Ведомство Набиуллиной заказало около 40 работ на общую сумму 131 млн руб. Чиновники хотят узнать, почему у Китая получается развивать Дальний Восток, а у России нет, как привлечь бизнес-иммигрантов и как экономические циклы США влияют на экономику России. Часть заказов выполнит исследовательский центр, возглавляемый миллиардером Глебом Фетисовым.
Работы будут выполнять исследовательские учреждения при министерстве: созданный еще в советские времена Совет по изучению производительных сил и Институт макроэкономических исследований. Совет в сентябре прошлого года возглавил член Общественной палаты и совладелец телекоммуникационного холдинга Altimo Глеб Фетисов, который в последние годы проявляет себя в основном как ученый-экономист. Узнать ответы на заданные вопросы Минэкономразвития должно уже к концу года.
Если исходить из того, что министерство платит больше всего за самую неразрешимую задачу, то эта задача — прогнозирование запасов важнейших видов агропродукции (зерна, мяса, молока, сахара, растительного масла, картофеля, овощей). За разработку соответствующей методики чиновники готовы заплатить 6,8 млн руб. Следующая по значимости после питания проблема — оценка эффективности инвестиций, оцененная чиновниками в 6,5 млн рублей.
А вот за цикл из трех работ по этой теме («Анализ мирового опыта активной политики занятости», «Бизнес-иммиграция в Россию и ее стимулирование» и «Оценка потребности в работниках по видам экономической деятельности при решении задач модернизации экономики») готовы заплатить всего 4,5 млн руб., то есть по 1,5 млн руб. за работу. Впрочем, эксперты подчеркивают, что в научном мире цена и сложность работы не всегда связаны. «Задача может быть простой, но трудоемкой. Или же специалистов, которые могут решить проблему, всего трое на страну», — объясняет директор Института анализа предприятий и рынков ВШЭ Андрей Яковлев.
Сразу несколько работ посвящены теме научного прогнозирования. Например, оценка того, насколько согласуются экономические сценарии и предсказанные Минэкономразвития показатели производства и использования ресурсов. Кроме этого, ведомство заказало несколько методик для новых прогнозов. В том числе, чиновники хотят заранее знать, как в следующем месяце изменятся доходы россиян, как будет развиваться российская экономика в перспективе до 2030 года. На такую же перспективу должен быть рассчитан отдельный прогноз по безработице до 2030 года.
Судя по тому, сколько раз слово «инвестиции» встречается в названии научных работ, эта тема сильно волнует министерство. Чиновники хотят получить и инструментарий для поквартальной оценки инвестиций, и прогноз их эффективности. Кроме этого, ведомству необходим прогноз структуры инвестиций в основной капитал в целом по экономике до 2015 и 2030 годов.
Задача еще нескольких работ — понять, как отреагирует реальность на изменение тех или иных норм и законов. Предстоит оценить влияние динамики цен и тарифов на продукцию естественных монополий на затраты и финансовые результаты предприятий реального сектора. Другое исследование должно прояснить вопрос — как влияет изменение минимального размера оплаты труда на уровень жизни.
Еще одна волнующая тема — как управлять экономикой, если произойдет экстремальная ситуация. Чиновники заказали анализ и оценку вероятных геополитических, климатических и иных рисков нарушения устойчивого развития отечественной экономики. Исследователям предстоит сформулировать рекомендации органам власти — как им действовать в случае чрезвычайной ситуации.
Этот вопрос объединяет две, пожалуй, самые интересные научные работы. Одна из них называется «Изучение российской практики экономического развития приграничных регионов (Дальний Восток, Республика Карелия, Мурманская и Калининградская обл.) и оценка причин ее низкой эффективности по сравнению с аналогичными программами КНР, Бразилии и иных развивающихся стран». А вторая — «Исследование влияния экономических циклов США на экономику стран Европейского союза и экономику России».
Эксперты подтверждают актуальность этих вопросов. «Некоторые темы чрезвычайно интересны. Особенно влияние кризиса в США на российскую экономику. Ведь американцы не приобретают наших ресурсов, а на нас их проблемы тоже сказываются. Эта тема очень слабо изучена, а дальнейшее влияние циклов в США будет на нас еще сильнее. Поэтому я бы с удовольствием почитал работу, которая описывала бы эти связи», — говорит экс-министр экономики, научный руководитель НИУ ВШЭ Евгений Ясин.
