http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=5c020384-fab3-485c-a54d-da6b841e83bd&print=1© 2024 Российская академия наук
Справка: Эдуард Владимирович Касаткин, заведующий отделом коррозии и электрохимии ГНЦ «Научно-исследовательский физико-химический институт им. Л.Я. Карпова (НИФХИ)», д.х.н., профессор
Кто, по-вашему, должен определять направления развития науки — правительство или учёные?
— До развала Советского Союза инициатива, чем заниматься науке, шла снизу, из самой науки. И это было правильно: никто лучше самих учёных не может знать, куда науке следует развиваться.
Например, НИФХИ, академический институт в рамках Министерства химической промышленности. У нас тогда работали учёные с мировым именем — академики Каргин, Колотыркин, Медведев, Петрянов, Кочешков, Багдасарьян и другие. Под их руководством решались все основные физико-химические проблемы, которые существовали в отрасли. Помню, собирал Яков Михайлович Колотыркин (директор НИФХИ в 1948—51 и 1957—89 годы, в 1989—95 годы — его почётный директор — прим. ред.) советы, на которые приглашали представителей всех институтов, относящихся к Минхимпрому, они докладывали о своих планах, выносили на обсуждение проекты. Какие-то из них совет одобрял, другие отклонял, но всегда это было коллективное решение научного сообщества. Сейчас ситуация в корне изменилась: инициатива идёт от чиновников, которые не очень хорошо разбираются в вопросе. Беда в том, что если то, чем мы планируем заниматься, не совпадает с идеями, спускаемыми «сверху», работа не финансируется.
Такая политика привела к гибели целого ряда отраслевых институтов; уже нет Института азотной промышленности (ГИАП) — несколько лет назад его «съел» какой-то банк. И ситуацию в этой отрасли по большому счёту сегодня никто не контролирует. Если раньше существовали государственные стандарты, которые нужно было строго соблюдать, то сейчас каждая фирма может производить то, что она хочет. На юбилейном XVIII Менделеевском съезде прозвучало мнение, что нужно разрабатывать метод производства аммиачной селитры, который содержал бы 28% селитры и 20% карбоната кальция, — якобы с целью безопасности, чтобы продукт не взрывался. А что станет с почвой, если вносить туда столько мела, кто-нибудь подумал? До сих пор производили чистую селитру, и ничего не взрывалось; просто знали, как с ней обращаться.
Выступая на Менделеевском съезде, столичный мэр Юрий Лужков сказал, что потенциал отечественной химической промышленности к 2015 году возрастёт в 1,6 раза. Этого достаточно для возрождения отрасли?
— Всё это хорошо, если бы не одна неприятность: за это же время в Китае он возрастёт в 2—2,5 раза. То есть наше отставание будет только усиливаться. Для того чтобы сделать рывок, темпы должны быть совсем другие.
Государство поняло важную вещь: если мы хотим соответствовать технологическому уровню развитых стран, нужно опираться на собственные разработки. Хватились — а их нет. Оказалось, что институты развалились, а молодые талантливые специалисты давно уехали. В нормальной ситуации должна существовать преемственность — передача опыта следующему поколению. Сегодня же наука держится на ветеранах, среднего звена практически нет. Из 27 человек в нашей лаборатории остались только четверо. Правда, работает у меня одна аспирантка, но она ещё слишком молода для того, чтобы возглавить научное направление.
С моей точки зрения, была допущена большая ошибка, когда решили, что наука должна быть сосредоточена в университетах, как на Западе, а все остальные институты можно прикрывать, прикладные так вообще не нужны. Но практика показывает, что на пути от фундаментальной идеи до её внедрения должна существовать ещё одна стадия. Учёный, который является специалистом в какой-то узкой области, не может делать опытно-конструкторские разработки и внедрять их в промышленность. Нормальная схема выглядит так: экспериментальные исследования — опытно-прикладные разработки — опытно-конструкторские разработки — внедрение в промышленность. На Западе учёные что-то разрабатывают, получают патент, а дальше ищут покупателя. Можно было бы и нам поступать так же, но зарубежный патент стоит 50 тысяч долларов. Никто из наших рядовых учёных позволить себе такое не может.