Версия для печати
Вернуться к списку

МИХАИЛ СЕМЕНОВ-ТЯН-ШАНСКИЙ: «О РЕФОРМЕ РАН, КУРИЦАХ И ТРОЕЧНИКАХ»

«Полит.ру» продолжает публиковать материалы о ситуации в вузах и Академии наук. Статья доктора физико-математических наук, ведущего научного сотрудника Санкт-Петербургского отделения Математического института РАН Михаила Семенова-Тян-Шанского посвящена опыту преобразований в Академии наук в XX веке.

Есть старый анекдот времен первой мировой войны: над картой склонились прусский офицер и его австрийский коллега. Пруссак говорит: «Да, положение серьезное, но не безнадежное». Австриец отвечает: «Нет, положение совершенно безнадежно. Но оно не серьезно». Наше положение, похоже уже довольно-таки безнадежное. Но сохранять печальную серьезность как-то не хочется.

Мой экземпляр щедринских «Записок провинциала в Петербурге» подарен мне старым ленинградским востоковедом Иосифом Михайловичем Оранским («Как, Миша, неужели Вы не читали?»). Иосиф Михайлович был завзятый пессимист, а проект реформы де сиянс академии он знал, кажется, наизусть. И все-таки, как ни огорчали его в те годы разные глупости начальства, ему не приходило в голову, что лет через сорок проект будет реализован буквально, – как не приходило это в голову и самому Салтыкову-Щедрину.

Проект был смешной именно потому, что в возможность реализации его никто не верил. Однако же нынешние анонимные авторы законопроекта – люди покруче какого-нибудь графа Д.А. Толстого, в которого метил желчный сатирик. Открываем Щедрина и читаем:

"О средствах к совершенному наук упразднению, с таким притом расчетом, чтобы от сего государству ущерба не произошло и чтобы оное, и по упразднении наук, соседей своих в страхе содержало, а от оных почитаемо было, яко всех просвещением превзошедшее".

Очень современно! (Я надеюсь, что читатель прочтет великий текст целиком, – в этой заметке процитировать его полностью невозможно). А еще раньше на близкую тему написал и дедушка Крылов:

Вот что в ребячестве читал я про Скупого:

Был человек, который никакого

Не знал ни промысла, ни ремесла,

Но сундуки его полнели очевидно.

Он Курицу имел (как это ни завидно!),

Которая яйца несла,

Но не простые,

А золотые.

Иной бы и тому был рад,

Что понемногу он становится богат;

Но этого Скупому мало,

Ему на мысли вспало,

Что, взрезав Курицу, он в ней достанет клад.

И так, забыв ее к себе благодеянье,

Неблагодарности не побоясь греха,

Ее зарезал он. И что же? В воздаянье

Он вынул из нее простые потроха.

Курицу, бесспорно, жалко, к тому же все мы – рядовые сотрудники РАН – вроде бы представляем собой эту подопытную курицу, но более важный месседж, который господам из Министерства полезно знать заранее, – это что ничего, кроме потрохов, им в данном случае не достанется.

Кстати, интересно обратить внимание на зачин знаменитой басни – герой ее «никакого / Не знал ни промысла, ни ремесла». Опять-таки очень точно. Но далее существенное расхождение: «сундуки его полнели очевидно», но теперь уже не благодаря курице: с некоторых пор наши герои (они же и авторы законопроекта) открыли (для себя) альтернативные и гораздо более прямые источники обогащения. Отсюда, боюсь, и отношение к курице.

Про типологию анонимных авторов следует поговорить немного подробнее. Одна из важных пропагандистских предпосылок реформы – это, как известно, провозглашаемое Минобрнауки желание объединить науку и образование по англо-саксонскому образцу. Академию – упразднить, а научную работу перенести в университеты. Реформы образования – вообще слабое место: еще в советское время каждый руководитель непременно должен был провести какую-нибудь реформу на ниве просвещения (даже покойный К.У.Черненко за неполный год успел такую реформу провести, незаметным памятником чего долгое время оставалось отсутствие в школах 4-го класса: школьники из третьего переходили сразу в пятый).

Тут уместно вспомнить Л.Н. Гумилева: «Я старый человек, говорил он (цитирую по памяти), – но на своем веку я не видел в университете ни борьбы материализма с идеализмом, ни идеализма с материализмом. Я видел только одну борьбу – борьбу за понижение уровня высшей школы. И эта борьба уже начала приносить свои плоды».

Нужно, впрочем, признать, что снижение уровня высшей школы – это мировой тренд, массовость образования и отсутствие вступительных экзаменов делают свое дело. В СССР, однако, существовало важное дополнение в виде отрицательной селекции – если хорошие студенты стремились идти в науку, то для троечников с комсомольским и партийным билетом существовали гораздо более привлекательные возможности. (Во Франции, скажем, средний уровень студентов провинциальных университетов откровенно низкий – но механизм отрицательной селекции там пока неизвестен, несмотря на успехи политкорректности, и это французов спасает).

