Версия для печати
Вернуться к списку

Геологическая сила разума

Волна общественного интереса к Владимиру Вернадскому поднялась и немного утихла (думается, до лучших времен) в первой половине 1990-х. Произошло это после того, как читающие массы в России и за рубежом с удивлением открыли для себя огромный пласт его энвайронменталистских работ, написанных задолго до появления разнообразных «Гринписов», обративших пристальное внимание на вопросы планетарной экологии.

В Советском Союзе эти его труды долгое время находились под запретом главным образом по идеологическим соображениям — они не вписывались в официальные рамки марксистско-ленинской философии. Достаточно, например, упомянуть, что во время официального празднования 100-летнего юбилея Вернадского в 1963 году ни его учению о биосфере, ни тем более теории перехода биосферы в ноосферу не было уделено ни слова.

Но и за рубежом эти работы на протяжении нескольких десятилетий оставались почти незамеченными. По-видимому, отчасти в этом был виноват и языковой барьер: основные работы Вернадского по биохимии, или, в современной трактовке, по проблемам окружающей среды, печатались на французском языке. Наглядной иллюстрацией может служить тот удивительный факт, что ключевое произведение Вернадского «Биосфера Земли» было впервые выпущено на английском языке лишь в 1988 году.

Однако, отдавая должное удивительной глубине и прозорливости мыслителя, сумевшего еще в начале ХХ века предсказать основные болевые точки постиндустриальной цивилизации, не следует забывать и о том, что Вернадский был уникальным ученым-универсалом, стоявшим у истоков чуть ли не десятка принципиально новых научных дисциплин в самых различных областях естествознания.

Более того, по сути он был одним из последних отечественных ученых-энциклопедистов (а скорее всего, вообще последним), научное становление и творческая зрелость которого пришлись сразу на два пиковых периода российской науки. Первый такой научный взрыв стал прямым следствием процесса модернизации России, начавшегося при Александре II. Русская наука резко поднялась и надолго заняла почетное третье место в Европе (по естественным наукам) — вслед за Германией и Англией. Второй же пик образовался в 1920–1940-х годах благодаря советской научно-технической модернизации.

В беседе с «Экспертом» ведущий отечественный вернадсковед доктор геолого-минералогических наук Владислав Волков высказал мнение, что, по большому счету, рядом с Вернадским по масштабам и широте научного дарования в истории российской науки можно поставить только Ломоносова и Менделеева: «По крайней мере, мне кажется, что в сфере естественных наук схожими научными талантами в России обладали только эти трое. Причем особенно сильные параллели напрашиваются при сравнении Вернадского и Ломоносова. Оба, помимо того что были гениальными учеными-мультидисциплинарщиками, обладали также весьма незаурядными организаторскими способностями. И, думается, совершенно прав был ближайший ученик и соратник Вернадского академик Александр Ферсман, который спустя месяц после его кончины, в январе 1945 года, сказал, что пройдут еще многие годы и даже десятилетия, прежде чем человечество сможет наконец понять и оценить подлинную величину научного айсберга Вернадского».

Без внутренней цензуры

Владислав Волков более полувека работает в московском Институте геохимии и аналитический химии им. В. И. Вернадского РАН — институте, выросшем из знаменитой Биогеохимической лаборатории («Биогел»), созданной самим Владимиром Ивановичем в 1928 году вскоре после его возвращения в СССР.

На протяжении последних пятнадцати лет он практически в одиночку занимается крайне трудоемкой работой — прочтением, расшифровкой и подробным комментированием дневников Вернадского (по словам Волкова, у Вернадского был удивительно неразборчивый «бисерный» почерк, и при работе в архиве над его дневниками ему приходилось постоянно пользоваться лупой).

Общий объем этих дневниковых записей составляет порядка 200 печатных листов. К настоящему времени Волков уже опубликовал пять томов этих дневников, покрывающих период с начала 1920-х годов до августа 1943-го; на подходе последний, шестой.

