Версия для печати
Вернуться к списку

Деньги надо тратить

Сегодня Институту экономики РАН исполняется 80 лет. Востребованы ли идеи ученых властью, бизнесом и обществом? Чему может научить Россию ситуация в еврозоне? И надо ли тратить возросшие доходы от нефти на стимулирование экономики?

С этими вопросами "Российская газета" обратилась к директору института Руслану Гринбергу.

Российская газета: Скоро в правительстве развернутся дискуссии вокруг проекта бюджета на 2011-2013 годы. Главным, судя по всему, будет вопрос: как использовать вновь свалившиеся на страну нефтедоллары - на сокращение дефицита или на госинвестиции. Как вы бы поступили?

Руслан Гринберг: Выбор между необходимостью сокращать бюджетный дефицит и стимулированием экономики стоит сейчас перед многими странами. На спасение экономик от рецессии правительства потратили около 5 триллионов долларов. Это, конечно, сумасшедшие деньги. Но и другого выхода тоже не было. Теперь очевидно одно: с одной стороны, нужно жить "по средствам", то есть по возможности не допускать большого разрыва между госрасходами и госдоходами. А это при прочих равных условиях означает, что надо "затянуть пояса" и тратить денег меньше, чем прежде. С другой стороны, пока не видно явного "перехватывания" спроса со стороны частного сектора. И если сейчас резко сократить государственные расходы, то возникает очень реальная угроза возобновления рецессии.

Я лично на стороне тех, кто считает, что деньги надо тратить. Но делать это нужно с умом. У нас, мне кажется, слишком много средств уходит на госбюрократию и силовые ведомства. Вот там надо оптимизировать траты, разбираться с их эффективностью. А государственные инвестиции в экономику в любом случае безальтернативны, причем независимо от того, сколько будет стоить нефть.

РГ: Но риск снижения нефтяных цен существует. Мы однажды заложили в бюджет расходы по максимальной цене, и, как назло, случился кризис, все обвалилось...

Гринберг: Ну и что? У всех обвалилось, и все как-то из этого выбираются. И все делают это путем наращивания государственного стимулирования экономики.

Но исследования моих коллег в Институте и собственная интуиция подсказывают, что никакого провала нефтяных цен не будет. В мировой экономике начинается оживление, и оно приведет к тому, что возобновится стабильный спрос на нефть и газ. Здесь нечего переживать. Кроме того, у нас еще есть значительное пространство для маневра с точки зрения соотношения госдолга и ВВП плюс мощные валютные резервы. И это тоже серьезная гарантия того, что макроэкономическая стабилизация будет устойчивой.

РГ: Некоторые экономисты говорят, что лучше иметь небольшие, но стабильные темпы роста - в пределах 2-3 процентов, как в Европе. Тогда не надо будет массированно вливать деньги в экономику в погоне за высокими показателями.

Гринберг: Конечно, в так называемых благополучных странах можно мириться и с низкими темпами роста. Но нам-то надо еще решить ряд специфических, если хотите, экзистенциальных проблем. Главная из них - диверсификация структуры экономики. А она в принципе не решается на основе только развертывания частной инициативы, каким бы идеальным ни был климат для ее проявления. Чтобы радикально поменять структуру экономики, требуются очень серьезные финансовые вливания, и никакой альтернативы расходованию бюджетных средств здесь нет.

РГ: А надеяться на рост внутреннего спроса пока рано?

Гринберг: Пока рано. Дело в том, что надо определяться со структурными приоритетами. Ведь роста внутреннего спроса нет безотносительно к кризису, поскольку у нас очень сильна импортная составляющая в предложении готовых изделий.

И я прекрасно понимаю распорядителей бюджета, которые считают, что мы все равно не добьемся импортозамещения, а дополнительные деньги уйдут либо в валюту, либо в спрос на импортные товары, либо подстегнут уже почти обузданную инфляцию. Что ж, такая опасность есть. Но она существует всегда. Все зависит от того, какие цели вы ставите. Можно вообще расписаться в бессилии - пусть идет, как идет. Но тогда наша экономика будет становиться все более примитивной, а избавление от нефтяной зависимости так и останется благим пожеланием.

В споре вокруг бюджетных расходов основной вопрос можно сформулировать следующим образом: что лучше - иметь вялое оживление, значительную безработицу и низкий бюджетный дефицит или все-таки допустить дефицит побольше (до 6-8 процентов ВВП), но сделать так, чтобы экономика стала работать в режиме структурной перестройки.

РГ Одним из достижений в кризисный год стало снижение инфляции. Однако цены у нас падали медленнее, чем в Европе. Почему?

Гринберг: Ответ очень простой: у нас широкие возможности для сговора, мало продавцов и мало производителей. И бизнес пользуется этим, очень часто не испытывая конкурентного давления.

