http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=ab0bf0d0-c22d-4504-a63a-db3d6614faf8&print=1© 2024 Российская академия наук
Итоги выборов в Академию наук вызвали вопросы не только по отделению физиологических наук, но и по отделению математики. К сожалению, многие упреки о низких индексах Хирша у выбранных членкоров, о блокирующем пакете трех институтов и др. звучат непублично, в кулуарах, и у математиков нет возможности ответить, глядя критикам в лицо. Вопросы, в которых звучат основные упреки, мы задали академику РАН, президенту Московского математического общества Виктору Васильеву. Отметим, что этот материал должен был появиться на сайте «Индикатор.ру», но там его отказались публиковать, так как не нашли в тексте «никакой новизны». Беседовала Наталия Демина.
— Стоит ли использовать индекс Хирша при оценке эффективности работы математиков? Как сами математики к нему относятся?
— Математики не любят индекс Хирша и прочие библиометрические показатели, потому что у математиков они объективно намного меньше, чем, скажем, у физиков, не говоря о биологах. Физиков раз в десять больше (а биологов/медиков — раз в сто). Кроме того, многие из них работают в больших коллаборациях, поэтому публикаций там выходит неизмеримо больше, чем в математике, где 90% статей имеют не более двух авторов. Соответственно, получается больше ссылок (часто занимающих место, сравнимое по размеру со всей остальной статьей, потому что нехорошо не сослаться на всех, кто работал в этом же направлении).
Поскольку начальство типа Минобрнауки или ФАНО, а за ними и некоторые журналисты очень любят иметь какой-нибудь общий критерий, позволяющий ни в чем по существу не разбираться, например того же Хирша, — то в списках, в которых участвуют разные специальности, математики представлены в невыгодном свете.
Тут еще такое следствие: если математик делает работу, связанную с современной физикой, то при том же профессиональном уровне эта публикация будет цитироваться больше раз в пять.
— Наверняка показатели цитирования зависят и от области математики, в которой исследователь работает?
— Да. Например, особенно популярными оказываются достаточно традиционные, не требующие обязательного высокого уровня абстракции области, которые щедро представлены научными школами стран третьего мира, решивших завести у себя математическую грамотность. Конечно, и там есть хорошие задачи и работы, но, кроме того, несоразмерно много эпигонских публикаций, заполненных мелкими обобщениями.
С другой стороны, есть продвинутые области, возникающие, как английский газон, на базе вековой культуры и доступные очень немногим. Нетрудно понять, кто оказывается в более выгодном свете с точки зрения цитирований. Скажем, математический логик может иметь в 15 раз меньше цитирований, чем специалист того же уровня, работающий в динамических системах, теории функций или математической статистике.
По этим (и другим похожим) причинам отношение к индексу Хирша и т. п. в математическом сообществе довольно глумливое. Показательно, что в прениях при выборах в секции математики индексы цитирования упоминались ровно один раз (в моем выступлении в пользу Б. Фейгина, превосходившего конкурентов и по этому параметру).
— Как Вы отнеслись к неизбранию Станислава Смирнова в академики РАН? Было ли у него больше шансов, если бы он баллотировался в членкоры?
— Я очень высокого мнения о Смирнове (и по науке, и по public service), и то, что его опять не пустили в академики, действительно показатель некоторого коллективного маразма нашего сообщества. Вообще, ученые его возраста, входившие в науку в 1990-е годы, оказались в наиболее тяжелом положении. На мой взгляд, научный истеблишмент должен бы ощущать свою вину перед ними, а не колоть глаза заграничными позициями тем, кто, несмотря ни на что, удержался в науке.
— Довольны ли Вы итогами выборов в членкоры РАН по отделению математики? Критики удивляются, что туда, например, избраны Александр Гайфуллин и Александр Кузнецов. Они говорят, что не стоит выбирать в РАН тех, чьи индексы Хирша равны 4.
— Гайфуллин, по моему мнению, математик очень высокого класса. За несколько лет он решил три знаменитых задачи (точнее, три цикла задач), и все три — совершенная классика, причем на разные темы. Уже в первой — про комбинаторные классы Понтрягина — он правильно понял, как надо действовать с проблемой, над которой помимо многих прочих успели потрудиться Джон Милнор, Сергей Новиков, Израиль Гельфанд, но до окончательного ума ее довел именно Саша. И с международным признанием у него тоже всё хорошо. В частности, он делал пленарный доклад на Европейском конгрессе; будем надеяться на большее.
Кузнецов — приглашенный докладчик Всемирного математического конгресса. Это — одно из высших свидетельств признания в математическом сообществе: любой математический факультет университета США или Европы (может быть, кроме Гарварда, Принстона и еще пяти-шести, где слишком высока конкуренция) без колебаний возьмет такого человека полным профессором и потом будет гордо писать его имя в своих рекламных буклетах.