Читатель уже понял, куда я клоню: авторы законопроекта и прочие многочисленные чиновники, ныне занимающие «ответственные посты» (хотя в чем состоит эта ответственность? Как можно ее реализовать?), – эти авторы и есть те самые троечники, понемногу заполнившие все вакансии, благо что вакансий этих в постсоветской России оказалось немереное количество. Между прочим, на предыдущем историческом этапе «фазовый переход», вызванный этим засильем троечников, был одной из главных причин постепенно нараставшего технического и технологического отставания СССР, которое и привело его к кризису и печальному финалу.

Любовь к «социально близким троечникам» восходит еще к 1920-м годам, когда в противовес старой Академии возникали всякие комакадемии, институты красной профессуры и пр. «Социально близкие» постоянно мельтешили на первом плане, внедряли марксизм в естествознание, шельмовали старых профессоров в печати и на собраниях. Но все-таки авиационную промышленность, к примеру, создавали люди еще с дореволюционным техническим образованием (как Туполев) – а оно было в предреволюционной России превосходное. Десятилетием позже бомбу тоже делали люди с дореволюционным образованием (как Тамм – а Гинзбург и Сахаров учились у Тамма), а то и с образованием европейским (как Харитон, бывший в аспирантуре у Резерфорда).

Ну, и разумеется, и тогда, и позже были и прекрасные специалисты, сформировавшиеся уже после революции, в том числе, пришедшие в науку практически «от сохи», интеллигенты в первом поколении, – но речь сейчас не о них, а тех «троечниках», которым советская власть (как и нынешняя постсоветская) неизменно покровительствовала, и число которых постепенно достигло критического порога. Всё вообще произошло в СССР очень быстро – на протяжении жизни одного-двух поколений, уже в 60-е и 70-е годы механизм отрицательного отбора был запущен на полную мощность и – как точно отметил Л.Н. Гумилев – стал приносить свои плоды.

Возвращаясь к системе советского высшего образования – в рамках мобилизационной экономики, направленной в послевоенные годы на достижение военного паритета, оно было ориентировано на массовую подготовку инженерно-технического персонала среднего звена. Научно-исследовательская работа в вузах (за некоторыми важными, но считанными исключениями) никогда не была приоритетной.

В постсоветское время, с падением престижа научно-технических профессий, эти институты (преобразованные в «технические университеты», «академии образования» и пр.) давно достигли «поверхности Ферми» (все вакансии заполнены, кадровое расширение в существующих условиях практически невозможно, уровень студентов не позволяет в сколько-нибудь массовом порядке ориентировать их на научную работу). Годовая нагрузка университетского преподавателя – 750 часов (во Франции, к примеру, – 192) – и что-то Министерство не планирует ее снижать, наоборот, объявлены сокращения преподавателей с целью поднять зарплаты оставшимся.

Сотрудники Академии в советское время оказались отодвинуты от преподавания (борьбе с «совместительством» были посвящены специальные решения партии и правительства), и надо сказать, что и в настоящее время, с учетом дефицита учебной нагрузки, никто их в общеобразовательных институтах не ждет. Резкие реформы с целью «соединения науки и преподавания» способны вызвать лишь хаос.

Вместе с тем роль Академии в образовательном процессе всегда была значительной – эта была не массовая работа с большими потоками, а «штучная» работа с наиболее перспективными студентами, привлекаемыми на спецкурсы и семинары в академических институтах. Эта работа дополняла массовое базовое образование и была основой поддержания высокого уровня фундаментальных исследований. В пост-советское время этот механизм был подорван, прежде всего, отсутствием ясной перспективы для лучших студентов, фактически остающихся невостребованными внутри страны и принуждаемых к уходу из науки ради заработка или к продолжению учебы и научной карьеры за границей.

Минобрнауки должно четко понимать, что провозглашаемые им цели вывода российской науки на передовые рубежи не могут быть достигнуты в сжатые сроки никаким административным решением. Единственное, что Министерство могло бы сделать полезного в этом плане, – это создание благоприятных долговременных условий, которые способствовали бы повышению престижа фундаментальной науки и привлечению талантливой молодежи, – после чего придется ждать, причем достаточно долго (после начала кризиса сменилось уже целое поколение, а обратный процесс возрождения науки занимает намного больше времени – как хорошо известно на примере Германии, разрушившей свою первоклассную науку в 30-е годы и так и не достигшей исходного уровня). Любые заявления и планы быстрого исправления ситуации, с которыми связан и нынешний план ликвидации РАН, представляют собой безответственное шарлатанство.

Стоит особо подчеркнуть, что проблема устойчивого и долговременного воспроизводства научных кадров является в действительности центральной для будущего науки в России. Рекламируемые в последнее время программы приоритетного финансирования отдельных вновь создаваемых центров и институтов (как Сколково или Факультет математики в ВШЭ) отчасти напоминают добычу изюма из булки: разумеется, высокие зарплаты способны привлечь хороших специалистов, но задача устойчивого роста и воспроизводства кадров так не решается. Хороший количественный способ оценить безнравственность (и неэффективность) текущей политики министерства – это отношение стипендии аспиранта или постдока к жалованью министерского чиновника.

