Разговор о положении в нашей многострадальной науке не нов. Но на одного выступающего в ее защиту приходится вдвое, втрое больше тех, кому она не дорога, кто судит о ней, сидя вдали от лабораторий или давно покинув их ради престижной карьеры. И когда я читаю или слышу их суждения и то, что они предлагают, "пепел Клааса", как у Тиля Уленшпигеля, снова "стучит в мое сердце", и я не могу не написать о том, как все, что происходит с наукой, видится снизу, и чем аукаются реформы научным коллективам. Надеюсь, читатель простит за "непричесанность" мыслей.
Когда я слышу слово "реформа", я хватаюсь... за голову.
Почему-то упорно навязывается мнение о том, что у нас слишком много ученых, занимаются они бог знает чем, а вот если бы часть из них уволить, то оставшимся можно будет обеспечить достойную зарплату и нацелить их на решение действительно фундаментальных проблем, создание прорывных технологий и т.п.
Во-первых, ученых у нас не то что много, а безумно мало! Остались лишь те, кто получил образование в "худое советское время", сохранил еще преданность делу и готов работать даже за недостойную зарплату. (Часть из них, к счастью, имеет приварок в виде пенсии). Работать в науке некому! А нынешнее якобы улучшение положения ученых, за которое надо было заплатить сокращением численности сотрудников, эту ситуацию еще более усугубило и превратилось, скорее, в удушение.
В нашей лаборатории пришлось сократить всех молодых людей, которые работали на полставки, а нормальную зарплату ("на жизнь") получали в других местах, надеясь со временем (когда на физтеховское жалованье можно будет существовать) стать полноправными сотрудниками. Теперь мы лишились этого виртуального молодого отряда. Кроме того, пришлось уволить тех из совместителей, кто помогал поддерживать нужные, но старые приборы в рабочем состоянии. Без них использование этих приборов под вопросом.
Для некоторых наших ученых увеличение зарплаты обернулось ее уменьшением. Наглядный пример - моя молодая сотрудница, которой мы очень дорожим: она у нас делала дипломную работу, защитила диссертацию, я пристроила ее на три года работать в Германии (в надежде, что в стране "все образуется"), ставку выбила аж через вице-президента РАН Николая Альфредовича Платэ, написав ему слезное письмо. И вот в результате этой (боюсь приписать более сильный эпитет) реформы она теперь получает на 100 рублей меньше! Почему?! Потому, что целую ставку, несмотря ни на что, ей все же не дали, а дали только 0,6 ставки, и добавляли деньги по контрактной надбавке. Теперь контрактные надбавки отменили, ставку, правда, на какой-то процент увеличили, но в итоге она получает меньше, чем раньше.
Во-вторых, за так называемую достойную зарплату молодежь работать не пойдет ни сегодня, ни тем более завтра, потому что та зарплата, на которую они могут рассчитывать, не выдерживает конкуренции с другими предложениями на рынке труда, а количество ребят, готовых предпочесть интересную работу большому вознаграждению, очень мало. Меньше критической массы!
У меня нет статистических данных, но, например, из группы моего сына, окончившего факультет оптоэлектроники в 1985 году, ни один человек не работает по специальности! В этом году у нас писала дипломную работу девочка с факультета микроэлектроники и даже собиралась поступать к нам в аспирантуру, но передумала (оценив нищую перспективу) и решила заняться... ландшафтным дизайном. Только один студент из их группы, по ее словам, останется в науке.
В-третьих, поскольку сокращать уже ну просто категорически некого, речь пойдет, по-видимому, о закрытии некоторых лабораторий и направлений.
То есть вместо того, чтобы поддержать все, что было сделано, и дать возможность двинуться дальше, мы выкинем наши достижения на помойку. Последствия предсказуемы. Все это уже проходили. В архиве нашего Физико-технического института (ФТИ) лежит, например, постановление обкома партии 1930 года, в котором Физтех осуждается за то, что он занимается какой-то... ядерной физикой.