Впрочем, два тома дневников Вернадского периода Гражданской войны были изданы еще в начале 1990-х в Киеве. Вскоре после того, как Украина стала независимой, ее высшее руководство дало команду срочно извлечь их из глубоких архивов местного НКВД. Поскольку Вернадский был украинцем, фигура такого масштаба очевидно напрашивалась тогда в качестве козырной карты в новой идеологической кампании по восстановлению богатого культурно-исторического наследия молодого государства.

К слову, тогда же, в начале 1990-х, украинские власти чуть было не приняли решение разместить портрет Вернадского на самой крупной, стогривенной, купюре, однако в последний момент ближайшее окружение президента Кравчука убедило его, что делать этого не следует. Вернадский все-таки был активным противником независимости Украины и неоднократно публично высказывался в поддержку восстановления дореволюционных границ России (включая возврат Польши и Финляндии). Вот что, например, написал Владимир Иванович в своем дневнике почти в самом конце жизни, в 1940 году, комментируя успешное завершение освободительного похода советских войск на Западную Украину и в Белоруссию: «Кажется, начинает сбываться моя юношеская мечта о панславянском государстве».

По мнению Волкова, «в своих дневниковых записях Вернадский был откровенен практически на сто процентов. Именно к такому выводу я пришел после многолетнего исследования написанного им. Многие в этом сомневаются, утверждают, что он все-таки писал с оглядкой, но я абсолютно убежден, что никакой внутренней цензуры у него не было. Причем сами эти дневники — колоссальный источник информации для историков, психологов, социологов, поскольку в них четко задокументирован огромный перелом в его сознании, причем двукратный, практически тотальное “сжигание кораблей”, то есть почти всего того, во что он верил раньше. И весь этот болезненный процесс новой самоидентификации разворачивается на фоне масштабных перемен, происходивших в российском обществе».

Антимонархист, либерал, государственник

В юности огромное влияние на Вернадского оказал один из народовольцев — Николай Данилович Похитонов, с которым он познакомился в Полтавской губернии. Похитонова Вернадский называл в числе одного из трех людей, которые определили основной набор его духовных ценностей.

Двое других — это его отец, профессор экономики и истории Петербургского университета Иван Васильевич Вернадский, и троюродный брат Евграф Максимович Короленко, который научил его любить природу. Однако в том, что касалось его отношения к обществу, главным, по его собственному признанию, стало влияние Похитонова.

Похитонов был артиллерийским офицером — членом подпольной военной организации «Народная воля». Членов этой организации, как известно, практически всех уничтожили, сам Похитонов в 1884 году был приговорен к бессрочной каторге и 12 лет провел в Шлиссельбурге, где в итоге сошел с ума и в 1896 году умер в психиатрическом отделении Николаевского военного госпиталя.

По словам Владислава Волкова, «лишь после того, как Похитонов ушел из жизни, Вернадский, к тому времени убежденный антимонархист, отверг террор как метод борьбы и окончательно перешел в более умеренный лагерь» — к тем, кто проповедовал народное просветительство и различные виды благотворительности. В частности, Вернадский вошел в историю как казначей огромного фонда, который был выделен на борьбу с голодом в 1891–1892 годах (он был молодым помещиком в Тамбовской губернии, имеющим около 500 десятин земли). В рамках этой кампании он вместе с другими молодыми энтузиастами участвовал также в организации общественных столовых, был хорошо знаком с Львом Толстым, позднее участвовал в земском движении и состоял в многочисленных кружках, обучавших народ грамоте.

В начале нового века Вернадский стал искренним сторонником идей русского либерализма, и в 1903 году вместе с Сергеем Муромцевым, Федором Родичевым, Павлом Милюковым и рядом других молодых либералов был одним из организаторов и участников первого полулегального съезда «Союза освобождения» — непосредственного прообраза конституционно-демократической (кадетской) партии (КДП).