С ним согласен руководитель направления «макроэкономика» ЦМАКП Дмитрий Белоусов: «То, что мировая экономика находится в рецессии, а цены на нефть высокие, — заслуга экономической политики США. Поэтому для нас это очень актуальная тема».
О том, что делает на Западе российская наука, «МН» рассказал биолог, профессор университета Вашингтона в Сент-Луисе (штат Миссури) Григорий НИКИФОРОВИЧ.
Давайте для начала определимся: есть наука и есть технология. Наука — изучение того, как устроен окружающий нас мир и мы сами, — движется вперед за счет жажды познания, свойства сугубо индивидуального. Технология же, применение результатов науки, развивается в соответствии с потребностями общества. Это значит, что уровень достижений в науке определяется отдельными людьми — учеными, а в технологии — устройством общества в целом.
Где бы ученый ни работал, он принадлежит к сообществу профессионалов и говорит с ними на том же языке (до войны немецком, после войны английском). Сложись по-иному, физик Георгий Гамов, генетик Феодосий Добжанский или химик Алексей Чичибабин не покинули бы Россию и продолжали бы заниматься наукой — так же, как никуда не уехавший физиолог Иван Павлов. Но в технологии правила другие, поэтому создатель вертолета Игорь Сикорский, изобретатель телевизора Владимир Зворыкин или нефтехимик Владимир Ипатьев смогли осуществить свои идеи только в Америке.
Советский Союз намного превосходил США по числу научных работников: в 1975 году одних кандидатов наук у нас было более 300 тыс. В технологии, однако, количество в качество не переходило: СССР оставался в основном экспортером сырья, а высокотехнологическую продукцию приходилось ввозить. (Впрочем, были и успехи: автомат Калашникова изображен на гербе и флаге Республики Мозамбик.) В науке та же ситуация: у СССР и России пока только 17 лауреатов Нобелевской премии по естественным наукам и экономике. Для сравнения: в университете в Сент-Луисе, где я профессорствовал в течение многих лет, в разное время работали 22 нобелевских лауреата. Этот почетный список еще не пополнился именами из России, но кто знает — и у нас в университете, и вообще в Америке российские научные голоса все слышнее.
Двадцать лет назад редко можно было встретить русскую фамилию среди авторов научной статьи в престижном журнале. Сегодня редкий номер журнала обходится без такой статьи. Но это не означает, что американская наука эксплуатирует российскую: никаких отдельных национальных наук не существует в природе, наука едина для всего человечества. А вот американская технология, в которой тоже работает немало российских специалистов, действительно вовсе не похожа на российскую — ни по объему, ни по качеству.
И дело не только в богатстве Америки, благодаря которому в науку и технологические разработки вкладывается больше средств. Как раз сейчас денежный поток по причине общего спада экономики сильно обмелел. Например, Аргоннская национальная лаборатория под Чикаго, где основные кадры — ядерные физики из России, вообще оказалась на грани закрытия. Но для ученых идея о возвращении в Россию не слишком привлекательна. Ведь даже если удастся добыть нужные фонды для научной работы, это будет неизбежно сопряжено с откатами чиновникам, унижением перед начальством, которого в России не стало меньше, и пренебрежением всех остальных: какой же ты умный, если ты такой бедный? Между тем, когда я как-то превысил скорость на шоссе между Сент-Луисом и Чикаго, полицейский взглянул на мое университетское удостоверение и отпустил с напутствием, в котором заменил стандартное «сэр» на почтительное «профессор».
И еще из собственного опыта — о технологии. В 1970-е годы в СССР я стал соавтором нескольких изобретений, предлагавших использовать определенные химические соединения для создания новых лекарств. Все эти изобретения остались лежать на полке: решение о дальнейшем развитии надо было принимать на уровне чуть ли не совета министров. В США десять лет назад я сделал такую же по сути работу для одной маленькой компании. Компания осталась небольшой и сейчас, но соответствующее лекарство уже находится на последней стадии клинических испытаний. Боюсь, что такой успех вряд ли достижим в условиях неповоротливой и жесткой — во всех смыслах — российской вертикали, сколько бы денег ни было затрачено на «Роснано» и «Сколково».