Сегодня утверждают, что только в странах с тоталитарным режимом развиваются все направления науки, а с демократическим - только немногие избранные. Но вот Америка (с которой и хочется брать пример, и не хочется) не очень-то ограничивает своих ученых. Просто, когда есть деньги и есть понимание, что нужно дать цвести всем цветам, то государство развивается, а когда ни того, ни другого нет, то оно чахнет. У нас же, несмотря на благоприятную финансовую ситуацию, готовы сократить и людей, и направления.
У всех на виду стремительно развивающиеся нанотехнологии, биотехнологии, коммуникации, топливные элементы на водороде, новые высокопрочные материалы, полимерные светодиоды, солнечные батареи... И в то же время у нас есть области, в которых были прекрасные наработки, высокий научный потенциал. Дать этим направлениям умереть было бы преступлением.
Кого же поддержать? Это как в семье: детей надо кормить, чтобы росли, стариков, чтобы не умерли, а среднее поколение, чтобы имело силы работать. Но кормить и тех и других. У нас же сейчас не гражданская война и голод...
А что с инновациями? Для начала замечу, что в советское время была построена достаточно логичная цепочка передачи знаний: академический институт - отраслевой институт - производство. Правда, она работала недостаточно эффективно, и передовые идеи внедрялись с большим трудом, но все-таки внедрялись. К сожалению, и тогда чиновники рубили на корню российские предложения из своих корыстных интересов. Помню встречу в Москве с профессором Кренцелем (главным химиком страны по полиэтилену). Он тогда прямо заявил, что мы можем работать над созданием высокопрочного полиэтилена (а мы как раз получили образцы с самыми высокими в мире механическими характеристиками), но установки по производству волокон все равно будут закупать в Италии! Ведь чиновнику гораздо выгоднее съездить в командировку в Италию, чем скажем, в Тверь. И суточные не те, и впечатления не те, и не те интересы...
Какие инновации, когда нет ни производителя, ни потребителя? Я не выиграла грант Фонда Бортника СТАРТ для коммерциализации нового аналитического прибора, который мы разработали и запатентовали, именно потому, что, как мне было сказано, у институтов нет денег, чтобы покупать такие приборы. Так этот прибор и стоит в Физтехе, изготовленный в единственном экземпляре из старых бросовых деталей!
Где промежуточное звено, которое построит пилотные установки? Где производство, которое их переведет на промышленную основу? Ведь это дело не академической науки! Фонд Бортника, казалось бы, дает деньги на развитие как раз такого малого бизнеса, как бы промежуточного звена между наукой и производством, но при этом требует создания малого предприятия и перехода туда сотрудников. Но если сотрудники академии начнут работать на этих малых предприятиях, то кто будет генерировать новые идеи? Очень быстро академия "проест" все идеи, рожденные потом и кровью за много лет труда, но не выдаст новых, потому что ее сотрудники будут заняты "инновациями". И вот тогда уже точно науке наступит конец.
Все-таки хотим мы этого или нет, но не каждая идея "выстреливает" сразу. А понять, что "выстрелит", почти невозможно. На то это и наука, а не конвейер по производству высокотехнологичных продуктов.
Кто бы сегодня поддержал Ландау, работавшего в 1930-е годы над теорией когерентного рассеяния света, на базе которой впоследствии были созданы лазеры, или Райницера и Лемана, занятых в 1888 году описанием занятных цветных картинок, получающихся от жидких кристаллов в световом микроскопе, без которых нынче трудно представить жизнь. Сегодня бывшие сотрудники Физтеха с успехом растят кристаллы карбида кремния в США, тогда как у нас считали это бессмысленной тратой времени.
