http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=5d610754-4102-4a80-a3d2-67d642ecf8fc&print=1© 2024 Российская академия наук
Российский астрофизик получил престижную премию
Частный корреспондент, 26.01.10 Беседовала Ольга Орлова
Главный научный сотрудник Института космических исследования РАН, директор Института астрофизики Общества Макса Планка в Гархинге (Германия), академик РАН Рашид Сюняев рассказал «Часкору» о прошлом, настоящем и будущем российской астрономии
В конце декабря 2010 года в Институте космических исследований РАН прошла конференция «Астрофизика высоких энергий сегодня и завтра». Один из её инициаторов, один из самых цитируемых астрофизиков мира, лауреат многих престижных наград и премий, среди которых премии Груббера (2003), Крафурда (2008), академик РАН Рашид Сюняев сделал необычный доклад. Он был посвящён истории запуска орбитальной обсерватории «Гранат» (1989). За результаты наблюдений чёрных дыр и нейтронных звёзд, которые велись с помощью «Граната», коллектив учёных и инженеров получил Государственную премию. И пожалуй, этот проект остался в истории российской астрофизики одним из последних самостоятельных уникальных достижений, за которым последовал провал длиною в двадцать голодных для космической науки лет.
— Рашид Алиевич, признаюсь, грустно было вас слушать. Слишком уж много зависело от воли и таланта людей. Не зря специалисты по венчурному финансированию считают наукоёмкие проекты самыми рискованными и неблагодарными именно из-за того, что в науке всё упирается в личность учёного. И если умирает один человек, то может развалиться огромная успешная лаборатория.
— Да, часто так и бывает. Умирает человек, и выясняется, что людей, способных работать на том же уровне, больше нет. Мы работали над «Гранатом» с НПО им. Лавочкина, знаменитым не только самолётами времён Великой Отечественной, но и внёсшим в 1970-е и 1980-е годы заметный вклад в дело исследования планет. К сожалению, вы правы: после «Граната» и «Интербола» все проекты научного космоса, за которые отвечала эта фирма, так и не были реализованы. Это был страшный удар по науке, по проектам, финансировавшимся страной в интересах учёных Академии наук и наших университетов, по судьбам больших и сильных лабораторий, многих сотен молодых и не очень молодых учёных.
С РКК «Энергия» мы совместно работали над обсерваторией «Рентген» на модуле «Квант» комплекса космической станции «Мир». Приборы этой обсерватории открыли рентгеновское излучение знаменитой сверхновой 1987А, возникающее при распаде радиоактивного изотопа никеля, синтезированного и выброшенного наружу при гибели звезды. При этом никель превращается в привычное железо: так образуется основной металл нашего земного машиностроения. Приятно сознавать, что РКК «Энергия» и ГКНПЦ им. Хруничева (изготовившее ракеты «Протон» для запуска «Кванта» и «Граната») стараются не сдавать своих позиций и пытаются быть конкурентоспособными. Их уникальная продукция пользовалась спросом на мировом рынке и была нужна НАСА. Обидно признавать, но, скорее всего, только поэтому в «Энергии» и ГКНПЦ им. Хруничева остались в тяжелейшие 1990-е и выжили опытные и умелые инженеры и рабочие, которым ещё можно доверить обслуживание космической станции. Просто чудом у нас в стране остались люди, которые умели делать космические аппараты не хуже, чем кто-либо в мире. Такие люди сидели в зале. Я их специально позвал, чтобы на них молодёжь посмотрела. Это очень сильные профессионалы, у них есть чему поучиться. Ведь настоящие специалисты растут на реальном деле. Именно это я и хотел сказать молодым ребятам, которые приехали на конференцию.
— А от других выступлений какие впечатления?
— Помню, как девять лет назад, во время первой конференции, я ахнул: сам я ещё не был таким седым, как сегодня, а большинство людей в зале были совсем седыми. А сегодня я про себя отметил, что седых меньшинство, в зале немало людей, которым двадцать пять, тридцать. И конечно, грандиозное изменение по сравнению с прошедшим мёртвым 20-летием в нашей науке — это то, что ребята, которых я помню студентами, делают блестящие доклады.
Прибор, созданный в Институте космических исследований Российской академии наук, регистрирует нейтронное излучение, которое чрезвычайно чувствительно к атомам водорода. Под воздействием заряженных частиц и нейтронов вещество в том случае, если в нём много водорода, существенно меняет спектр вторичного нейтронного излучения. А там, где есть повышенное содержание водорода, можно с высокой вероятность найти и воду.
