Версия для печати
Вернуться к списку

В ПОИСКАХ ИМПУЛЬСОВ СЧАСТЬЯ

Есть дружба между мужчинами, которое соединяет их мысли, надежды, мечты, семьи и работу. Они вместе, даже если судьба разбросала их по разным городам и весям. Причем проходят годы, даже десятилетия, но время не властно над их дружбой. И такому можно только позавидовать, так как не каждому дано испытать нечто подобное.

Месяц и Ковальчук именно такие друзья. Оба академики, имена обоих известны в мире, оба стояли у истоков нового направления в физике и создавали Институт сильноточной электроники в Томске. Судьба перебросила Геннадия Месяца сначала на Урал, а потом и в Москву, а Борис Ковальчук по-прежнему оставался в Томске. Но это не помешало двум ученым России вместе подниматься к вершинам науки. Каждый отмечен множеством наград и премий, но символично, что они первыми получали вместе премию Ленинского комсомола (и тому я был свидетель), а потом оба были удостоены Демидовской премии (что тоже довелось наблюдать). Так что и в молодости, и в зрелом возрасте талант обоих ценила общественность.

На сей раз мне посчастливилось встретиться с ними в Томске в Институте сильноточной электроники Сибирского отделения РАН.

Слово Геннадию Андреевичу Месяцу:

"Не так-то просто рассказать о Боре Ковальчуке, потому что он в нашей профессии делает то, что нельзя объяснить с помощью обычных представлений. Из вещей простых и понятных он делает вещи совершенно фантастические — с точки зрения технологии и тех научных целей, под которые это все заточено. Едва окончив институт, он сделал наносекундный импульсный генератор, в котором корпусом коммутатора была обычная кастрюля. Потом — первый в мире пикосекундный сильноточный ускоритель, сверхмощный газовый лазер и много чего еще. Расскажу один случай. Однажды мы под Москвой запускали самый мощный на тот момент генератор — четыре мегаджоуля и четыре миллиона вольт напряжение — гигантское сооружение. И что-то там не пошло — устройство не включалось. Так вот Боря, не смущаясь никого, разделся до трусов, залез с головой в бак с трансформаторным маслом, нырнул, что-то там подкрутил, и все наладилось! Хотя уже далеко не мальчик и весь в регалиях, но он отвечал за эту машину, которую сконструировали и построили в нашем Институте сильноточной электроники в Томске… Не устаю удивляться его невероятной скромности при столь очевидном и самобытном таланте…"

Борис Михайлович к журналистам относится настороженно, мол, обязательно что-нибудь напишут неверно, неточно и вообще искаженно. Переубедить его трудно, но мне этого делать не пришлось — добрые отношения с Месяцем "проложили путь" к Ковальчуку. Плюс я и пообещал, что не буду разбираться в тонкостях электрофизики и полностью доверюсь оценкам самого ученого. На том и порешили. Я спросил:

— Борис Михайлович, вы считаете себя машиностроителем? Ведь генераторы, которые вы создавали, физические машины?

— Нет, я не конструктор машин. После окончания института — так сложилась жизнь! — я начал создавать разные устройства, которые использовались в электротехнических экспериментах. Мне повезло, что этим я занимаюсь всю жизнь — до сегодняшнего дня.

— Повезло?

— Конечно, потому что этим я занимаюсь с удовольствием.

— Это творчество?

— Да. Тот же художник рисует картину. Она нравится или нет ему в процессе работы. Но когда он ее завершает и представляет людям, то она ему, в основном, нравится. Нечто подобное испытываю и я.

— Но потом художник зачастую разочаровывается в том, что сделал?

— И такое случается. Однако это присуще артистическому миру — череда разочарований. У нас же несколько иное — после создания установки мы идем к другой, более совершенной. Причем идем сознательно, понимая, что иначе просто быть не может. Наука не терпит повторений! Однако не нужно думать, что вся работа у нас состоит из радостей и удовольствий. Зачастую все идет сложно, со сбоя, а приходишь к финишу и понимаешь, что всего этого делать не следовало. Вот тут уже обрушиваются разочарования, совсем как у художников и артистов.