На первом же съезде КДП Вернадский был избран членом ЦК. Как отмечает Волков, «Вернадский в своей политической деятельности, особенно если судить по протоколам заседаний ЦК и съездов кадетской партии, всегда стремился занимать центристскую позицию. Видимо, это хорошо соответствовало его естественнонаучным принципам — во всем необходимо искать золотую середину, гармонию. И эта его политическая умеренность, безусловно, способствовала тому, что его раз за разом (вплоть до революции 1917 года) подавляющим большинством голосов переизбирали в состав ЦК партии».

Отчасти это его стремление всегда держаться в стороне от крайних форм проявления несогласия с правящим режимом привело и к тому, что в начале Первой мировой войны, в 1915 году, он стал одним из главных инициаторов создания при Академии наук Комиссии по изучению естественных производственных сил России (КЕПС), специального «мозгового штаба», призванного содействовать обеспечению армии и тыла стратегическими видами сырья (подробнее см. «Плановые исследования даров природы»).

Официально же Вернадский порвал с кадетской партией после того, как, перебравшись подальше от большевиков — в Киев, при гетмане Скоропадском стал основателем и первым президентом Украинской академии наук. К слову, он согласился на предложение Скоропадского возглавить АН Украины, несмотря на свои «великоросские убеждения», во многом потому, что гетман неоднократно заявлял: Украина войдет в состав Российской Федерации после того, как закончится советская власть (сам Скоропадский был генералом царской армии).

Откровенно же националистическую политику стала проводить украинская Директория, которая вскоре свергла гетмана. Однако, что показательно, Вернадский очень умело взаимодействовал почти со всеми властями, которые с калейдоскопической быстротой отбирали друг у друга власть в Киеве: и с режимом Скоропадского, и с Директорией, и с деникинцами, и с Центральной радой, и даже, на короткое время, с большевиками.

Попав затем в Ростов, осенью 1919 года Вернадский все-таки принял в последний раз участие в заседании ЦК партии кадетов в Новочеркасске (на территории, контролировавшейся Деникиным). Но, по-видимому, уже тогда он окончательно разочаровался в либеральных идеях.

В 1921 году последовало недолгое и малоприятное для него возвращение в Советскую Россию. В присланном наркомом здравоохранения Семашко спецвагоне, прикрепленном к санитарному поезду, Вернадского и еще нескольких его коллег по Таврическому университету, которым он руководил вплоть до прихода в Крым большевиков, за две недели доставили из Симферополя в Москву, а оттуда — в Питер. Вскоре после приезда Вернадского неожиданно арестовали в рамках расследования знаменитого дела «Петроградской боевой организации» Таганцева, который был непосредственным научным подчиненным Владимира Ивановича (ученым секретарем Сапропелевого комитета КЕПС).

Стараниями влиятельных друзей его быстро освободили из дома предварительного заключения и от греха подальше отправили на Кольский полуостров — там он вместе с дочерью некоторое время занимался сбором водорослей и лишайников «для биогеохимических исследований».

Тем временем его французские друзья при прямом содействии ученого секретаря АН Сергея Ольденбурга, старого друга и соратника Вернадского по кадетской партии, смогли организовать для него в начале лета 1922 года официальную трехлетнюю командировку в Париж, и вплоть до 1926 года Владимир Иванович фактически пребывал там в полуэмигрантском статусе.

Его дневники 1917–1921 годов были переполнены очень жесткими высказываниями и комментариями относительно не только большевистского режима, но и русского народа в целом (мол, народ получил то правительство, которое он заслужил). Однако уже в 1922 году Вернадский решительно отказался от участия в заседании парижской группы КДП. Объясняя это решение своему старому другу и одному из основателей партии Петрункевичу, он написал, что совершенно пересмотрел свои идеологические взгляды и «сжег все то, чему мы с вами поклонялись». И добавил, что, если бы можно было как-то «отмотать жизнь назад», он был бы резко против какого-либо сочувствия левым идеям и народовольчеству: «Вместо этого нам нужно было всемерно укреплять государственную власть».

