http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=5f3a7479-d88c-4dc0-891a-90ce17b8d47b&print=1© 2024 Российская академия наук
Сегодня мы публикуем вторую часть интервью с ректором Санкт-Петербургского государственного университета Людмилой ВЕРБИЦКОЙ, посвященную теме реформы высшей школы и Академии наук, консолидирующего мнения по которой в российском обществе до сих пор не выработано.
- Людмила Алексеевна, сегодня один из самых остро обсуждаемых в научной среде вопросов - реформирование управления наукой и образованием. Министр образования считает, что академическую науку нужно приблизить к реальной жизни, а высшая школа должна готовить не абстрактных специалистов, а именно тех, кто нужен производству.
- Фурсенко действительно хочет провести радикальное реформирование в управлении научным и образовательным процессом. Но это не его личное желание. Он выполняет задачу, поставленную главой государства. Нас к этому давно и настойчиво подталкивает сама жизнь. Посмотрите, едва не весь XX век у нас заповедной территорией с точки зрения государственного финансирования была Академия наук. А если взять по результатам и посмотреть на мировую практику, то наша Академия наук находится чуть ли не на обочине мирового научного процесса. Судите сами.
Давайте возьмем такой критерий, как присуждение Нобелевской премии по экономике, например. С 1969 по 1994 год ее лауреатами стали 37 ученых. Из них только один русский - Василий Леонтьев (в 1973 году), но он с 1933 года живет в США. И все лауреаты - университетские профессора.
Несколько иное соотношение в сфере присуждения Нобелевской премии в области физики. Здесь относительно больше, так сказать, "чистых" академических ученых по месту постоянной работы, но, как правило, и они почти все тяготеют к преподавательской работе в университетах. Так что как ни крути, а мировая тенденция в этой сфере подтверждает предлагаемый министром путь реформирования системы управления образованием и наукой.
Но у меня это не вызывает удивления. Андрей Александрович пришел в министерство из инновационной научной деятельности и проявил прекрасные способности не только ученого, но и администратора. Вполне естественно, что он пришел со своими взглядами на науку и образование, на процесс реформирования в управлении этой сферой. Одновременно он показал, что способен прислушиваться к разумным предложениям, пересматривать свои мнения, и благодаря этому сегодня у нас появилась некая определенность в этом деле. Полтора года в дискуссиях о новой системе управления образованием и наукой не прошли даром.
- Как вы прокомментируете негативную реакцию академической общественности на предложения Минобразования по реорганизации Академии наук?
- Как бы ни возмущались академики, но Андрей Александрович сказал правду. Это нонсенс, что в России сегодня более 3000 академических научных учреждений. Государство не в состоянии финансировать такое количество институтов. Кроме того, далеко не все они выдают полноценную научную продукцию. Но даже при таком критическом подходе к деятельности РАН министр не предлагает закрывать Академию наук. Он всего лишь обратил внимание на невысокую отдачу научных учреждений.
Я никогда не выступала против академической науки. Однако всегда считала, что основная часть научных исследований должна быть сосредоточена там, где они могут дать практический результат. Вся мировая практика показывает, что таким местом являются университеты, которые имеют богатый опыт соединения занятий наукой с запросами реальной экономики (договоры, контракты), где научный потенциал зрелых научных кадров самореализует себя в постоянном контакте с молодежью.
У Академии наук этого нет. И по определению быть не может. Поэтому, когда сегодня академики, пытаясь спасти свое привилегированное положение, выступают за то, чтобы им разрешили вести основные образовательные программы в академических институтах, создавать некие учебные академические университеты, я с этим борюсь как могу.
Должна быть реальная, а не искусственная интеграция вузовской и академической науки. В Питере этот процесс интеграции давно уже носит естественный характер. Причем для этого и законов-то никаких принимать не надо. Все наши петербургские академики работают в СПбГУ.