— Мне кажется, что у вас это случалось редко?

— Не хочу жаловаться, будем считать, что мне везло. Хотя много труда и энергии ушло на проекты, которые не были достаточно проработаны и обоснованы.

— "Звездные войны" те же?

— Да, были проекты, когда с помощью СВЧ-излучения предполагалось поражать военные цели. Причем не какую-нибудь электронику в них, а сам объект. Пытались что-то сделать. Создавались гигантские установки, но нужно мощности получить не удавалось. Причем ошибались в десятки раз! До сих пор одна такая установка стоит в подвале. Конечно, не действует…

— Насколько я знаю, даже Нобелевские лауреаты говорили, что такие установки можно сделать.

— Я с ними не работал, а потому не знаю, что они говорили. Но установка у нас стоит, пылится… И второй проект тоже отобрал много сил, времени, денег и энергии. Речь шла о специальном лазере. Один из инженеров предложил такой проект, вышел на самый верх, и там утвердили, мол, получим лазер фантастической мощности, как гиперболоид инженера Гарина. Там инженер в романе, а тут в жизни. Проект запустили, все на него работали, а вышел "пшик"!

— Время было такое: президент США увлекся "Звездными войнами", наши руководители не отставали — и вместо науки чуть ли фантастические романы в виде постановлений правительства начали создавать… Впрочем, и в нынешние времена происходит нечто подобное!

— Я положил несколько лет жизни, чтобы собрать этот комплекс. А потом его разобрал и выбросил на помойку. Это пример "разочарования". К счастью, иных эмоций было намного больше.

— Но если бы военных проектов не было, то отрасль не развивалась бы столь стремительно, не так ли?

— Трудно сказать… В жизни случилось так, что в 1990-е годы нас буквально выбросили "на панель". Под кого мы только не ложились — под французов, под китайцев, под американцев… Даже чехи заказывали наши установки, и лишь в России они никому не были нужны. Конечно, я не в обиде на зарубежных партнеров. У нас в стране наука кончилась, а там все продолжалось, и это дало нам возможность жить и развиваться. Деньги давали хорошие, что поддерживало наш уровень. Мы покупали ту технику и приборы, которые нам требовались. Требования за рубежом вынуждали нас оставаться в лидерах.

Да и работать было интересно. К примеру, тот мегаджоульный лазер для термояда. Схема такая: энергия копится в конденсаторах, потом переводится в свет, им накачивается лазерное стекло, потом все превращается в когерентный свет и фокусируется на мишень. Мощный импульс должен зажечь плазму, и начинается термоядерная реакция. Французы запустили этот проект. Нас нашли они по публикациям. Порядка пяти-шести лет я как директор института горя не знал, работал спокойно — французы платили хорошо. Сделали разрядник. Передали им. Они попросили сделать модуль с таким разрядником. Сделали два модуля. Хорошее взаимодействие было. Они поставляли все необходимые материалы и приборы, и мы с ребятами здесь конструировали и собирали установку. Они начали использовать ее для своего лазера. Тут на меня выходят ребята из Арзамаса-16. У них установка "Искра". Я им говорю, мол, все, что я сделал для французов — документы, ответы, проектные разработки — передаю вам. Они заверили меня, что будем работать вместе. И исчезли… Потом появляются вновь — видно, ничего не получилось у самих… В общем, все по-русски — поработай на нас…

А я ведь десять лет с французами сотрудничаю. Вижу, как четко, грамотно и доверительно работают. Ведь два миллиарда евро проект стоит, но там каждую копеечку берегут, тратят с умом и, главное, с уважением к коллегам… Ну и качественно все делают: площадку в четыре футбольных поля выводят с точностью до одного микрона! Любо на это смотреть… Представьте: тридцатиметровый шар, в нем 240 дырок — для лучей. Они дом специальный построили, чтобы этот шар сваривать — детали-то на разных предприятиях Франции изготовлялись. А потом эту громаду на то "футбольное поле" установят.

