Версия для печати
Вернуться к списку

«Для академии наук сейчас самое мрачное время»

Правда, Василий Филиппович тут же политкорректно оговорился, что на самом-то деле он ситуацию чрезмерно вовсе не драматизирует, а лишь заостряет на ней внимание. Потому как, уверен Шабанов, выход всё равно будет найден. Вот только время уйдёт, пока академическое сообщество будет вынуждено заниматься несвойственным ему делом, вместо того чтобы получать новые знания, создавать интеллектуальную собственность.

Конечно, можно говорить о том, что в рамках юбилейных торжеств, посвящённых недавнему 50-летию образования СО РАН и стартующих, кстати, с Красноярского края, не вполне уместно рассуждать о проблемах науки. А с другой стороны, как показывает практика, юбилеи приходят и уходят, а воз нерешённых вопросов нередко остаётся на прежнем месте. К примеру, весьма распространены опасения по поводу утраты международного статуса РАН. Уже очевидно, что у Академии будет другой устав, утверждаемый правительством страны, и другой президент, назначаемый президентом страны. И из самоуправляемой прежде — по уставу — организации (пусть, конечно, и нельзя переоценивать степень этой самоуправляемости в советские времена) Академия становится организацией государственной. В силу чего возникают сомнения насчёт того, удастся ли академическому сообществу сохранить традиционно свойственные ему устои демократичности и свободомыслия.

И что будет впредь с лучшими иностранными учёными, которым прежний устав позволял проходить конкурс и избираться иностранными членами Академии наук. Достаточно сказать, что практически все современные лауреаты Нобелевской премии по естественным наукам являются сегодня членами РАН. А что будет потом, когда государство заметно усилит свои контролирующие и распорядительные функции в Академии? Ведь это отнюдь не та сфера реализации человеческого духа, где в качестве исследовательской парадигмы может выступать бюрократический циркуляр. И не сведётся ли всё в итоге, опасается сегодня высоколобый народ, к банальному переделу недвижимости и прочей собственности, принадлежащей Академии?

Впрочем, удовлетворение собственного природного любопытства за казённый счёт, под коим издавна было принято понимать науку, всё же неизбежно претерпевает изменения. От прежних государственных финансовых щедрот и любовно-трепетного отношения к учёному сословию как таковому, по сути, не осталось и следа. Как говаривал классик, жизнь диктует нам свои суровые законы. Век жестокий и меркантильный загоняет полёт мысли в прокрустово ложе сугубого прагматизма. И завлабы академических институтов чуть ли не в голос жалуются на отсутствие внимания государства к науке, на скудное финансирование исследований, на отсутствие заказов и невостребованность разработок.

Правда, давая оценку этой ситуации, академик Шабанов не склонен прибегать к эзопову языку и предпочитает называть вещи своими именами. Действительно, проблема ещё и в том, что в советское время учёные были элитой общества, избалованной вниманием государства. В подавляющем большинстве случаев работа велась по госзаказу министерств. При реализации глобальных проектов — типа ядерного или космического — задачи, сроки, исполнители и объёмы финансирования расписывались чётко и жёстко. Всегда было известно, в каком именно институте и на каком уровне ведутся необходимые разработки, поэтому можно было решать глобальные задачи, не тратя время и силы на поиск заказов.

Более того, крупные российские промышленные корпорации (не говоря уже о зарубежных, но это отдельная тема) и по сей день пользуются научными разработками ещё прежних времён, отнюдь не осознавая необходимости вкладывать — в собственных же интересах — средства в новые разработки, заказывать их, а не скупать интеллектуальную собственность по дешёвке, за медные деньги, как привык это делать в России большой бизнес, озабоченный лишь минимизацией своих расходов и умножением прибыли. Но, с другой стороны, и самим труженикам науки нужно менять психологию, привыкать работать в новых условиях, без патерналистской опеки государства. За изъятием, естественно, исследований фундаментальных.

Кроме того, есть вопросы у учёных и по поводу стратегии развития Сибирского федерального университета. Если СФУ действительно станет исследовательским университетом, как это сейчас декларируется, — это одна ситуация. А если количественные преобразования не приведут в итоге к выходу на новое качество? Ведь постоянные ссылки на то, что вся наука на Западе делается в университетах, далеко не вполне корректны. В развитых странах — к примеру, в США или Германии, не устаёт напоминать Василий Шабанов, мощные национальные лаборатории с очень серьёзным финансированием. Причём если человек увольняется из такой лаборатории, он три года не имеет права работать по этой тематике, то есть никто никогда перспективную тему никому на сторону не отдаст. К тому же наука в западных университетах нацелена прежде всего на обучение студентов, на подготовку профессорско-преподавательского состава, с тем чтобы он, занимаясь наукой на современном уровне, мог бы лучше выполнять свою главную задачу — обучать студентов.

Впрочем, при всей разноголосице мнений остаётся искренне надеяться на то, что концепция СФУ как исследовательского университета будет реализована в заявленном объёме. И что финансирование будет достаточным, и база солидная, и качество подготовки специалистов на уровне времени, и интеграция с Академией наук реальная. Тогда, глядишь, и про мрачные времена для российской науки говорить не придётся.