«МЫ САМИ НЕДООЦЕНИВАЕМ НАШУ ИСТОРИЮ»
26.06.2019
Источник: Коммерсантъ, 26.06.19
Интервью взяла Надежда Померанцева
Россия
перестала смотреть на Африку как на источник неприятности
Африка
снова в числе лидеров мировой политической и экономической повестки. Что
происходит с отечественной африканистикой и с какими сложностями она
сталкивается в год проведения первого российско-африканского саммита в Сочи, в
интервью «Ъ-Науке» рассказал доктор исторических наук и почетный доктор
Университета Западного Кейпа (ЮАР), профессор, главный научный сотрудник
Института Африки РАН Владимир Шубин.
—
Владимир Геннадьевич, что происходит с нашей научной школой по африканистике?
Мы отстаем, опережаем или совпадаем с основной повесткой мировых исследований?
—
Во-первых, наша школа африканистики жива и развивается. Самый тяжелый период
пришелся на 1990-е годы, когда уменьшилось количество высших учебных заведений
и научных центров, занимавшихся африканистикой, а значит, и количество ученых.
Например, штат Института Африки РАН сократился почти в два с половиной раза.
Было и сильное пренебрежение к Африке на уровне госполитики. Но это время уже
закончилось.
Считаю,
что в целом, несмотря на скромные финансовые возможности, от остального мира, в
том числе стран Запада, мы совершенно не отстаем. В качестве доказательства
можно привести международные конференции, которые проходят в Институте Африки
раз в три года (следующая будет в мае 2020 года) и собирают более ста
участников из мировой африканистики. Участие в них считается престижным среди
зарубежных коллег. Наших сотрудников — и меня в том числе — часто просят
рецензировать материалы и статьи зарубежные издания. Например, я вхожу в редколлегию
в трех африканских и одном бразильском научных журналах. Это тоже пример
высокого уровня наших специалистов и того, что за рубежом к нам относятся с
уважением.
—
Какие основные проблемы сейчас встают перед российскими учеными-африканистами?
—
К сожалению, та реорганизация 2013 года, которая чуть не привела к ликвидации
РАН, стала причиной того, что был прекращен и до сих пор не восстановлен обмен
между нашими и иностранными научными учреждениями. Раньше в соответствии с
двусторонними соглашениями, приглашая коллег из-за рубежа мы за своей счет, как
академия, предоставляли им жилье и командировочные и получали то же самое,
приезжая к ним по обмену. Приезжающие стороны оплачивали только свой проезд.
Наши
ученые, например, регулярно ездили по обмену в Англию в Школу востоковедения и
африканистики, в Швецию — в Институт Африки северных стран. Но с 2015 года
такой возможности по обмену больше нет. Поэтому, с одной стороны, говорят о
необходимости поддержания международных контактов, а с другой стороны — вот
такой удар был нанесен именно по этим связям.
Наш
институт вошел в первую категорию научных заведений, опередив, кстати,
институты США, Латинской Америки и Европы — это подтверждает высокий уровень нашей
африканистики по нашим стандартам.
Важно,
что с этого года за счет дополнительных надбавок существенно возросла зарплата,
но хотелось бы, чтобы ее уровень был стабильным.
—
К Африке большой интерес и со стороны делового сообщества и государства. В этом
году запланировано несколько крупных конференций и первый экономический саммит
«Россия—Африка». Привлекают ли к участию в подобных мероприятиях
ученых-африканистов? Насколько задействована ваша экспертиза?
—
Тут ситуация улучшилась. Все же директор нашего института Ирина Абрамова и два
ее заместителя два года назад были выбраны членами-корреспондентами РАН.
Абрамова также была избрана в президиум Академии наук. Это, конечно, дает
определенные возможности. Институт очень тесно работает с МИДом. Можно упомянуть,
что заместитель министра иностранных дел, спецпредставитель президента РФ по
Африке и Ближнему Востоку Михаил Богданов в 2017 году защитил у нас
кандидатскую диссертацию. Если говорить о взаимоотношениях с бизнесом, то да,
часто приглашают выступать на конференциях и на другие мероприятия, но можно
было бы, конечно, побольше использовать накопленный опыт научной экспертизы. У
нас почти нет того, что во всем мире называется понятием «культура
консультирования». Чтобы, прежде чем вкладывать деньги, сначала изучить вопрос.
Да, сейчас ситуация с консультированием стала лучше, чем десять лет назад, но
все равно этого явно недостаточно. Иначе бывает так, что бизнесмены приехали,
поохотились на животных, провели какие-то почти случайные встречи, вложили деньги,
ничего не получили взамен и решили, что в Африке работать нельзя.
—
Как вам кажется, почему крупный российский бизнес, который во многих случаях
еще и с госучастием, не вкладывается в исследования по Африке?
