http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=8f3631dd-bf97-4ef7-8a6f-e196aa29a5cc&print=1© 2024 Российская академия наук
Каковы взаимоотношения науки и власти в современной России?
В январе отметил 80-летие один из влиятельнейших научных журналов России «Вопросы экономики». Едва отзвучали последние поздравительные речи и благодарственные слова в адрес издания, его главный редактор Леонид Абалкин вновь окунулся с головой в любимое занятие — инициировать на страницах журнала дискуссию по самым острым социально-экономическим проблемам. О нескольких таких болевых точках — взаимоотношениях науки и власти в России и поисках вариантов долгосрочного развития государства — он рассказал в интервью STRF.ru.
Справка STRF.ru: Абалкин Леонид Иванович, главный редактор журнала «Вопросы экономики», научный руководитель Института экономики РАН, член Международной академии управления, профессор, доктор экономических наук, академик РАН
Леонид Абалкин: «Отношения науки и власти сейчас хуже, чем в советское время, — учёных слышать не хотят»
— Я в этом кабинете сижу с 1986 года — так что помню многих руководителей страны. Сейчас отношения науки и власти хуже, чем в советское время, — учёных слышать не хотят. Наши нынешние государственные деятели, помимо массы неоспоримых достоинств, имеют одну очень опасную черту — они считают, что сами всё знают и что советоваться с профессорами излишне. Например, недавно обсуждалась проблема демографического кризиса. В правительстве было много встреч, готовились специальные программы. Однако ни на одно совещание по демографической политике не пригласили специалистов по этой проблематике. В результате решили: выделим деньги на материнский капитал, и рождаемость повысится. Но с точки зрения науки это бред.
Или другой пример. Вот уже восемь-девять лет в Институт экономики РАН присылают проект государственного бюджета. Причём буквально на следующий день после того, как он появляется в Думе. А это немалая такая кипа бумаг, которые надо проработать и через 10 дней дать заключение. В институте есть специальная группа, которая занимается бюджетом, — Центр финансово-банковских исследований под руководством Вячеслава Сенчагова. Наши эксперты готовят заключение, посылают его в правительство, в Государственную думу, Совет Федерации, Счётную палату, получают за свою работу благодарности. Одно обидно: к проекту их допускают только на заключительной стадии, когда он поступает в Госдуму, а на всех предшествующих этапах, собственно к самой разработке бюджета Минфин никого из учёных-экономистов не привлекает. Мы можем лишь потом его немного скорректировать, однако сама модель бюджета сохраняется.
Но ведь у науки есть экспертные функции, которые должны своевременно выполняться при принятии любых крупных решений. Мы об этом говорили и не раз, но достучаться до руководителей нашего государства сегодня нельзя в принципе. Раньше я дозванивался всем — Горбачёву, Крючкову, министру финансов и т.д. Какие-то рекомендации проговаривались, какие-то мнения выслушивались. Нынешняя вертикаль власти выстроена настолько жёстко, что дозвониться ни до кого невозможно — ни мне, ни директору нашего института.
Большинство тех, кто в 90-е и 2000-е годы проводил курс на игнорирование научного сообщества, сегодня монополизировали доступ к уху главы правительства и президиума. Посмотрите: Кудрин, Чубайс — во власти, Зурабов, которого сняли с поста министра социального развития, сейчас советник президента.
Несмотря на общее игнорирование рекомендаций научного сообщества, некоторые работы учёных в руководстве страны всё же читают. Хорошим подтверждением тому могут служить четыре нацпроекта. Что это — изобретение одного человека? Нет. Это свидетельство того, что власть услышала настроения общества
По каким параметрам Вы бы предложили оценивать социально-экономическое положение России?
— В настоящее время у нас ориентируются на два показателя: валовой внутренний продукт и темпы роста инфляции. Эти два кубика подбрасываются, и путём их сопоставления определяется оценка состояния дел в государстве. Но только рост ВВП в значительной степени обусловлен не усилиями власти, а стоимостью на мировом рынке нефти, газа и т.п. Соответственно, его высокий темп никак не зависит от заслуг власти, он всего лишь отражает динамику мировых цен на топливно-энергетические ресурсы. Что касается инфляции, то все последние годы мы ни разу не выполняли параметры, которые определялись для неё в бюджете Министерства финансов. Каждый год она была выше. Это связано с тем, что методы управления инфляцией, основанные на монетарной политике, в принципе неосновательны. Значит, эти два показателя не подходят для оценки социально-экономического положения страны.
