Версия для печати
Вернуться к списку

«РЕЖИМЫ У НАС МЕНЯЮТСЯ, А ТИП ОБЩЕСТВА СОХРАНЯЕТСЯ»

— За десять лет, судя по вашему исследованию, российский средний класс вырос с 29 до 42% от численности взрослого населения страны. Это около 40 млн человек. За счет чего произошел такой рост? Или, может, просто методика подсчета изменилась?

— Методика не изменилась. А за счет чего рост? Во-первых, у бюджетников за эти годы сильно поднялись зарплаты, и сегодня их основная масса попала в средний класс. Во-вторых, возросло число людей, которые не ощущают себя социальными аутсайдерами. Это два основных блокирующих критерия нашей методики.

— Что значит блокирующие критерии?

— Во всем мире для выделения среднего класса применяют два основных критерия: тип профессиональной деятельности и уровень образования.

Предполагается, что средний класс — это люди, получающие доходы на свой человеческий капитал. При конкурентной рыночной экономике оплата за качественный человеческий капитал высокая.

В России ситуация иная, тем более иной она была десять лет назад. Поэтому нам пришлось вводить два дополнительных блокирующих критерия. Один из них — уровень благосостояния, второй — самоощущение себя в социуме.

— И каков порог доходов для нашего среднего класса?

— В исследовании мы выбрали критерий не ниже медианных (срединных) доходов для соответствующего типа поселений. В итоге средние доходы в этом классе оказались около 20 тыс. руб. на человека в месяц, что примерно вдвое больше, чем среди не входящих в средний класс россиян. Но это в среднем по стране. Понятно, что в крупных городах и селах разная стоимость жизни и разный характер трат. Кстати, согласно существующей в мировой науке традиции, принято считать, что в развивающихся странах такой порог составляет $10 в день на человека — на наши деньги чуть больше 10 тыс. руб. в месяц. То есть доходы российского среднего класса заметно выше. Его проблемы — в другом.

— Видимо, в его структуре? Профессиональную основу нашего среднего класса, как показало исследование, составляют сегодня работники госсектора, в ядре их количество приближается к 70%. Получается, наш средний класс — сплошь чиновники и бюджетники? Это они — наш человеческий капитал?

— Чиновники, бюджетники, инженерно-технический и управленческий персонал оборонных предприятий. Но я бы не сказала, что это однозначно плохо. Во всех странах, в том числе наиболее развитых, представители среднего класса тоже работают в таких отраслях, как образование и здравоохранение. Только у них в этих отраслях гораздо выше доля частного сектора. Есть муниципальные школы, но есть сопоставимые с ними по численности частные. Есть бесплатная медицинская помощь, но широко развит сектор частного здравоохранения. У нас с частным сектором куда хуже. У нас даже платные услуги в основном оказывают бюджетные учреждения.

Плюс, если сравнивать, к примеру, с Великобританией, среди работающих россиян почти на 20% меньше людей, занятых в четвертичном секторе экономики. Финансы, программирование, реклама, журналистика, наука — это все четвертичный сектор экономики. И его доля — очень важный показатель, отражающий, на каком этапе исторического развития находится страна. В позднеиндустриальном и постиндустриальном обществе очень высокие показатели занятости в четвертичном секторе экономики.

— А мы тогда где?

— Где-то на этапе перехода к позднеиндустриальному обществу. О постиндустриальном пока не можем даже заикаться.

У нас до сих пор есть субъекты Федерации, где большинство населения составляют не городские, а сельские жители, что характерно еще для доиндустриального этапа.

Судя по итоговым совокупным цифрам, по типу занятости наш средний класс занят примерно тем же, чем он и в других странах. А вот по формам собственности предприятий заметно отличается от развитых и наиболее продвинутых развивающихся стран.

— С кем нас можно сравнить? С Китаем?

— Нет, не все так плохо. Китай — это примерно наши 1950-е годы, а Индия — примерно наши 1930-е.

— Считается, что именно на интересы и запросы среднего класса ориентируются политики и лидеры страны. Наш средний класс с бюджетным лицом, судя по всему, достаточно комфортен для власти. Его электоральные предпочтения тоже скорее провластные?

— Путинский электорат — это прежде всего малообеспеченные слои, которые составляют около половины населения страны. Именно они за последние годы, если судить по всем показателям, выиграли. То есть благосостояние росло у всех, но в наибольшей степени именно у малообеспеченных слоев населения. Значительная их часть, например, вышла из бедности.

Но я хочу о другом сказать. Вы говорите, что средний класс — политический класс. Нет, и никогда не был. И не только у нас.

Наш средний класс в большей степени, чем другие классы, обеспокоен ситуацией в обществе в целом. Но все равно считает, что Путин — это лучшее из возможного.

Потому что не видит такой оппозиции, которая выражала бы его интересы.

— Это понятно, судя по его составу. Чиновникам и бюджетникам в современной России живется в целом неплохо. А будь там больше представителей малого и среднего бизнеса, картина было бы другой?

