Филдсовская медаль—это что-то вроде Нобелевской премии для математиков, которых изобретатель динамита обделил своим вниманием

Но если для получения Нобелевки, по выражению ее лауреата физика Виталия Гинзбурга, «нужно жить долго», медаль Филдса - весьма точный показатель текущих заслуг. С 1924 г. ее вручают раз в четыре года на международном математическом конгрессе ученым моложе 40 лет.

НА УЛИЦЕ ЭЙНШТЕЙНА

Со времени распада СССР среди получателей медали Филдса всегда были россияне, работающие за рубежом. В нескольких милях от факультета математики Принстонского университета, где работает Окуньков, находится Институт передовых исследований, где трудится предыдущий обладатель медали Филдса - Владимир Воеводский. В часе езды - университет Ратгерс, где читает лекции лауреат 1998 г. Максим Концевич, живущий в Париже.

Нам, привыкшим к превосходству АН СССР в области точных наук, трудно осознать, что ведущих наших математиков теперь легче встретить в Принстоне на улицах Эйнштейна или фон Неймана, чем в Москве на улицах Вавилова или Лебедева. Наши математики и физики активно работают в лучших мировых университетах, тогда как средний возраст кандидатов наук в Российской академии наук (РАН) превысил 50 лет, а докторов - 60. По оценке экс-министра науки Бориса Салтыкова, за рубежом активно работают от 25000 до 35000 ученых, навсегда покинувших Россию, примерно столько же ведут челночный образ жизни, разделяя свое время между Россией и заграницей. «В научном плане они уже уехали - там у них основные соавторы, оборудование для работы, которого нет в России», - поясняет Салтыков. Количество исследователей, активно работающих в науке преимущественно на территории России, Салтыков оценивает примерно в 50000 - 60000.

ДВА МИРА, ДВА ШАПИРО

«Мне интересно работать там, где я родился и вырос», - объясняет свою привязанность к отечественной науке Валентин Горделий. Вот уже 14 лет он ведет двойную жизнь, курсируя между Европой и Россией. Он руководит группой в Институте нейробиологии и биофизики Юлихского исследовательского центра в Германии и возглавляет Центр биофизики и физики надмолекулярных структур МФТИ в Долгопрудном. «Пять лет назад я предполагал, что ситуация в России улучшится, и не ошибся», - говорит Горделий.

Жизнь на два дома началась для Горделия с того, что он вытащил в Германию аспирантов из Физтеха. Выбил для них повышенную стипендию - такую, чтобы за несколько лет можно было накопить на однокомнатную в Долгопрудном. И действительно накопили, но только в ценах 2001 г. - столь резкого удорожания недвижимости Горделий предусмотреть не смог.

«Неизвестно, чем кончатся научные шаттлы, - размышляет Салтыков. - Драма отсутствия реформ в том, что часто самым перспективным молодым людям не дают сделать научную карьеру на родине». За последние четыре года бюджет РАН утроился в текущих ценах и удвоился - в постоянных. «Почувствовали ли это увеличение рядовые научные сотрудники?» - задает риторический вопрос Салтыков. Несколько тонн биофизического оборудования для центра в Долгопрудном Горделий купил и привез в 2001 г. при поддержке немецких коллег, МФТИ помог с ремонтом помещения. Еще 3,5 т приборов уже упакованы в Юлихе и готовы к отправке. «Я пытался получить гранты от российского Министерства науки, чтобы платить нашим сотрудникам, но тщетно. На Западе при мощнейшей конкуренции среди ученых я получаю все, что мне нужно для работы»,—сравнивает условия биофизик. Сотрудники Центра биофизики живут на гранты, выделяемые Германией.

ПЕРВАЯ СТУПЕНЬ

Если финансирование науки будет расти теми же темпами, что и в предыдущие несколько лет, неизбежно встанет вопрос, где взять молодых, амбициозных и еще не старых специалистов мирового уровня. Наличие обширной диаспоры - гарантия того, что эти позиции можно будет заполнить возвращающимися учеными действительно мирового класса. Но прежде чем возвращать профессоров, нужно пройти этап совместных научных проектов, убежден экономист Всемирного банка Евгений Кузнецов, автор масштабного исследования «Сети диаспор и международная миграция навыков»*.