В своих работах я всегда писал, что его надо оценивать по качеству жизни населения. А это куда более сложный показатель: он включает в себя дифференциацию населения в зависимости от уровня доходов, то есть глубину разрыва между бедными и богатыми, состояние экологической среды, уровень образования в стране. Существует целая система параметров, отражающих качество жизни. И любая — структурная, экономическая, финансовая — политика в государстве должна быть направлена на его улучшение.
Все 90-е годы мы жили в условиях дефицита бюджета, международных займов, а с 1999 года начался рост. Ежегодно мы выходим на профицит бюджета, у нас появились дополнительные средства, мы создали стабилизационный фонд, начали накапливать. В обществе родилась надежда на возможность решения главных проблем, приводящих к недостаточно высокому качеству жизни населения.
Нельзя одновременно решать все проблемы, надо выбирать именно ключевые. В этой связи отмечу, что, несмотря на общее игнорирование рекомендаций научного сообщества, некоторые работы учёных в руководстве страны всё же читают. Хорошим подтверждением тому могут служить национальные проекты по четырём направлениям: образование, здравоохранение, агропромышленный комплекс и доступное жильё. Что это — изобретение одного человека? Нет. Это свидетельство того, что власть услышала настроения общества. И хотя спустя три года национальные проекты, в принципе, отменены, и финансирование по ним оказалось недостаточным, они стали составными частями общего экономического плана.
В стране должна быть единая финансовая и внешнеэкономическая политика. Но Москва и Россия — это разные вещи. Нельзя из столицы принимать решения по развитию регионов, что-то им диктовать. Нужно сделать так, чтобы у них самих было достаточно средств к развитию
Вы назвали одной из главных составляющих оценки качества жизни в государстве дифференциацию доходов бедных и богатых. Каково у нас это соотношение?
— Чудовищное. Я беру только официальные данные, даже не пытаюсь проводить свои расчёты. Есть мировой стандарт: соотношение между доходами десяти процентов самых бедных и десяти процентов самых богатых должно быть не менее чем 1:10. Считается, если данный показатель выше, то начинаются социальные протесты, воровство, теракты, бандитизм и т.п. В Европе он составляет примерно 1:8. У нас же это соотношение 1:16 — больше, чем в советское время, даже больше, чем в 90-е годы. И, к сожалению, разрыв между бедными и богатыми по доходам постоянно растёт. Что страшно.
Есть методы борьбы с этой бедой, причём безо всякой инфляции. Надо всего лишь ввести прогрессивную шкалу налогообложения, в соответствии с которой чем богаче человек, тем большую сумму налогов он платит. При зарплате ниже прожиточного минимума налог вообще не должен браться. Если человек получает минимальную зарплату до какой-то суммы, например, сто тысяч рублей, пусть платит 13 процентов. При зарплате свыше ста тысяч и до миллиона с него надо брать, скажем, 18 процентов. Если свыше миллиона, то 23 процента. Таким образом можно обеспечить достаточно мощные налоговые поступления, которые не приведут к росту инфляции.
Мы уже устали писать об этом, но Министерство финансов не хочет ничего менять. Придумали плоскую шкалу налогов, когда одни и те же 13 процентов платят все — и тот, кто зарабатывает миллиард рублей, и тот, кто получает минимальную зарплату. Дико! Во всех развитых государствах существует прогрессивная шкала налогообложения, мы же — единственная страна с так называемой «рыночной экономикой», где шкала налогообложения плоская.
В своих работах Вы не раз писали о необходимости полной перестройки российской экономики. Каким образом она должна происходить?
— Сложный вопрос ввиду того, что перестраивать надо прежде всего систему межбюджетных отношений. Усилия централизованной общефедеральной власти по ключевым вопросам развития государства должны опираться на широкую инициативу субъектов Федерации. А в России в настоящий момент одна из центральных проблем — именно разграничение полномочий между центром и субъектами Федерации.
В стране должна быть единая финансовая и внешнеэкономическая политика. Но Москва и Россия — это разные вещи. Нельзя из столицы принимать решения по развитию регионов, что-то им диктовать. Нужно сделать так, чтобы у них самих было достаточно средств к развитию. В крупных регионах, таких, например, как собственно город Москва, Московская и Белгородская области, Татарстан, Хабаровский край, есть сильные лидеры, которые имеют возможность непосредственно общаться с населением, и потому лучше центра знают, куда направить средства — на сельское хозяйство, больницы, школы или на какие-то другие цели.