Теперь о вузовской науке и о сохранении научного потенциала страны. Почему-то мы всегда хотим "делать жизнь" с кого-то. На Западе наука в основном, видите ли, в вузах, а у нас - в академии. Но выясняется, что, несмотря на этот "перекос", у нас и с наукой, и с образованием вовсе не так плохо, как даже мы сами думали. Я работала по разным проектам в лабораториях Чехословакии, Америки, Голландии, Германии, Японии и убедилась, что мы ни в чем не уступаем западному научному сообществу, а во многом и превосходим его. Не в последнюю очередь - широтой взглядов и образования.
Кроме того, статистика, свидетельствующая о том, что наука "у них" в основном делается в вузах, тоже не совсем точная. Подавляющая часть "головастиков" трудится в фирмах, в которых больше платят. Я сама работала в Ford Research Laboratory, сотрудники которой в эту статистику не попадают, а занимались они не только прикладными проблемами. Атмосфера там была ну точно, как у нас в Физтехе в эпоху социализма! И даже доска почета и лозунг: "Наши обязательства Форду к 2003 году". Не забывайте и лаборатории их военно-промышленного комплекса! Мой муж был в одной из федеральных лабораторий Америки, в которой работало 10 тысяч человек. И никто в США не кричал, что у них слишком много ученых. А у нас люди, не знающие реалий науки в Штатах, нападали на Институт химической физики такой же численности и говорили, что только у нас могут быть подобные монстры.
Зачем менять то, что складывалось десятилетиями и неплохо работало? В Физтехе имеется замечательный опыт симбиоза образовательного учреждения (ЛПИ) и научного (ФТИ). Все мы работали в ФТИ, начиная с третьего курса до диплома. Тут тебе и приобщение к науке, и возможность у руководителей лабораторий выбрать наиболее подходящих студентов. Можно разрушить академическую науку (которая еле выживает) и пытаться создавать вузовскую. Но в результате мы не получим ни той, ни другой!
Деньги, выделяемые на высшую школу, не работают! По той простой причине, что идти работать после института некуда. Разве что - за границу. Нельзя забывать о следующем шаге, который выпускники должны сделать. Пока это шаг - в никуда.
Вот уже почти 15 лет Физтех отчаянно сопротивляется курсу на тотальное разрушение науки, проводимому под громогласные уверения сверху о необходимости сохранения и развития научного потенциала страны.
С 1985 года в нашей лаборатории, например, не куплено ни одного прибора!
Система грантов РФФИ, поддерживающая только маленькие группы, привела к тому, что наша лаборатория, насчитывавшая раньше 60 сотрудников и разрабатывавшая фундаментальные проблемы прочности твердых тел, разбилась на "кластеры" и по темам, и по деньгам. И ни один кластер не имеет достаточно денег, чтобы купить что-то стоящее. Разве что компьютеры. А по странному капризу финансового отдела РФФИ мы не имеем права покупать на их деньги бумагу. Вынуждены идти на противоправную обналичку, чтобы было на чем делать "твердые копии" проектов и отчетов.
В принципе можно было бы пользоваться приборами, купленными институтом как бы для общего употребления. Но за работу на приборе надо платить. И работать не самому, а сидеть рядом с человеком, который в центре "коллективного" пользования на этом приборе один работает, потому что там боятся, что прибор выйдет из строя, если на нем будут работать все кому не лень. А кто будет платить за ремонт? В Германии, например, тебе покажут один раз, как пользоваться прибором, а потом, пожалуйста, работай сам, только впишись в расписание. При малейшей поломке вызовут техника с фирмы, который ее устранит за пару часов или поставит новую плату. А в наших институтах на это денег нет.
Для большинства из нас рентабельнее всю экспериментальную работу делать за границей! Вот так и мечешься от Америки до Японии, пытаясь удержаться на мировом уровне. И тех немногих студентов, которых ты умудрился удержать при себе, стараешься заслать поработать на время "в какую-нибудь заграницу", чтобы они не совсем отчаялись и не разочаровались в выборе своего пути.
В своей недавней статье С.Капица написал, что немецкой науке понадобилось 60 лет, чтобы оправиться после разгрома страны (и, естественно, науки). Сколько лет потребуется для этого России?