Если раньше товар продавали десяти покупателям по рублю и выручали 10 рублей, то теперь покупателей вроде бы осталось меньше, пять человек, но и цена установлена в два рубля. Правда, по мере сжатия спроса продавцы в конце концов вынуждены реагировать на ситуацию и у нас. Замедление нашей инфляции в последние месяцы - яркое свидетельство того, что мы все-таки живем в сильно монополизированной, но рыночной экономике.

РГ: Центробанк предупреждает: в середине года, вслед за оживлением спроса, ростом денежной массы темпы роста инфляции увеличатся. Вы разделяете такой прогноз?

Гринберг: Сейчас трудно сказать, когда это может произойти по срокам, но восстановление спроса, конечно, будет играть на повышение цен. И здесь как раз нужно приложить усилия, чтобы управлять инфляцией. Правда, каким должен быть ее нормальный темп, не очень ясно. Наверное, если она не выйдет за 5 процентов, это будет очень хорошо. А для европейских стран такой уровень - уже очень плохо. Еще совсем недавно еврозона страдала из-за угрозы дефляции, а сейчас рост цен там начинает увеличиваться, правда, всего лишь до 0,5-1 процента.

РГ: Недавно вы заявили, что уверены в устойчивости еврозоны. Но для этого членам ЕС придется поступиться частью экономического суверенитета, поддержать государства "слабого звена". Еврозона стоит таких жертв?

Гринберг: Единое экономическое и денежное пространство - это грандиозное достижение Евросоюза. Оно, как воздух, который не ценишь, когда он есть, но при нехватке начинаешь задыхаться.

От вхождения в еврозону все ее участники получили огромные выгоды. Только на отмене национальных валют они сэкономили десятки миллиардов евро, потому что отпала необходимость страховать валютные риски от девальвации и ревальвации. В результате заметно увеличился взаимный товарооборот. Небольшие государства смогли существенно расширить свои рынки. Словом, для меня очевидно, что европейцы найдут в себе силы, чтобы еврозона осталась, укреплялась и даже расширялась.

РГ: Тем не менее евро пока продолжает падение.

Гринберг: Не падение, а снижение. И в этом нет ничего катастрофического. Хочу напомнить, что евро десять лет назад стартовал с курса 1,17 доллара, потом было 90 центов, сейчас дело идет к возвращению стартового курса. И что же здесь страшного? Девальвация евро на 20 процентов за последние месяцы сильно стимулировала товарный экспорт европейских стран в США, азиатские страны и другие государства, находящиеся за пределами еврозоны.

Для ее предпринимателей это просто неожиданный подарок, который оказался очень кстати в период неуверенного выхода из рецессии. Так что снижение курса евро в итоге благотворно скажется на восстановлении европейской экономики. А в перспективе евровалюта все равно будет укрепляться. После того как в Евросоюзе создали мощный стабилизационный фонд, спекулятивные атаки на евро уже не будут иметь прежней силы.

РГ: Какие уроки должна извлечь Россия из ситуации в еврозоне?

Гринберг: Это очень хороший вопрос. Но, я думаю, мы пока еще не в том "классе", где изучают этот предмет. Перед европейцами стоит вопрос координации национальных финансовых политик, а это проблема зрелого интеграционного блока. У нас пока существует лишь его зародыш в виде Таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана.

Единственный урок, который нам "по возрасту", это то, если некоторые из ваших провинций слабее, чем другие, то сильные должны быстрее приходить на помощь. И не тянуть до последнего, как ЕС с Грецией. У нас ведь разрыв в уровне собственных доходов между регионами огромный.

РГ: А в перспективе надо быть готовыми к тому, что придется помогать партнерам по Таможенному союзу?

Гринберг: Это может касаться не столько прямой финансовой поддержки, а некоторых уступок, компромиссов с нашей стороны.

Но к этому вопросу нельзя подходить по-бухгалтерски. Понятно, что на территории Таможенного союза русский бизнес, так сказать, по определению является самым сильным, его доминирование будет безальтернативным. Но это является и недостатком, потому что когда все более-менее равны, договариваться легче. Так что тройственный союз будет очень трудным. И, конечно же, именно Россия должна стать двигателем интеграции, в которой она будет лидером. Это важно и с политической, и с экономической точки зрения.

Единое экономическое пространство - особая ценность. Причем нормальный интеграционный блок - это 250-300 миллионов человек. В нем, например, не нуждается Китай, потому что имеет собственный очень большой внутренний рынок. Или совсем крохотные государства вроде Люксембурга. А 140 миллионов человек, как у нас, - ни то, ни се. Так что мы просто вынуждены иметь свой региональный блок.

РГ: Вновь оживились переговоры по вступлению России в ВТО. На ваш взгляд, присоединение все-таки нужно?

