19,1%, США – 16,7%. Мы же с 2007 года скатились с 7,3% до 5,7%.
В 2008–2013 годах количество научных публикаций в мире выросло на 23%
(с 1 029 471 до 1 270 425). В России их количество выросло с 27 418 до 29 099, что в 11 раз меньше, чем в США (321 846) и в 9 раз меньше, чем в КНР. По этому показателю Россия почти догнала арабские государства (29 944). При этом общая доля российских публикаций уменьшилась с 2,7% в 2008-м году до 2,3% в 2013 году.
В нашем Сибирском отделении провели опрос – 40% молодых учёных не видят в России для себя научных перспектив. Значит, при первой возможности уедут из страны работать в США, Китай, Евросоюз или выберут так называемую внутреннюю эмиграцию – многие выпускники наших ведущих университетов весьма успешны в бизнесе, но не наукоёмком…
Если ещё сократят институты – на нашей фундаментальной науке через несколько лет можно будет ставить крест. Как и на научном и технологическом суверенитете страны. Зато наши потенциальные «друзья» будут развиваться семимильными шагами, в том числе за счёт наших мозгов. Не хотелось бы верить, что, наверное, именно этого наши «реформаторы» и добиваются.
– Кстати, после Совета Владимиру Путину должны были передать письмо учёных Сибирского отделения, в котором выражается пожелание о встрече, чтобы сказать президенту в лицо – что творят с наукой…
– Оно было передано президенту. Он выразил готовность встретиться с нашими сибирскими учёными лично. Сейчас возможность и сроки прорабатываются. Но полной уверенности в том, что она состоится, нет. Слишком много неприятных вещей для чиновников на ней может быть озвучено.
– Кто финансирует «загоризонтные», в том числе военные исследования?
– Фонд перспективных исследований. Бюджет – чуть больше 4 миллиардов рублей. Это небольшие деньги по отношению к грандиозности задач, явно недостаточные для финансирования всех тех направлений, которые надо развивать. Небольшие средства идут и через Российский научный фонд.
При этом все разработки учёных, работающих по грантам, принадлежат грантодателям – фондам, а не государству. Хотя и финансируются полностью за бюджетные деньги. С защитой своих прав у нас вообще беда. В 2013 году российские учёные оформили всего 591 международный патент USPTO (Ведомство по патентам и товарным знакам США). Это всего-навсего 0,2% от общего числа мировых патентов. Государство ничем в этом совершенно не помогает российским учёным. До сих пор нет системы охраны научной интеллектуальной собственности. Любой певец, если хорошо споёт песенку, до конца жизни имеет на неё права и получает роялти. А учёный – нет.
Более того, когда он публикуется, причём по требованию того же Минобрнауки или ФАНО в западных научных журналах, там просто берут идею нашего учёного, дорабатывают её для коммерческого использования и патентуют её на своё имя. Зачем тогда публиковаться?
– В системе ОМС, по словам экспертов, «теряется» до 10% денег здравоохранения за счёт частных фирм-прокладок и зарплаты аппарата. В науке такая же ситуация в виде ФАНО, различных фондов?
– Конечно. Это в чистом виде непроизводительные расходы. Правительство не в состоянии оценить работу в науке, и дело не только в некомпетентности, хотя и это присутствует. Они просто не понимают, чем руководят.
Ярчайший пример – это чиновники из ФАНО, которые «рулят» наукой, как банно-прачечным комбинатом. Они физически не могут идти по схеме управления, которая предполагает доверие и ответственность сторон. Некомпетентность заменяют ужасной бюрократией, многотомными отчётами, которые призваны изобразить кипучую деятельность.
О бедном эксперте замолвите слово
– Учёным всегда будет мало денег. Но им надо ставить задачи, определять приоритеты развития направлений, которые сейчас необходимы государству.
– Власть, правда, не спросив нас, переняла западную капиталистическую модель развития. Так тогда перенимайте и систему управления наукой. В США существует научный экспертный совет при президенте страны, в который входят практически все нобелевские лауреаты. Они осуществляют экспертизу проектов, на которые бюджет выделяет деньги. И дают заключение. В Британии все ведущие учёные выполняют экспертные функции по своей области знаний. В Японии для их аналога нашего Минобрнауки главная задача – привлечь экспертов, которые смогут составить ближайший, среднесрочный и долгосрочный прогнозы развития науки и техники. Эти прогнозы идут в правительство, которое выбирает приоритеты. Они открыты, бизнес, госструктуры знают, в каком направлении будет развиваться страна.
Вы слышали что-нибудь о приоритетах нашего правительства, кроме общих слов? Я, вице-президент РАН, ничего не слышал. У нас, наверное, такой экспертный совет где-то есть, но он настолько тщательно засекречен, что о нём никто не знает, кроме, пожалуй, самих министров и их заместителей. Зато единственного проживающего в России нобелевского лауреата Жореса Алфёрова исключили из состава президентского совета…
– Каждый год президент продлевает мораторий на отчуждение академического имущества. Если вдруг не продлит?
– У нас в новосибирском Академгородке две тысячи гектаров земли федеральной формы собственности. Рыночная стоимость гектара – 100 миллионов рублей. Вся территория – примерно 200 миллиардов рублей. Если застроить и перепродать – выгода будет сумасшедшая. Как вы думаете, долго наши академические институты продержатся в условиях скудного бюджетирования науки, когда на кону такие деньги?
– Как-то очень пессимистично заканчивается разговор…
– Как говорят, пессимист – это хорошо информированный оптимист (улыбается). Мне кажется, что российские ответственные лица даже из чувства самосохранения в ближайшее время вынуждены будут осознать, что российская фундаментальная наука – залог выживания страны, которая находится отнюдь не в дружелюбном окружении.
Иллюзии 90-х годов, когда считалось, что наши партнёры просто встают в очередь, чтобы принести нам инвестиции и технологии, должны уже развеяться. Или их развеет суровая реальность. Главное, чтобы не было поздно