Например, есть кафедра генетики, которая подписала договор с Институтом генетики РАН, и они прекрасно работают вместе над общими для них проблемами. Вот это и должно быть магистральным направлением при сотрудничестве вузовской и академической науки.
Но академики ведь что говорят: не трогайте нас, а если вам необходимо сотрудничество - приспосабливайтесь к нам! Да это не нам, вузовской системе, более всего необходимо сотрудничество с академической средой, а как раз академикам. Президент ведь им однажды не просто так сказал: если вашу академию не трогать, то она уподобится мороженому, которое, если его из морозильника вынуть и положить на окно, растает и следов не останется.
Поэтому мне кажется, что реальный выход из создавшейся сегодня ситуации оптимально выглядит так: конечно, только совместные действия - это безусловно. Но! На базе университетской науки все-таки, хотя, возможно, и на базе академических институтов.
В этом вопросе, не умаляя значения академиков, можно пойти по другому пути, и я его предложила, выступая на заседании Госсовета. Не изменяя законодательства, можно создать общий ученый совет академического института и факультета университета по аналогии с общим ученым советом наших учебно-научных комплексов. Но что-то не вижу я встречной реакции на это предложение со стороны академиков. Хлопотно, наверное.
- Людмила Алексеевна, становление новой отечественной системы управления образованием и наукой многие увязывают с интеграцией российского образования в общеевропейскую систему, включением в так называемый Болонский процесс. Но широкой публике мало что известно об этом. Не грозит ли это включение потерей нашей "лучшей в мире" системы образования?
- Сначала приведу небольшую справку по Болонскому процессу. В 1988 году на праздновании 900-летия старейшего в Европе Болонского университета (Италия, около 60 тысяч студентов) была принята Университетская хартия. В 1997 году наступило время Лиссабонской конвенции о взаимопризнании диплома в Европейском регионе. В 1998 году Франция, Италия, Великобритания и Германия подписали Сорбонскую декларацию по гармонизации архитектуры европейской системы высшего образования. И, наконец, в 1999 году 29 министров образования европейских стран подписали Болонскую декларацию, содержание которой сводится к готовности содействовать доступу иностранных граждан в национальные учебные заведения и признанию их дипломов в этих целях. В настоящее время 40 стран являются участниками Болонского процесса.
В 2003 году о присоединении к Болонской декларации заявила и Россия. Однако о том, что в действительности представляет собой Болонский процесс, в России известно немногим. У нас есть некоторое преимущество в этом деле, поскольку Санкт-Петербургский университет был инициатором этого вступления, с одной стороны, а с другой - он является базовой площадкой по отработке многих положений этого процесса.
Должны быть некие общие модульные блоки. Не то чтобы вся система нашего образования по количеству часов, спецкурсов и всего прочего полностью совпадала с западной. Совсем нет. Речь идет об общей системе подготовки.
Это не только система бакалавр - магистр, которую мы уже хорошо сочетаем с аспирантурой.
Должны быть единая общая образовательная система, многоуровневая, единые критерии оценки. И все это должно быть подчинено главному- достижению высокого качества образования.
Мы любим по поводу и без повода талдычить, что у нас лучшая, ни с чем не сравнимая система образования. Не спорю, хорошее было образование в Советском Союзе, но (!) фрагментарное.
Возьмите гуманитарное образование. Ведь целые пласты культуры были закрыты в то время. Да я могу это на своем собственном примере показать. Я отношу себя к грамотным людям, знаю, что и где взять. Но для меня серьезная культура мировой цивилизации открылась не в университете.
Знакомство с таким огромной глубины источником культурной информации, каким является для всего христианского человечества Библия, ко мне пришло позже. Я когда-то смотрела эту книгу у бабушки, но ведь тайно. А первую Библию, с содержанием которой я начала знакомиться основательно, мне подарил наш Патриарх только в 1991 году, он тогда был митрополитом в нашем городе. И оказалось, что мне нужно очень многое дополнительно узнать, чтобы понять содержание библейских сюжетов. А это только один момент, относящийся к нашей "самой лучшей в мире" системе образования.