Еще одно замечание – как известно, до недавнего времени один из братьев Фурсенко руководил у нас Минобром, а другого бросили на футбол. Полезно, чтобы в министерстве понимали разницу между наукой и футболом – в эпоху повального увлечения рейтингами, индексами Хирша и прочими формальными критериями возникает ощущение, что наука – это вид спорта. Это очень вредное заблуждение. По-настоящему глубокие и оригинальные работы начинают цитироваться далеко не сразу, установка министерства на увеличение числа публикаций, импакт-фактор и пр. хороша только для умножения числа неглубоких, но зато «мейнстримных» работ. В старое время нас учили не писать статей попусту – это тоже способствовало формированию того, что позже было признано во всем мире как глубоко оригинальная «русская математическая школа».

Академия смогла пережить советскую эпоху, несмотря на то, что не один год ходила «по острию», – нынешняя кавалерийская атака на нее близко напоминает события 1929 г., «года великого перелома». (Впрочем, какая кавалерийская атака? Более уместно перешедшее в постсоветский жаргон из блатного языка слово «наезд».) Даже мотивировка волны чисток, пришедшихся на июль-август 1929 г., была довольно сходной – Советскую власть окончательно раздражило неизбрание в Академию (несколькими месяцами ранее) кандидатов-коммунистов.

Вообще, многое в нынешнем законопроекте позаимствовано из 20-х годов – например, статья, позволяющая исключать ученых из состава Академии, была введена в устав 1927 г., навязанный Академии решением Совнаркома, и затем усилена в редакции устава 1930 г. – и статья эта тут же пригодилась, когда Академии пришлось единодушно исключать сперва академиков Платонова и Тарле, потом Рязанова и Бухарина, потом уже возникла путаница, – одних расстреливали сначала, потом исключали, других сперва исключали, потом расстреливали.

В послевоенные годы этот пункт как-то исчез из Устава, но как видно, начальство вспоминает его с ностальгией. Или вот такая цитата: «Правительство десять лет ждало и дало много авансов, но на одиннадцатом году оно поступит с Академией по-своему». Это не 2013-й год, а 1928-й (заявление зав. Отделом научных учреждений СНК Воронова академику С.Ф. Ольденбургу). И поступило – за выкручиваньем рук на выборах последовала кампания чистки академии («комиссия Фигатнера», где под видом представителей Рабкрина заседали чины из ГПУ; уволенных из Академии снабжали «волчьим билетом», не дававшим возможности устроиться на работу, и лишали хлебных карточек); через несколько месяцев пошли аресты, высылки, расстрелы, многих из тех, кого не расстреляли сразу, дострелили дополнительно уже в 1937-м (в 1937 г. расстреляли и Ю.П. Фигатнера – «мавр сделал свое дело...»).

Говоря о репрессиях, затронувших Академию в «год великого перелома» и позже, следует сделать важную оговорку. Мне пришлось в последнее время слышать разговоры в духе модного в наше время «постмодернизма»: дескать, Академия в свое время не защитила своих сотрудников и членов, а потому и нечего теперь ее жалеть. Академию составляли и составляют – люди. Как организация она была поставлена в унизительные и чудовищные условия, при которых коллективный протест был невозможен.

Тем не менее, в частном порядке и В.Л. Комаров, и В.И. Вернадский, и П.Л. Капица, и многие другие смогли тогда защитить многих (других – пытались, но не смогли). Чего стоило работать в Академии в то время, каждый может почувствовать, прочитав, например, опубликованные дневники С.И.Вавилова.

Были, разумеется, в Академии и многочисленные последователи пушкинского Савельича («Плюнь, да и поцелуй у злодея ручку!») – и, увы, также и те, кто старались бежать впереди паровоза. Но моральную оценку мы сейчас должны дать не им, а как раз тем министерским чиновникам, которые готовятся вернуть этот постыдный пункт в устав перелицованной Академии. Важно, во всяком случае, четко понимать, на какие прецеденты они опираются.

И все-таки просто закрыть Академию советская власть тогда не решилась – и даже приговоры по «делу Академии» были вынесены тайно. Как сложится судьба Академии на этот раз? Во всяком случае, идея «чистки» академических институтов уже озвучена К. Севериновым, а президент дал поручение Генеральному прокурору расследовать возможные злоупотребления в Академии и принять строгие меры. (И уже есть первые результаты – в Пушкинском Доме обнаружили незаконно установленный кофейный автомат и незаконный же банкомат!)

И опять Щедрин:

«Что касается прочего, то оное объявится тогда, когда де сиянс академия, в новом своем виде, по всему лицу российския державы действие возымеет».

Ждать нам осталось недолго.