Гринберг: То, что Россия претендует на роль лидирующей державы, по крайней мере в своем регионе, не является членом Всемирной торговой организации, это все-таки большая экзотика. Свод правил ВТО - это в сущности конституция мировой торговли. А раз вы находитесь во всемирном торговом клубе, то тоже формируете правила игры, имеете возможность цивилизованно жаловаться на тех, кто их нарушает. А система там, насколько я знаю, работает безжалостно. К тому же мы уже проделали большую часть пути, привели в соответствие с нормами ВТО свое законодательство.

РГ: Ваши коллеги не раз говорили, что если власть не прислушивается к выводам ученых, то их работа теряет смысл. О чем не "услышанном властью" вы больше всего сожалеете?

Гринберг: Прежде всего я должен сказать, что я с ними не согласен. Главное в работе исследователя - изучать, открывать и публиковать. В конечном счете только идеи и правят миром. Но ведь есть и конкуренция идей, и ваши не обязательно должны побеждать. И все же я сожалею, что у нас была слишком быстрая валютная либерализация. Если бы этот процесс шел постепенно, стране удалось бы избежать катастрофы 1998 года. Я сожалею, что Россия преждевременно, на мой взгляд, ввела плоскую шкалу подоходного налога. Сожалею, что к нам не прислушались, когда мы говорили о необходимости проведения структурной промышленной политики, стратегического планирования.

Впрочем, результаты наших исследований, как показывает опыт, все равно, хоть и не сразу, доходят и до общественности, и до тех, кто принимает политические решения. Сейчас ведется речь о разработке специального закона по стратегическому планированию, делаются шаги в разработке промышленной политики. Надо сказать, что на смену настроений подействовал и кризис. Наши позиции - ученых и власти - постепенно сближаются. Правда, еще очень сильна, к сожалению, инерция изживающего себя рыночного фундаментализма. В результате в некоторых сферах нашего социально-экономического бытия может быть пройдена точка невозврата.

РГ: Однако ученых упрекают за то, что они "проморгали" кризис. И даже говорят, что экономической науки у нас нет.

Гринберг: Думаю, эти высказывания - следствие некой незрелости. На самом деле экономическая наука есть. Другое дело, она еще очень молодая - и в мире, и у нас. Особенно с точки зрения научного предвидения.

В отличие от точных наук в экономике намного труднее учесть огромное многообразие факторов, которые к тому же, как правило, сильно влияют друг на друга. Упрощенно говоря, все знают, что вода кипит при 100 градусах, и если температуру снизить, кипение не наступит. А здесь мы знали, что финансовая сфера очень сильно оторвалась от реальной экономики, предчувствовали, что это может привести к плохим последствиям. Но никто точно не знал, когда произойдет обвал. Иначе говоря, и наша, и мировая экономическая наука нуждаются в совершенствовании. Кстати, ученые предупреждали об опасности. Но их не хотели слушать - люди живут стадным чувством, верят, что хорошая полоса, если она длится долго, будет длиться вечно. И все-таки человечество учится на своих ошибках.

РГ: Сегодня вашему институту исполняется 80 лет. Недавно он представил масштабное исследование - "Стратегические ориентиры экономического развития страны".

Гринберг: В этом исследовании два главных императива - социальный и структурный. Первый связан с тем, что мы должны освободиться от заблуждения, будто социальная политика - всегда лишь распределение благ, созданных всей остальной экономикой.

Такой подход преобладал как у коммунистов, так и у рыночных волюнтаристов: "Давайте сначала накормим народ, а потом займемся образованием, культурой, наукой". Мы ставим вопрос иначе: если не будет культуры, образования, науки, здравоохранения и здорового человека, то не будет ничего, в том числе и экономики. Нашей стране надо повысить уровень расходов на эти четыре сферы хотя бы до среднего уровня расходов в Евросоюзе.

Второй императив - это структурные приоритеты. Он связан с тем, что Россия должна создать несколько собственных брендов типа финской "Нокии". Но для этого нам нужны стратегические приоритеты. Мы говорим о том, какими они могут быть, по каким критериям их выбирать, какие отрасли экономики следует поддер живать, а какие можно игнорировать. Там, где есть шанс догнать мировые стандарты, надо приложить максимум усилий и финансировать эти отрасли. А в сферах, где это сделать уже поздно, надо переучивать людей. Еще есть критерий, который касается безопасности страны. С этой точки зрения она должна, например, заботиться о собственном машиностроении независимо от теперешнего уровня его конкурентоспособности.

РГ: Сегодня российская школа экономической мысли может быть оригинальной, задавать тон?

Гринберг: Сейчас, когда прежняя модель развития мира явно исчерпала себя, "выстрелить" может любая страна. Свой вклад в формирование новой теоретической парадигмы социально-экономической динамики должна внести и Россия.

Но прежде всего российским ученым надо пытаться создавать теоретические компасы для своей собственной экономической политики. И здесь мы должны придерживаться золотого правила - с одной стороны, знать все, что происходит вокруг, но при этом все-таки иметь свое мнение. Однако, с другой стороны, в поисках собственного пути важно не впасть в другую крайность, поверив в собственную исключительность и самобытность.