Да, было хорошее образование, но оно было отраслевое. А что получилось потом, в 1990-е годы? Люди получили свободу, которая раздавила нашу систему образования. Начали лавинообразно внедрять коммерческие формы обучения. Без этого было, наверное, не прожить. Но все это делалось, как правило, без привязки к государственным вузам. И вот сегодня, это трудно даже себе представить, у нас в России существует 3200 высших учебных заведений.
- А сколько их было в Советском Союзе?
- В три с половиной раза меньше - 940, и, конечно, все - государственные.
Причем тогда было 15 республик, а сейчас в одной только России 3200 вузов, из которых 2600 -это коммерческие высшие учебные заведения, которые учат только менеджменту, экономике, иностранным языкам и юриспруденции. А в результате настоящего образования, высокого уровня, типа Гарварда, Кембриджа, осталось не более 30 вузов, то есть полпроцента.
Кто сегодня боится вхождения в Болонский процесс? Я думаю, руководители вузов, кто боится допустить внешних инспекторов внутрь своих учебных заведений.
Мы такой инспекции не боимся. Мы, наоборот, приглашаем их в течение текущего учебного года провести анализ нашего учебного процесса. Честно говоря, я знаю, где они найдут у нас проблемы, а где скажут, что у нас хорошо. Но пусть они это скажут нашему коллективу, используя критерии высокого уровня высшего образования, к которому мы должны стремиться.
Поэтому, если мы не хотим, чтобы Россия была страной изолированной, а вписывалась в международное образовательное пространство по всем направлениям, реформировать надо высшее образование.
В конечном итоге мы ведь это делаем для наших ребят. Я каждый год посылаю наших студентов в зарубежные университеты. Но что получается? Они едут туда на один семестр, учатся там, сдают экзамены, возвращаются и здесь вынуждены досдавать все, что там пропустили, чтобы не отстать от курса.
А вот когда будут общие модули образования, этого не надо будет делать. Мы сможем перезачесть им те дисциплины, которые действительно нужны.
- И все-таки существуют ли какие-то риски и в реформировании академической науки?
- Я бы поставила вопрос по-другому: должны ли мы полностью приспосабливать нашу образовательную систему к европейской?
Вопрос так не стоит и для самих европейских стран.
Как я уже говорила, есть такие дисциплины и направления, которые должны сохранить старую систему. Например, медицина, искусство. Недавно я обсуждала этот вопрос в Германии со своими коллегами, так там ректоры отстаивают право (а практически уже отстояли) в медицинских, творческих и некоторых технических вузах учить студентов по старой системе, а не по европейской двухуровневой - бакалавриат (четыре года) и магистратура (два года).
Что касается нас, то есть еще одна проблема: традиционная пятилетняя программа обучения. Втиснуть ее в четырехлетку будет не всегда возможно. Поэтому мы в Санкт-Петербургском университете допускаем введение двух типов бакалавриата - по направлению и по специальности.
Скажу больше, если нам удастся убедительно доказать приемлемость такого рода "биполярной" системы внутри двухуровневой, это может заинтересовать и европейское сообщество как один из возможных вариантов "болонского инварианта".
Цель подключения России к Болонскому процессу, как я ее понимаю, заключается не только в том, чтобы адаптировать отечественную образовательную систему к Болонской декларации, но и в том, чтобы Болонский процесс адаптировать под Россию. Нам уже не уйти от европеизации и глобализации российского образования. Но надо занимать в этом деле активную позицию, находясь внутри, а не вне этих процессов. ***
Я никогда не выступала против академической науки. Однако всегда считала, что основная часть научных исследований должна быть сосредоточена там, где они могут дать практический результат, то есть прежде всего в университетах.
***
Фурсенко действительно хочет провести радикальное реформирование в управлении научным и образовательным процессом. Но это не его личное желание. Нас к этому давно и настойчиво подталкивает сама жизнь.