—
Не могу сказать, что это так. Действительно, прежде всего исследователям
помогают фонды, финансируемые из бюджета. Два основных фонда, в которые можно
обращаться за поддержкой,— Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ)
и гораздо более богатый Российский научный фонд. Между ними большой перепад в
суммах финансирования — первый дает до миллиона в год при одобрении проекта, во
втором можно получить до пяти. Я вхожу в экспертный совет по одному из
направлений РФФИ, и могу сказать, что примерно треть тех, кто обращается за
грантами, их получают. Считаю, что самое главное направление в подобных грантах
— это поддержка полевых исследований. Если говорить о наших заявках как
сотрудников Института, то мы в основном их тратим на поездку в Африку.
Если
говорить о негосударственных фондах, то несколько лет назад у нас был хороший
проект вместе с «Росатомом», который позволил поехать в Африку сразу четырем
группам исследователей. С этого года у нас стартовал проект «Русские в Африке»,
осуществляемый вместе с компанией Global Resources. Главная задача проекта —
показать присутствие русских в Африке с момента появления первых кораблей в
XVIII веке до 1960-х годов. Мы уже провели полевые исследования в Намибии, ЮАР
и Зимбабве.
—
Как вообще изменилось наше отношение к Африке?
—
Во-первых, улучшилось за счет общего изменения экономической ситуации в нашей
стране. В России перестали смотреть на континент преимущественно как на
источник неприятностей — терроризма и наркотрафика. Плюс была проведена долгая
работа, в том числе и с участием сотрудников нашего Института, которые в
статьях и книгах научно доказывали тезис, что именно в Африке сегодня
содержится огромный демографический потенциал, который наряду с природными
ресурсами континента имеет огромное значение для развития мировой экономики. С
учетом неизбежного старения известной части человечества именно Африка может
помочь восполнить необходимую рабочую силу.
Во-вторых,
Африка стала мировым трендом. Темы экономического роста на континенте, хотя и
несколько снизились, все же вдвое превышают российские.
—
Что из советского опыта африканистики безусловное научное конкурентное
преимущество?
—
Мы всегда были сильны в изучении и преподавании африканских языков. Другое
дело, что сегодня у нас в университетах на кафедрах африканистики уменьшилось
их количество. У нас проводятся серьезные крупные исследования с большой зоной
охвата. Беда в том, что на Западе нередко встречается «мелкотемье».
Вспоминается, что когда несколько лет назад была острая ситуация в Зимбабве, то
на проходившей в Англии научной конференции вообще не было ни одной крупной
работы по тематике этой страны. Все мелкие темы — частные, региональные.
Еще
один важный момент советской школы — изучение сопротивления африканцев
колониализму. Хотя на Западе этой темой сейчас тоже стали заниматься.
—
А насколько африканистика популярна сейчас среди молодежи?
—
Африканистика-то популярна, но есть и острый финансовый вопрос. Недостаток
финансирования, конечно, отражается и на научной деятельности, а особенно на
кадровой политике. Например, у нас в институте есть несколько молодых
сотрудников, кандидатов наук, знающих по два африканских языка, которые до
нынешнего года получали в месяц со всеми надбавками 17 500. Конечно, на эти
деньги жить невозможно. В институте они остались, но работают по
совместительству.
Еще
один пример. Президенту доложили, что только 14% из числа окончивших
аспирантуру вовремя защищают диссертации. Однако вместе с этой цифрой ему,
кажется, «забыли» доложить, что стипендия аспиранта в институтах РАН менее трех
тысяч, а за общежитие, называемое теперь «гостиницей», нужно платить почти
восемь. То есть человек, поступающий в аспирантуру академического научного
учреждения, должен платить только за жилье чуть ли не в три раза больше, чем
получает. Конечно, в таком случае защититься за три года фактически нереально.
—
Когда я делала как раз для Газпромбанка исследовательский проект «Советское
наследие» и много работала в архивах, то очень удивилась тому, что я была
фактически первым читателем многих документов, хотя они уже давно рассекречены.
Я видела много иностранных исследователей взаимоотношений СССР со странами
третьего мира, их явно было больше, чем отечественных.
—
Иногда просто слишком много административных препон. Например, на два года с
лишним был закрыт читальный зал Российского государственного архива новейшей
истории, который переезжал из одного из зданий администрации президента. В нем,
в частности, хранятся архивные документы международного отдела ЦК КПСС. Когда
наконец он открылся, я решил узнать, что там есть в фондах по сектору Африки
этого отдела (в конце концов, я же там работал!). Выяснилось, что с 1958 по
1961 год из 26 дел рассекречено только одно! Более поздний период рассекречен
больше. И я думаю, что это все же чисто административное, а не политическое
решение.
Но
мы действительно сами недооцениваем нашу историю, мы сами недостаточно копаем.
К тому же те люди, что пришли к власти в 1990-е годы, поставили задачу отменить
все, что было до них. Поэтому долгое время было такое скептическое отношение к
советским наработкам.
Не хочется затрагивать политику, но давайте также вспомним и то, что и
сейчас у России нет государственной стратегии развития отношений с Африкой.
Есть планы, ведется большая работа