Впрочем, в парижский период своей жизни Вернадский постепенно все-таки пришел к выводу, что, поскольку большевики, похоже, утвердились на территории России надолго и массы их в целом приняли, с этой властью необходимо сотрудничать и уже «как-то изнутри» пытаться повлиять на изменение сложившейся обстановки. И прежде всего нужно активно развивать в новой России науку, тем более что «большевистским лидерам хватает ума ее поддерживать».

В начале Первой мировой войны, в 1915 году, Вернадский стал одним из главных инициаторов создания при Академии наук специального «мозгового штаба» — Комиссии по изучению естественных производственных сил России (КЕПС)

Возвращенец

Как отмечает Владислав Волков, «у Вернадского была кардинальная идея — способствовать созданию и развитию новой науки, биогеохимии, науки об изучении живого вещества. Но с этой своей идеей он настолько сильно обогнал свое время, что проведенный им в середине 1920-х широкомасштабный зондаж отношения к ней западных коллег показал: новая наука там никем не понимается и не принимается. Он даже сделал попытку через одного русского эмигранта, Бессонова, устроиться на работу в крупную фармацевтическую компанию во Франции, чтобы руководство этой компании предоставило ему средства на проведение научных исследований в области биогеохимии. Но и этот вариант не прошел. И лишь после того, как Вернадский перебрал все варианты на Западе и убедился в их бесперспективности, он наконец уступил активным настояниям Сергея Ольденбурга, сыгравшего огромную роль в сохранении Академии наук в начале двадцатых годов».

При этом Вернадский поставил перед Ольденбургом два принципиальных условия. Первое — предоставление ему гарантий личной безопасности. Это условие во многом было прямым следствием того, что незадолго до этого на Украине прошел политический процесс так называемого Союза вызволения Украины, закончившийся смертным приговором еще одному его другу — Василенко (в последний момент приговор был заменен республиканским ВЦИКом на десять лет заключения).

Соответственно, Вернадский потребовал гарантии того, что в Петрограде ничего подобного с ним не произойдет. И такую гарантию ему дал заместитель наркома народного просвещения Михаил Покровский, очень влиятельная фигура того времени, фактический автор знаменитого плана советизации отечественной Академии наук, который позднее примерно на 75% был реализован.

А вторым условием Вернадского было предоставление ему возможности свободно заниматься биогеохимическими исследованиями в СССР и бюджетных ассигнований на проведение этих исследований по линии АН.

Условия маститого академика были с готовностью приняты, и в начале марта 1926 года он приехал в Ленинград. Жена и дети были резко против этого решения: сын и дочь в итоге остались в эмиграции, а жена все-таки последовала за мужем.

По словам Волкова, «сделав этот нелегкий выбор, Вернадский в дальнейшем ни разу не пожалел о нем. По крайней мере, об этом свидетельствуют его дневниковые записи последнего периода жизни. И хотя к большевистской партии в целом он относился, мягко говоря, критически, называя ее “партией малообразованных людей, в которой полно карьеристов и мошенников”, внутри нее он специально выделял так называемую головку (по его собственному выражению), к которой он относил Сталина и Молотова. Более того, во всех дневниковых записях Вернадского Сталину дается очень высокая оценка как “государственно мыслящему человеку, проводящему в основном правильную политику”».

Что же касается Молотова, то он выполнял очень многие просьбы Вернадского, даже весьма специфические по тому времени. Например, после запроса от Вернадского Молотов дал прямое указание в Главлит, чтобы академику присылали два ведущих зарубежных журнала, Nature и Science, в их «первозданном виде», то есть без всяких цензурных вырезок. И все прочие его запросы о получении зарубежной научной литературы были удовлетворены благодаря Молотову. Кроме того, Вернадскому предоставили эксклюзивное право практически напрямую, через посольство СССР в США, регулярно переписываться с детьми.

В самом конце своей жизни Вернадский написал: «Да, я мог остаться профессором в Праге или в Сорбонне, но тогда я бы никогда не сделал того, что мне удалось потом сделать в Советском Союзе».