По гипотезе Кузнецова, перед тем как приобрести влияние, диаспоры проходят несколько стадий эволюции. На первом этапе приехавшему в другую страну ученому или бизнесмену лучше забыть про то, что он русский или китаец. На втором возникают профессиональные землячества - прежде всего чтобы поддерживать друг друга в плане карьерного роста. И только на третьем, когда появляется критическая масса успешных индийцев, русских, китайцев, диаспоры обращают взгляд на родину. «Русская научная диаспора завершает первый этап, а индийцы уже на третьем, - говорит Кузнецов. - Индийская диаспора серьезно влияет на свою страну, но в 1960-е гг. в США они старались забыть, откуда приехали».

Первые «возвращенцы» с именем, считает Кузнецов, очень полезны для демонстрационного эффекта. Один из показательных примеров - московская лаборатория молекулярных механизмов старения Евгения Нудлера, профессора биохимии Нью-Йоркского университета, который уехал из России 15 лет назад аспирантом биофака МГУ. Две недели назад он стал одним из 13 лауреатов NIH Director's Pioneer Award - персонального гранта на пять лет размером $2,5 млн. В России годовой бюджет Нудлера в 2 раза скромнее - $1 млн на четыре года. Финансирование обеспечил фонд «Династия», основанный Дмитрием Зиминым.

«Фонд пошел мне навстречу, дав денег на проект по старению, который я не смог бы начать в Нью-Йорке. Их условием была работа в Москве, и я с удовольствием согласился», - говорит Нудлер. Своего помещения у лаборатории пока нет, исследования ведутся на базе нескольких российских институтов. Вообще, в Америке лаборатория работала бы более эффективно, чем в России. «В Москве можно купить любые реактивы и приборы, только на это уходит больше времени и денег, чем в Нью-Йорке», - отмечает Нудлер.

Для «Династии» проект с Нудлером - это «эксперимент в преддверии большого проекта по репатриации ученых», объясняет исполнительный директор фонда Елена Чернышкова. В идеале инициативу Зимина должно подхватить государство, но пока идея вернуть ведущих ученых с помощью целевых программ не находит поддержки у чиновников: те советуют подождать, когда исследователи сами потянутся домой. «За это время научная школа может погибнуть безвозвратно», - тревожится Чернышкова.

РЕСУРС ДИАСПОРЫ

Для Западной Европы, Китая и Индии их научные диаспоры стали мостиком в мировую науку. Уехавшие ученые полезны не только как потенциальные «возвращенцы», но и как источник независимой экспертизы, отсутствующей или пришедшей в упадок дома, как члены попечительских советов, которые могут помочь повысить эффективность отечественных университетов, наконец, как фандрайзеры.

Иногда, чтобы преодолеть отставание от мировой науки, диаспоры приходится специально создавать. В России так обстояло дело с общественными науками, сильно деградировавшими при советской власти. Российская экономическая школа (РЭШ) была создана в 1992 г., и сначала большинство ее выпускников уезжало учиться в лучшие докторантуры в Америке и Европе. Лишь в конце 1990-х на Западе накопилось достаточно русских экономистов, чтобы ученые начали возвращаться в Россию. Сегодня РЭШ входит в сотню лучших факультетов экономики в Европе. Построенный по той же модели Европейский университет в Санкт-Петербурге входит в сотню лучших в Европе по политологии. С проблемой отсутствия диаспоры сталкивается и вновь создаваемая Московская школа управления (МШУ) в Сколкове - в ведущих бизнес-школах мира по-прежнему работают лишь несколько десятков россиян, и почти все они находятся в начале своей исследовательской карьеры. Поэтому в первые годы своего существования МШУ будет вынуждена полагаться на приглашенных иностранных профессоров.

Другое дело, что чем дальше, тем менее важным будет основное место работы ученого. Безусловно, исследователю необходимы доступ и к оборудованию, и к библиотеке, и к общению с талантливыми коллегами, но уже сейчас физическое местоположение играет все меньшую роль. Как показано в недавней работе Хана Кима, Адера Морзе и Луиджи Зингалеса**, если в 1970-е и 1980-е гг. производительность ученых в области экономики и финансов зависела от того, в каком университете они работали, то в 1990-е гг. эта зависимость исчезла. Дело не в том, что остальные университеты сократили разрыв: он по-прежнему велик и даже немного увеличился за последние 30 лет. Авторы аккуратно доказывают, что имеет место как раз самое очевидное объяснение: современные информационные технологии дают возможность хорошо работать не только в самых лучших вузах. Конечно, экономика не физика, но и в естественных науках очевиден эффект проникновения Интернета. Так что россияне, работающие в лучших западных университетах, смогут проводить все больше и больше времени в России без ущерба для карьеры. Конечно, при условии, что их здесь будут ждать и ценить.