— А мишень в центре?

— Да, и все лазерные лучи по ней будут бить. Грандиозно!… Я несколько раз ездил туда, на все это смотрел, работал с коллегами… И вот наши ребята приезжают. Показывают мне снимки. Смотрю: на одном из них пленкой затянута аппаратура. Спрашиваю: зачем пленка-то? А мне говорят, что крыша течет, от воды защищаемся. Честно говоря, сразу сник, пропало желание в таких условиях работать. Понимаю, что планы будут сорваны, в смету не уложатся мои партнеры, будут одни неприятности. Кстати, на всякий случай скажу, что всю документацию мы передали абсолютно бесплатно!

— Казалось бы, в Арзамасе-16 культура работы должна быть на самом высоком уровне?

— Наверное, там, где оружие, так и есть. Ну, а в остальном — как везде…

— Вы стояли у истоков рождения импульсной техники…

— Нет, с этим я не могу согласиться! Были группы в разных институтах и центрах, в основном закрытых, где все начиналось. Однако все работы были настолько закрыты, что о них никто не знал. Да и мы долгое время, образно говоря, были "в тени". Первый свой ускоритель для научных целей я отправил в Германскую Демократическую Республику, когда она существовала. Двое моих ребят туда ездили. Приехали, рассказывали, что весьма своеобразно там работают: приходят к 11:00, попьют кофе и домой. А мы ведь так не привыкли. Шутка, конечно, но поездка в ГДР была в то время для нас прорывом. Но полностью открылись мы только в 1990-е годы, когда государство нас бросило и приходилось зарабатывать самим. Тут начались поиски партнеров, и мы оказались весьма востребованными. Мы работаем с американцами, французами, китайцами и многими другими.

— А мне говорили, что вы не хотели работать в этой области, попали в нее случайно?

— Не совсем так. Это сложная и смешная история. Я из Магнитогорска. В тот дом, где мы жили, было много эвакуированных во время войны. А когда они уезжали после Победы, то лишние вещи оставляли нам. И мне попала необычная зажигалка. В Магнитогорск на переплавку свозили танки, их, конечно, тут растаскивали по мелочам. С одного, видно, сняли магнето. Приделали ручку, установили фитиль. Крутанешь ручку, искра пробегает и фитиль начинает гореть. Эту штуковину мне подарили. Мы с этой зажигалкой экспериментировали. Однажды даже муху убили искрой… Отец мой металлург, прокатчик. Он не хотел, чтобы я повторял его судьбу. А в Томске в артиллерийском училище служил его брат, мой дядя. Вот и отправили меня сюда.

Я пришел в институт. Смотрю: написано "техника высоких напряжений". Вспомнил свою зажигалку, и это определило выбор профессии. После института меня хотели отправить строить высоковольтные линии. Однако я приглянулся Месяцу, он и взял меня к себе.

— Будучи аспирантом, вы получили премию Ленинского комсомола?

— Анатолий Петрович Александров вручал ее… Это было во Дворце пионеров. Александров говорит: "Аспирант? Значит, быть тебе академиком!" Отец был счастлив, что у меня все получалось. Он всю жизнь пускал прокатные станы. После Магнитогорска поехал в Мариуполь, там налаживал производство. Там и помер. Там и похоронен. Сестра живет в Донецке. Мать там похоронена. Рядом с церковью, которая находится возле аэропорта. А я съездить теперь туда не могу. Не могу понять, как и что происходит! Это же Украина… Так все там было чисто, светло, хорошо… Нет, не понимаю!

— А здесь многое изменилось?

— Почти все. Ведь я в институте с самого начала. Хотелось бы больших проектов, дружной совместной работы всех коллективов. Хорошие дела ведь мы можем делать…

— Власть должна ставить такие задачи?

— Конечно. Наука ведь существует для создания хорошей жизни людей. Об этом следует помнить всегда.

— Идет реформа науки. Вы почувствовали ее?

— Ничего хорошего! Куча бумаг должен писать, причем никому не нужных.