Конечно, здесь нужно сделать скидку на то, что грандиозные научные планы Вернадского были выполнены менее чем наполовину — несмотря на все его усилия, на огромный авторитет и умение работать с властью. В то же время благодаря тому, что он отличался большим умением по части подбора людей для научных исследований, у него появилось много талантливых учеников, которые смогли продолжить начатое им и успешно развить все те направления, у истоков которых стоял сам Вернадский. Причем практически каждое из этого десятка-полутора новых направлений в итоге стало отдельным научным институтом или подразделением.

Ученый-универсал

Вернадский прежде всего был крупнейшим геологом-минералогом. И, скажем, в любой иностранной энциклопедии о нем говорится как о выдающемся российско-советском ученом геохимике, минералоге и кристаллографе. В то же время о его достижениях в области энвайронменталистики (учение о биосфере — окружающей среде) обычно даже не упоминается (по крайней мере, так было вплоть до самого недавнего времени).

В период с 1906-го по 1918 год были выпущены отдельные части фундаментального труда Вернадского «Опыт описательной минералогии». В то время эта наука ставила перед собой весьма ограниченные цели. Минералоги считали, что их задача должна сводиться в основном к всестороннему описанию минералов и их систематизации. Условиями образования минералов тогда интересовались мало. Вернадский подошел к минералогии с совершенно новой точки зрения: он выдвинул идею эволюции всех минералов. Главная цель минералогии, по Вернадскому, — изучение истории минералов в земной коре.

Еще в декабре 1909 года он выступил на XII съезде естествоиспытателей и врачей с докладом «Парагенезис химических элементов в земной коре», положившим начало науке геохимии, которая, в понимании Вернадского, должна была стать историей «земных атомов». Ученый призывал воспользоваться новым методом исследования истории химических элементов с применением явления радиоактивности, предположил существование генетической связи химических элементов.

Осознав значение радиоактивных веществ как источника энергии и, возможно, средства создания новых химических элементов, Вернадский активно принялся за практическую работу по картированию месторождений радиоактивных минералов и сбору образцов. В 1909 году благодаря Вернадскому была учреждена специальная Радиевая комиссия. В следующем году в поисках месторождений радиоактивных веществ ученый побывал в Закавказье, Забайкалье, Средней Азии и на Урале.

А уже в советское время, в 1921 году, Вернадский основал в Москве Радиевый институт. Еще одно фактически созданное им новое научное направление, мерзлотоведение, позднее материализовалось в виде Института мерзлотоведения им. В. А. Обручева в Москве, а радиобиологическое направление — в виде ленинградской Лаборатории биохронологии и геологии докембрия.

Наконец, базовый объект научных изысканий Вернадского зрелого периода — биогеохимия получила официальный статус уже после его смерти благодаря усилиям его ближайшего ученика академика Александра Виноградова, создавшего в Москве Институт геохимии и аналитической химии им. В. И. Вернадского).

Повторимся еще раз: спектр научных интересов Вернадского был на удивление обширным. Так, на одном из интернет-сайтов приводится следующая любопытная (хотя и не бесспорная) статистика: из 416 опубликованных им трудов 100 посвящено минералогии, 70 — биогеохимии, 50 — геохимии, 43 — истории наук, 37 — организационным вопросам, 29 — кристаллографии, 21 — радиогеологии, 14 — почвоведению.

Вернувшись в 1926 году в Советскую Россию, Вернадский публикует свою знаменитую монографию «Биосфера». Именно изучение биосферы он сам называл «самым важным делом своей жизни». Правда, фундаментальный труд Вернадского «Химический состав биосферы Земли и ее окружения» был впервые опубликован уже после его смерти, в 1965 году.