Среди субъектов Федерации примерно десять процентов являются «регионами-донорами», которые дают деньги в бюджет. Остальные сидят на дотациях. Чтобы получить какие-то средства из федерального бюджета, они идут с протянутой рукой в Министерство финансов. А надо сделать так, чтобы бездотационными стало большинство субъектов, пусть их будет процентов 70, всем всё равно не достичь этого уровня. Допустим, всё, что субъекты Федерации зарабатывают сверх необходимых отчислений в федеральный бюджет — на оборону, на безопасность, на космос и так далее, они должны оставлять себе. Их надо поощрять, чтобы они не ходили с протянутой рукой. Это мощный стимул к развитию как самих регионов, так и страны в целом.
В России сейчас есть чёткий курс развития?
— Такого курса нет. Когда Путин в первый раз в 1999 году возглавил правительство, он создал Центр стратегического развития и пригласил туда Германа Грефа. Центру было поручено разработать долгосрочную программу социально-экономического развития России. Эксперты Центра попытались это быстренько сделать, но их проект подвергся резкой критике как со стороны учёных, так и со стороны предпринимателей. С тех пор правительство отказалось от разработки долгосрочных национальных стратегий.
Нынешние экономические прогнозы у нас ограничиваются двумя-тремя годами. А что это значит? Приведу простой пример. Вы хотите не просто торговать сырой древесиной, а создать современное деревообрабатывающее предприятие. Для этого вы сначала разработаете бизнес-проект, потом найдёте площадку для строительства промышленного объекта, купите оборудование (зачастую не у себя, а за границей), подготовите кадры и т.д. Два-три года вы будете только тратить средства, отдачи ещё не будет, она появится только на четвёртый-шестой год.
Понятно, что при таком недалёком прогнозировании никакой перевод экономики на инновационный тип развития не может произойти по природе.
Но разве не на дальний прогноз опирается Концепция долгосрочного развития России до 2020 года?
— Стратегия развития страны — это не выбор одного лица. Она должна пройти обсуждение в научных кругах, среди предпринимателей, в регионах. Это не должен быть очередной вариант осчастливливания нации с подачи какого-то популиста. Стратегия должна быть выражением воли народа, поскольку подразумевает согласие людей идти на определённые жертвы, уступки.
Сейчас, несмотря на финансовый кризис, вполне можно было бы принять Программу долгосрочного развития, но в таком виде, чтобы она носила характер национальной стратегии. К сожалению, в нынешнем своём варианте — это всего лишь проект Министерства экономического развития, неофициальный документ, который никем не принят — ни правительством, ни Думой, ни президентом.
Единственное условие прогресса такое: надо, чтобы следующее поколение учёных было чуть-чуть умнее, чем предыдущее. Должен сказать, что в России сегодня в этом плане всё в порядке. Нынешний уровень образования молодёжи качественно отличается от того, что был в те годы, когда я учился
Институт экономики РАН может предложить альтернативную программу долгосрочного развития России?
— Институт в прошлом году уже выпустил подобную программу. Это была концепция социально-экономического развития страны до 2016 года. Над ней работал очень большой коллектив учёных под руководством директора нашего института Руслана Гринберга. Потом нас раскритиковали за следующий тезис: при той стратегии, которая сейчас проводится в стране, у России нет «светлого будущего». Это было сформулировано, прошло в печать. Все начали на нас шуметь: «Зачем так смело высказываться?». Мы это пережили, и сейчас готовим второе издание своей концепции долгосрочного развития. На этот раз до 2020 года.
Что, по-вашему, является главным критерием прогресса, развития общества?
— Однажды выступая в Лингвистическом институте, я задал вопрос залу: «Какие нужны условия для прогресса?». Чего мне только не называли: и кибернетику, и ноу-хау, и нанотехнологии и т.п. Я говорю: нет-нет! Единственное условие прогресса такое: надо, чтобы следующее поколение учёных было чуть-чуть умнее, чем предыдущее. Ведь если уровень образованности будет ниже, то, соответственно, будет регресс. Должен сказать, что в России сегодня в этом плане всё в порядке. Нынешний уровень образования молодёжи качественно отличается от того, что был в те годы, когда я учился. В лучшую сторону. Мы писали курсовые работы от руки, сейчас их печатают только на компьютере. У меня дочка преподаёт в Финансовой академии. Своим слушателям она рассылает вопросы по интернету. Люди получают задания и на занятия приходят уже с готовым результатом. Качество обучения возросло на порядок. Я думаю, что в этом одна из главных надежд России. У нас творится масса безобразий: хулиганство, воровство. Наше общество неоднородно. Но так называемое интеллектуальное поколение на порядок выше. Я действительно так считаю. Это хороший шанс, который при умелой политике может обеспечить России достаточно уверенное будущее.