http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=877cd14a-32c0-41fd-8ddd-a9cdb6cd28c8&print=1© 2024 Российская академия наук
Самый абсурдный, но, увы, более чем типичный пример логики бюрократии в нашем материале — это тезис Минфина: мол, если ученым разрешить тратить средства без конкурсов, то придется разрешить и всем остальным, например стонущим по аналогичному поводу медикам. Нет, уж лучше пусть будет хреново всем, зато никто не будет воровать. Это практически гимн нашей системе государственного управления — абсолютное недоверие ко всем: к гражданам, народу, экономике, ко всем, кто занят делом. Парадокс состоит в том, что формализация и бюрократизация всего как раз не мешает воровать тем, кто хочет воровать, — мешает она только тем, кто хочет работать.
По многим свидетельствам в высшей бюрократии, в том числе и финансовой, есть искренние и честные люди, которые всерьез убеждены в правильности такой тотальной подозрительности. Они просто не верят, что у нас в стране кто-то и вправду хочет делать дело: совершать открытия, учить детей, лечить людей, создавать новые бизнесы, считая, что «все равно разворуют». Но понятно, что это поражение не только веры как морального чувства, но и логики. Если выделять бюджетные средства во втором полугодии, то те, кто ворует, не пострадают (неважно, когда украсть), а те, кто хочет делать дело — например, проводить научное исследование, — просто ничего не успеют и вынуждены будут унизительно «крутиться».
Эта болезнь может называться по-разному: «борьба с коррупцией», «бюджетная экономия», «финансовая стабильность», «эффективный менеджмент», но по сути это одно — барское («элитное») презрение к своей стране, к «объекту управления».
Почему же на этот раз у молодых ученых с Министерством образования и науки отчасти получилось и получается дальше? Хочется верить, что в ведомстве скопилось определенное количество людей, способных слушать и понимать. Это так. Но стоит понимать, что смены логики бюрократии все-таки не произошло. То же министерство не очень-то, оказывается, способно разговаривать, скажем, с учительским сообществом и прет как танк по некой непонятной схеме бюрократических «реформ». В своей унылой логике считая, видимо, что учитель по природе своей глуп и вороват и только «стандартизация» может уменьшить ущерб от него.
Именно в научной сфере исторически сложилась относительно неплохая ситуация, лучше, чем в образовании или медицине, скажем. С самого начала реформ 90-х возник ключевой конфликт двух больших номенклатур в этой области — министерской и академической, — поскольку Академия наук фактически бюрократизировалась до министерства советского типа. И когда в средине нулевых ученое сообщество начало в общественном смысле «пробуждаться» (в том числе вокруг группы основателей газеты «Троицкий вариант» и других «ядрышек»), то министерство умно догадалось с ними сотрудничать, прося советов и вместе придумывая многие программы. Из недавних успехов — мегагранты и начало разбирательства с фальшивыми диссертациями.
Было подозрение, что это лишь умная игра — взять в союзники вменяемых ученых, чтобы иметь больше аргументов в разговоре с РАН про растущие объемы денег на науку. «Но те же ученые не раз критиковали и министерскую бюрократию, в частности разоблачали сомнительные ФЦП “для своих”». Так или иначе, сама идея честных конкурсов постепенно вроде бы побеждает, хотя объемы российских грантов все еще на порядок меньше, чем западных, и прорыва не видно.
Хотя до победы дела конкурсного финансирования на основе независимой и качественной экспертизы проектов далеко, надо понимать, что и такая система может быстро бюрократизироваться. Это довольно широко обсуждается в западных странах: квазирыночная борьба за гранты стимулирует продолжение рутинных работ, а молодые и прорывные направления остаются на голодном пайке.
Можно сказать, что нам до этой проблематики далеко — у нас даже конкурсы на занятие профессорских позиций в университетах не проводят, а гениальным аспирантам не прорваться вообще. Но надо помнить, что формальный подход и бюрократическое занудство имеют сотни лиц. Победа будет видна не столько по изменению законов, сколько по изменению среды — с уныло-бюрократической до конкурентной и творческой. Наша наука будет иметь шанс, когда научную карьеру (не в смысле должностей, а в смысле возможности совершать открытия) быстрее будет делать именно в России.