Вы слышали сегодня Максима Маркевича? Это наш бывший студент из физтеха, сейчас он в Гарварде настоящий научный лидер. Я был очень рад услышать выступление Василия Белокурова «Космология не выходя из дома» — человек имеет доступ к лучшим инструментам в мире. Вот, смотрите, мимо нас пробегает аспирантка Ирина Журавлёва, она недавно окончила Питерский университет, её руководитель прислал Иру к нам продолжать работу. Так вот, она на втором курсе аспирантуры пишет третью вполне интересную статью. Я встречаю молодых способных людей и в НПО им. Лавочкина. Сейчас у меня появилась надежда на то, что будет кому делать в России новые проекты.
— Есть шанс сохранить научные традиции? А что вы скажете о традиции публичной роли учёного? Иногда кажется, что масштабные учёные если и не совсем покинули российскую науку, то общественной жизни они точно избегают. Вот не стало академика Гинзбурга, и, кажется, нет у нас больше связующего звена между миром большой науки и обществом. Почему?
— Может быть, сейчас просто другое время наступило? Мы помним, что в России в период перестройки в парламенте было много учёных, артистов. Но ведь в большинстве стран мира, где нормальная, а не критическая ситуация, такого нет. И у нас теперь не стало. Возможно, каждый должен заниматься своим делом? А в целом, что говорить, время сильно изменилось. Мы ведь жили в Советском Союзе в очень странную эпоху, когда гуманитарные и общественные науки развивались весьма специфически. И потому такие люди, как Виталий Лазаревич Гинзбург, старались заполнить очевидный вакуум. Хотя некоторые российские учёные и сейчас сохраняют активность, и в необходимом случае они могут сказать своё веское слово.
— К кому из учёных сейчас можно обращаться как к публичной фигуре?
— Я могу назвать Владимира Игоревича Арнольда. Он один из крупнейших математиков мира и время от времени выступает с сильными, резкими статьями на темы математического образования школьников. Возьмите того же Владимира Евгеньевича Захарова, замечательного физика-теоретика, математика, хорошего поэта. У него очень чёткая гражданская позиция, которую он не скрывает. Достаточно почитать его интервью. Я Володю хорошо знаю и горжусь тем, что рядом со мной есть такие люди.
— Виталий Гинзбург был одним из инициаторов создания комиссии по борьбе с лженаукой. Замечательно, что сейчас ею руководит активный человек — академик Эдуард Кругляков. Проблема стоит настолько остро, что отношение академии к лженауке обсуждалось на последнем общем собрании РАН. Этому как раз и было посвящено выступление Владимира Захарова. На заседании показалось, что президент РАН Юрий Осипов был даже удивлён и тем, что представители физического отделения решили вообще затронуть этот вопрос, и тем, что комиссия, созданная на общественных началах, реально работает.
— О, если бы вы знали, как эта тема остро обсуждалась на заседании нашего физического отделения, там было чрезвычайно интересно! Люди говорили намного свободнее, чувствовалось взаимопонимание. А на общем собрании РАН атмосфера была, конечно, другой, да и дискуссия носила более острожный характер.
— Вы лично часто сталкиваетесь с лжеучёными?
— Максимум, с чем я сталкиваюсь в своей области, так это со странными статьями в журнал, главным редактором которого я являюсь. У нас выходит вполне приличное издание с достаточно высоким рейтингом — «Письма в «Астрономический журнал». Но иногда и к нам в редакцию приходят не совсем корректные с научной точки зрения статьи. Ну что делать, с этими людьми надо тоже работать. Это проблема, но решаемая. А вот с «профессиональными» лжеучёными мне, к счастью, пока сталкиваться не приходилось.
— Не так давно нобелевский лауреат Джон Мазер читал для российской аудиториипубличную лекцию о космологии. После лекции он отвечал на вопросы. Одним из первых по интернету пришёл вопрос, следит ли он за астрологическими прогнозами. Мазер с холодной вежливой улыбкой ответил: «Я никогда их не читаю, но моя жена мне иногда их присылает». А вы?
— Да, я тоже их никогда не читаю, но моя жена их читает. И что я могу с этим поделать?! Так что отлично понимаю Джона. Я знаком с Джейн, догадываюсь, как много она для него значит. Джон — замечательный учёный и очень организованный, чёткий профессиональный человек. У него страшная нехватка времени. Он сейчас практически главный менеджер проекта крупнейшего телескопа «Джеймс Вебб», который должен заменить «Хаббл».
И для меня крайне важна та работа, которую Джон Мазер смог выполнить на спутнике COBE . С тех пор прошло больше 20 лет, и пока никто не смог улучшить его результат. Правда, сейчас он знает, как увеличить точность подобного эксперимента почти в сто раз. Но для этого нужно финансирование на спутник, ракету и прибор.
— Выбить деньги даже нобелевскому лауреату тяжело? Деньги на науку сокращаются?