— Вы считаете тех, кто в нынешней России сумел сохранить свой бизнес, продвинутой частью населения? Думаю, вы ошибаетесь. Судя по исследованиям, и не только нашим, это в большинстве своем люди, у которых есть хороший социальный капитал. Проще говоря, или дядя — мэр маленького городка, или двоюродный брат — депутат Госдумы.

— То есть наши «выжившие» предприниматели также неразрывно связаны с властью и в этом смысле совершенно ей не оппоненты.

— У нас модель общества, которая называется позднеэтакратической, для которой характерна сращенность власти и собственности.

В России меняются политические режимы^ царизм, разные варианты советской власти, Ельцин, Путин? — а тип общества сохраняется.

И не только у нас, кстати говоря, но и в том же, к примеру, Китае, в чью сторону мы сегодня развернулись. Переход от позднеэтакратической модели общества к западной, к которой средний класс тяготеет, — очень непростой, требующий длительного периода и уж точно никак не могущий совершиться в стране, которая только-только вышла из своего крестьянского прошлого.

— Почему только что? У нас горожан в стране куда больше, чем сельчан.

— У нас впервые в середине 1960-х годов сравнялось число детей, рожденных в селах и в городах. Вот когда большинство населения будет составлять хотя бы три поколения потомственных горожан, только тогда у нас изменится и образ жизни, и ценности общества. Сегодня у нас людей, выросших в семьях, где хотя бы один из родителей имел высшее образование, и родившихся в городах, численность которых выше 200 тыс. человек, то есть тех, где есть какие-никакие вузы, театры, библиотеки, на всю страну всего около 10%.

— Трудно себе представить.

— Тем не менее. Так что наша власть полностью соответствует тому типу населения, которое в стране доминирует. Сейчас, если диверсификацию экономики хотя бы под давлением санкций извне начнут осуществлять, ситуация, может, будет потихоньку меняться. И тогда мы нормальным эволюционным путем решим проблемы, которые кажутся такими тяжелыми на нынешнем этапе. Хотя вообще-то, если смотреть с точки зрения исторического масштаба, мы и так идем семимильными шагами. У нас и так вариант успешной догоняющей модернизации.

— Судя по вашему исследованию, сегодня в среднем классе тех, кто вкладывал свои средства и время в самообразование и повышение квалификации, меньше, чем было десять лет назад. Но почему?

— Потому что практически в три раза сократилась вероятность получить отдачу от этих вложений. Если десять лет назад, вложившись в дополнительное образование, вы получали перспективы карьерного роста, возможность устроиться на более привлекательную для вас работу или претендовать на более высокую зарплату, то сейчас все эти «социальные лифты» закрылись или почти закрылись.

И это — очень плохой знак. Это означает, что мы теряем возможности дальнейшего развития. Именно на преодоление этой негативной тенденции в первую очередь нужно бросить все силы. Когда мы, наконец, поймем, что нам нужна диверсифицированная экономика, начнем не в суперпроекты закачивать деньги, а развивать наукоемкие производства и четвертичный сектор экономики, то понадобится еще несколько лет, чтобы население опять перестроилось. То есть мы сегодня теряем время.

— Вы говорите «мы поймем». Многие из нас это уже давно поняли. Вопрос, когда это поймет власть. И главное, зачем ей это понимать? Средний класс у нас — спокойный, лояльный, низший и вовсе всем пока доволен.

— Я бы не демонизировала нашу власть. В принципе, на самом верхнем уровне задачи по развитию нашей экономики зачастую ставят верные. Другое дело, что на уровне правящего класса они в целом саботируются. Ну, например, можно пустить средства на развитие наукоемких производств, а можно «попилить» между своими знакомыми, записав этот распил в отчетность как инновации.

Пока наши элиты не сформировались как потомственные, не поняли, что их ключевая задача — реализовывать свою миссию в обществе, а не просто нахватать денег и «слинять» за рубеж, не произойдет каких-то существенных изменений. Сегодня мы видим, что эта основная идея «нахватать и слинять» в силу целого ряда причин (в том числе и внешнеполитической ситуации) становится все менее реализуемой. То есть объективно ситуация складывается так, что наши элиты вынуждены будут двигаться в нужном направлении.

И хотя я понимаю, что ближайшие годы будут очень непростыми, как ученого меня это обнадеживает.

— Рост среднего класса — это тоже плюс?

— Конечно. В среднем классе формируются другие поведенческие стандарты. Материальные возможности позволяют осваивать современную цифровую технику, видеть другое устройство жизни за рубежом. У нас треть среднего класса только за последние три года за рубежом побывала. Хотя стоит отметить, что в массе своей российский средний класс выступает все-таки за свой, особый путь развития России, а не копирование западного. Но главное — формируется чувство собственного достоинства, которое у бедных людей не формируется. Как говорил в свое время Луначарский, нужны четыре непоротых поколения, чтобы оно появилось. То есть, безусловно, позитивные процессы идут.

Наталья Тихонова — главный научный сотрудник Института социологии РАН, доктор социологических наук, профессор