— Критики итогов выборов удивляются тому, что Кузнецов стал доктором физ. -мат. наук. Мол, по правилам ВАК ему просто не хватало статей. Их число было недостаточным даже для того, чтобы стать научным сотрудником РАН.
— Если бы у него возникло противоречие с правилами ВАК (что не имело места: когда он защищался, таких жестких правил не было, а число публикаций носило рекомендательный характер) — ну, тем хуже для репутации правил ВАК, но уж на Сашиной научной репутации это никак отразиться не может. Если человек не позволяет себе размениваться на публикацию промежуточных результатов и имеет обыкновение печатать работы с законченным решением принципиальной проблемы, то это хорошо, а не плохо.
Еще у Кузнецова есть премия Европейского математического общества для молодых математиков: тоже изрядное отличие, которое может о чем-то сказать даже не специалистам. И кстати, по данным базы MathSciNet Американского математического общества, то есть единственной сколько-нибудь адекватной базы математических публикаций, индекс Хирша у него 12, а не 4. Боюсь, что приведенные Вами соображения озвучивает как раз представитель одной из тех наук, в которых в силу специфики жанра на порядки больше цитирований, чем в математике, и поэтому их представители, наоборот, очень любят эти цифры. Что, в общем-то, некрасиво. Ну, это как если бы министр Мединский завтра издал указание оценивать работников культуры по единому показателю «число произведений», и фельетонисты с фотографами сразу бросились бы выпячивать свое величие и клеймить презренных архитекторов и скульпторов.
— Критики также сетуют, что выборы по отделению математики контролируются тремя математическими институтами РАН…
— Да, можно сказать, что отделение математики почти что оккупировано тремя институтами, и прежде всего московской Стекловкой, но это будет неточная картина. Правда скорее в том, что эти институты превратились в чистилище перед Академией: по идее если возникает сильный человек, то его стараются взять в один из этих институтов, а через какое-то время (если он не сбавит обороты) выбирают и в РАН. С другой стороны, таки да, Борис Фейгин (профессор факультета математики ВШЭ. —Ред.) не пошел работать в МИАН, и его не выбирают при всех его действительно замечательных заслугах. Содержательный вопрос здесь — насколько хорошо эти институты выполняют функцию предварительного отбора, но это другой вопрос.
— Насколько вообще индекс Хирша стоит использовать в оценке качества работы ученого?
— Естественно, в нем (как и в прочих формальных показателях) было больше всего смысла в ранние годы использования. Как только люди узнают, что их работу оценивают посредством какого-либо индекса, они и начинают массово оптимизировать индекс, но не качество работы (что совсем не то же самое). Практически ту же проблему мы видим и в образовании: любой новый формат и содержание выпускных испытаний сильнейшим образом перестраивают под себя весь процесс обучения.
Основной нынешний тренд вокруг Хирша (который очень скоро станет виден всем) — это наступление хиршемафии, готовой торговать организацией любых наукометрических показателей и сражающейся за свое влияние (а стало быть, и за значимость этих показателей), в том числе и на аппаратно-начальственном уровне. Уже сейчас ежедневно в спам приходят десятки предложений организовать публикацию в рецензируемом журнале — до недавнего прошлого из ваковского списка и РИНЦ, а теперь уже обещают и Scopus с WoS. А редакции приличных журналов завалены мусорными текстами из некоторых восточных стран, в которых уже ввели жесткие библиометрические требования, и авторы веерно рассылают свои опусы во все журналы мира в надежде на то, что хоть где-нибудь они да проскочат.
Вероятно, сохранится также некоторое количество добросовестных адептов этих показателей, которые будут пытаться отстоять их разумное использование (методом отсечения неприличных журналов, самоцитирований, групповых взаимоцитирований, введением дифференцированных оценок для разных дисциплин и т. п.). Конечно, любые такие усилия легко переигрываются жуликами, но, может быть, с некоторой задержкой.
Один из глобальных сюжетов нашего времени — это противостояние между подлинником и фейком, и слишком серьезное отношение к наукометрическим показателям чем дальше, тем больше становится орудием творения симулякров.
С другой стороны, надобно признать, что так называемый гамбургский счет, то есть полная опора на мнение посвященных, тоже несовершенен. Напомню, что автор этого термина Виктор Шкловский ввел его в коротенькой заметке и сразу же начал оценивать современных ему литераторов с позиций такого «посвященного»; эти его оценки были испытаны временем и оказались образцово пристрастными и смешными. Как показали те же выборы в РАН, решение научного экспертного сообщества иногда может оказаться не лучше. Правильная стратегия оценивания — чрезвычайно серьезный вопрос, требующий добросовестного, умного и беспристрастного решения. (Возможно, какое-то разумное приближение к такой стратегии представляет собой концепция Корпуса экспертов.) Но пока что в этом деле слишком много сталкивающихся интересов, эмоций и перетягивания одеяла на себя.