ЧТО ДЕЛАТЬ

Научная диаспора нужна не только для того, чтобы удержаться в лидерах научной гонки. Как показывают примеры Индии и Китая, научная и предпринимательская диаспоры работают рука об руку. Обе крайне важны для развития экспортно ориентированного бизнеса на родине. Для описания взаимодействия между индийской и китайской диаспорами в Силиконовой долине и ростом новых компаний в Индии и Китае Энн-Ли Саксенян*** из Беркли заменила старый термин «утечка мозгов» новым—«циркуляция мозгов». Без индийской диаспоры в Силиконовой долине не было бы никакого Бангалора. Без китайской диаспоры не было бы феноменального роста иностранных инвестиций и новых отраслей в Китае.

Ждать милостей от диаспоры не стоит, в уехавших нужно видеть партнеров, а не доноров, предупреждает Кузнецов. В своей работе он приводит пример упущенных возможностей: масштабные вливания диаспоры в экономику Армении не привели к заметным результатам, потому что это была помощь, а не инвестиции.

Целый ряд стран предпринимает титанические усилия по обращению утечки мозгов вспять. В Индии, Китае, Израиле, Корее правительство финансирует специальные программы по возвращению ученых из Америки, несмотря на то что вернувшимся приходится платить огромные по местным меркам деньги. В Китае по программе «100 профессоров» вернулась уже тысяча ученых, которым дома платят такую же зарплату, как в Америке. Эти усилия дают результат: азиатские страны сокращают разрыв с Западом по количеству публикаций, цитирований, патентов, в них появляются университеты и бизнес-школы действительно международного уровня.

Кузнецов, впрочем, скептически относится к идее воспроизведения китайского опыта в России. «Вначале хорошо было бы создать несколько незаметных площадок, без лишней рекламы—чем технократичнее, тем лучше,—подчеркивает экономист.—В вузах существуют живучие и очень полезные ассоциации выпускников, работающих на Западе. Через такие локальные сообщества и может возникнуть национальная сеть связей с диаспорой». «В России крупная программа опасна своей коррупционностью, поэтому начать лучше с пилотов,—соглашается Салтыков.—В принципе у государства сейчас большие возможности, но мы знаем, как в Академии наук делят деньги».

Между тем площадок - независимых от казны и Академии наук лабораторий и институтов - в России становится все больше. И это вселяет надежду в эмигрантов. Окуньков говорит, что с удовольствием бы сотрудничал в России с негосударственной наукой «вроде Независимого московского университета», только лучше финансируемой. Мотив - ученому не хочется «быть привязанным к единственному ведомству».

Возвращение ученых - недешевое удовольствие, но оно вполне по карману российскому бюджету. Ежегодные расходы на сотню профессорских стипендий (примерно по $50 000, или 1,33 млн руб., каждая) были бы меньше, чем любой из 17 грантов (от 400 млн до 1 млрд руб.), выданных ведущим российским университетам на «национальные инновационные программы», и на порядок меньше, чем расходы на создание каждого из двух «национальных университетов» (1,5 млрд руб. - годовой бюджет каждого проекта) или на каждую из двух «бизнес-школ международного уровня». Конечно, эти расходы, которые в основном пойдут на инфраструктуру и оборудование, тоже необходимы, но было бы логично развернуть дополняющую их программу по возврату ученых вместе с тематикой их исследований.

Главное - перестать делать вид, что мы нужны диаспоре больше, чем она нам. Надо признать, что российские ученые, работающие за рубежом, не просто часть российской науки и общества, а ее гордость. Надо сказать, что Россия их ценит и ждет домой.

***

НАША ШКОЛА За что давали медаль Филдса математикам из России 1994 Ефим Зельманов

За решение ограниченной проблемы Бернсайда.

1998 Максим Концевич

За доказательство гипотезы Уиттена об эквивалентности двух моделей квантовой гравитации и нахождение лучшего инварианта узлов с помощью интеграла Концевича.

2002 Владимир Воеводский

За разработку теории гомотопий для алгебраических многообразий и создание мотивной когомологии.

2006 Андрей Окуньков

За достижения, соединяющие теорию вероятностей, теорию представлений и алгебраическую геометрию.

2006 Григорий Перельман

За вклад в геометрию и достижения в изучении геометрической и аналитической структуры потоков Риччи.