— В США, наоборот, с приходом Барака Обамы финансовая поддержка науки увеличивается. Но надо признать, что аппетиты учёных растут ещё быстрее. И хотя эти аппетиты разумны, ни одна страна не может дать денег столько, сколько учёным нужно. Даже Америка. Но важно то, что в США есть механизмы, которые могут выявить настоящие приоритеты, которые нуждаются в финансировании.
В нашей области науки громадное влияние имеют прогнозы на десятилетие, которые раз в 10 лет готовит специальная комиссия из наиболее авторитетных и активно работающих астрономов — членов Национальной академии наук США. Их роль — опросить максимальное количество уважаемых экспертов и выработать затем свои чёткие рекомендации с учётом реальных возможностей финансирования. Книжка с этим прогнозом — коллективным мнением учёных направляется в правительство, комиссии конгресса и сената, в НАСА и Национальный научный фонд, во все ведущие университеты и лаборатории. Этот прогноз ждут и к нему внимательно прислушиваются — ведь Линкольн создавал Национальную академию наук именно как орган, который сможет консультировать администрацию президента и правительство по важнейшим стратегическим вопросам.
Вот у нас в стране пока таких механизмов нет. У нас вопрос, надо или не надо давать деньги в науке, решается двумя способами. Либо каждой сестре по серьге, и это означает, что никто своё исследование не доведёт до конца. Каждому дают деньги, чтобы начать проект, но не дают достаточно средств, чтобы его завершить. Второй тип решения — это когда люди, которые имеют связи или обладают даром убеждения, выбивают финансирование, обходя реальное обсуждение среди широкого круга признанных в мире профессионалов. И в такой ситуации учёные не знают, как себя вести. Поэтому научному сообществу России нужно выработать чёткие критерии и методы определения конечного числа приоритетных и реальных проектов и бороться затем за выделение сумм, позволяющих их осуществить. Повторюсь, решать должны сами учёные, но с учётом реальных возможностей страны.
— Вы верите в это?
— Я верю. Правда, в таких случаях всегда вспоминаю слова Николая Александровича Некрасова: «Жаль только — жить в эту пору прекрасную уж не придётся — ни мне, ни тебе». Но я всегда верил — и во времена Горбачёва, и даже во времена Ельцина, — что наша наука не погибнет и Россия станет замечательной страной.
— Какие ваши самые яркие научные впечатления первого десятилетия ХХI века?
— Очень здорово, что на последнем собрании РАН организовали научную сессию, посвящённую исследованиям в области мозга. В этой сфере достигнут колоссальный прогресс. Я в Америке был членом комитетов, которые распределяют деньги частных фондов на гранты способным и успешным молодым учёным. Наша комиссия должна была распределить 2 млн долларов на астрофизические исследования, а рядом в соседнем зале сидели люди, которые распределяли средства на науку о мозге. И я пошёл послушать молодых учёных из России, которые теперь в Америке работают в этой области. И то, что они рассказывали, на меня произвело огромное впечатление. Просто дух захватывает! Кроме того, я много разговариваю со старшим сыном о передаче информации в живых организмах, о механизме наследственности. Сын занимается молекулярной биологией и рассказывает мне удивительные вещи, из которых видно, как бурно развивается эта область.
По замыслу учёных в Большом адронном коллайдере будут разгонять и сталкивать пучки протонов, постепенно повышая их энергию и увеличивая скорость. Эксперимент должен «повторить» первые микросекунды после Большого взрыва, которые породили нашу Вселенную. Для этого учёные попытаются «рассмотреть» первоначальные квантовые частицы. И в этом случае ускоритель играет роль микроскопа, который позволит за счёт увеличения энергии эти частицы определить и понять их свойства. Именно поэтому учёным нужен ускоритель с максимально достижимой на сегодняшний день энергией.
У меня есть друзья, которые занимаются утончённой атомной физикой. Там тоже происходят потрясающие вещи: люди при помощи лазеров измеряют скорости процессов с величайшей точностью. Учёные, работающие на пределе квантовой физики, собираются измерять гравитационные волны. Я хочу сказать, что в мире столько всего интересного происходит, что, конечно, нужен некий коллективный разум, чтобы за этим следить, это всё осознавать, осмысливать. Для этого, кстати, и нужны академии — как сообщество лучших специалистов, которые бы давали взвешенные оценки того, что происходит в науке. Каждый знает чуть-чуть в сторону от себя и видит рядом с собой. А когда есть сообщество, то ты знаешь, кто силён, кто говорит правду, кто нет.
— Вы доверяете научному сообществу в своей области?
— Мировому? Без разговоров. Да и сегодня в зале института сидело около 150 человек. Из них, может быть, 75 я знаю лично. Это люди разного возраста, но они профессионалы и полностью преданы науке. Вот им я по-настоящему верю.