Как отмечал академик Александр Яншин, «еще в молодые годы, то есть еще в конце прошлого века, его внимание привлекала все возрастающая техническая мощь человечества, которая по масштабам своей деятельности становилась сопоставимой с самыми грозными естественными геологическими процессами. Эта деятельность в физико-географическом и химическом отношении необратимо изменяет весь лик Земли, всю ее природу (Вернадский тогда еще не употреблял термин “биосфера”)».

Вообще, термин «биосфера» был впервые употреблен еще в 1804 году французским ученым Жаном Батистом Ламарком, однако Вернадский вложил в него совершенно иной, гораздо более глубокий смысл. Для совокупности населяющих Землю организмов он ввел термин «живое вещество», а биосферой стал называть всю ту среду, в которой это живое вещество находится, то есть всю водную оболочку Земли, поскольку живые организмы существуют и на самых больших глубинах Мирового океана, нижнюю часть атмосферы, в которой обитают насекомые, птицы и люди, а также верхнюю часть твердой оболочки Земли — литосферы, в которой живые бактерии в подземных водах встречаются до глубины порядка двух километров.

Как писал сам Вернадский, «эволюционный процесс присущ только живому веществу. В косном веществе нашей планеты нет его проявлений. Те же самые минералы и горные породы образовывались в криптозойской эре, какие образуются и теперь. Исключением являются биокосные природные тела, всегда связанные так или иначе с живым веществом».

В биосфере, согласно терминологии Вернадского, существует «пленка жизни», в которой концентрация живого вещества максимальна. Это поверхность суши, почвы и верхние слои вод Мирового океана. Кверху и книзу от нее количество живого вещества в биосфере Земли резко убывает.

Интересно отметить, что сначала Вернадский рассматривал человеческую деятельность как процесс, наложенный на биосферу, чуждый ей по своему существу. По мнению академика Яншина, «к такой мысли его подталкивал техногенный характер этой человеческой деятельности, во многом нарушавший естественный ход природных процессов, им противоречивший… Однако в последнее десятилетие своей жизни он стал приходить к неизбежному выводу, что появление человека и влияние его деятельности на окружающую природную среду представляют собой не случайность, не наложенный на естественный ход событий процесс, но определенный закономерный этап эволюции биосферы. Этот этап должен привести к тому, что под влиянием научной мысли и коллективного труда объединенного человечества, направленных на удовлетворение всех его материальных и духовных потребностей, биосфера Земли должна перейти в новое состояние, которое он предложил называть “ноосфера” (от греческого “ноос” — разум; сам этот термин впервые употребил в 1927 году математик и философ-бергсонианец Эдуард Леруа)».

Его обобщающая работа «Научная мысль как планетное явление», судя по дневникам Вернадского и его письмам, в основном была написана в 1937–1938 годах.

В этой книге «нарисована роль человечества в развитии биосферы, дано понятие о живом веществе и его организованности, об эволюции биосферы и неизбежности ее постепенного превращения в ноосферу, об условиях, необходимых для такого перехода, об основных этапах развития человеческой культуры и ее дальнейших судьбах. В ней содержатся глубокие мысли об эволюции человечества в геологическом и социально-историческом масштабах времени. Следует признать, что это первый во всей мировой литературе опыт обобщения эволюции нашей планеты как единого космического, геологического, биогенного и антропогенного процесса. В работе вскрывается ведущая преобразующая роль науки и социально организованного труда человечества в настоящем и будущем планеты. Научная мысль, наука, рассматривается и анализируется как важнейшая сила преобразования и эволюции планеты».

В целом же Вернадский придерживался того мнения, что социальное развитие России (и всего человечества) должно в итоге привести к приходу к власти ученых. Так, в 1931 году он написал в своем дневнике буквально следующее: «Царство моих идей впереди. Настанет время диктатуры ученых». Эту его точку зрения поддерживало то, что он видел вокруг себя в то время в Советской России — культурную революцию и индустриализацию, прямым порождением которых было быстрое развитие науки и техники. Увы, в этом своем пророчестве Владимир Иванович, похоже, обогнал не только свой век, но и век нынешний.