Версия для печати
Вернуться к списку

ЭХО ВЕРНАДСКОГО

В связи с его фамилией в памяти возникают, прежде всего, два знаковых штриха.

Первый. Окна нашей Первой аудитории в старом здании МГУ выходили на Манежную. А с другой, внешней стороны, на закругленном фасаде между этими окнами, чуть выше их, была беломраморная мемориальная доска: «Здесь работал выдающийся советский ученый академик Владимир Иванович Вернадский».

И второй штрих. Уже в аспирантские годы одна из командировок в ипостаси спецкора «Молодого целинника на студенческой стройке» привела меня в Боровое, где тогда еще встречались преклонного возраста старожилы, просветившие меня насчет того, что здесь в годы войны жил гениальный ученый, и даже показавшие дом под соснами, где он жил. Там окрест немало озер, окаймленных причудливыми скалами, - Большое Чебачье, Лебединое, Боровое. Если стать в сумерках в тишине у самой воды, сложить ладони рупором, рождается неземной, вселенский какой-то отзвук. Многоярусный, глубокий, уходящий за горизонт. Эхо идет усиливающимися волнами. Громче, еще громче и еще. Кажется, еще немного, и оно охватит весь мир.

Он был одним из пророков нового, планетарного мышления, родоначальником геохимии, биогеохимии, радиогеологии, целого созвездия новых наук и исследовательских направлений, основателем и первым президентом АН Украины, создателем комиссии по изучению естественных производительных сил России, Радиевого института, десятков других научных учреждений. Утверждение, что этот человек олицетворял всю нашу Академию наук, не менее справедливо, чем пушкинское: «Ломоносов сам был первым нашим университетом».

Он, сознанием своим охватывавший становление и крушение звездных миров и сменяющие друг друга лики земли, за самое неповторимое во Вселенной чтил человеческую личность, самым трагическим полагал гибель личности: «Человеческая личность есть драгоценнейшая, величайшая ценность, существующая на нашей планете. Она не появляется на ней случайно и, раз исчезнувши целиком, никогда не может быть восстановлена… Нигде, ни в одной стране, может быть, как в нашей, не является охрана талантливых людей и их наследия столь насущной, ибо никогда еще в истории, в связи с мировой войной, не гибло столько ценнейшего людского материала».

Литовский шляхтич Верна, перешедший на сторону Богдана Хмельницкого, - вот предел, до которого высвечивается родовое древо Вернадского. В его родословной были магистры наук и священники, статские советники и генералы. Было немало личностей незаурядных. Один дед ученого стал, пожалуй, единственным за всю историю войн человеком, который находясь во французском плену, удостоился ордена Почетного легиона. Он был врачом и одинаково самоотверженно лечил и русских, и французов. А перед этим участвовал в переходе Суворова через Альпы, в штурме «Чертова моста». Другой дед сражался под Бородино.

После Вернадского нить жизни в его роду протянулась еще на два поколения. Дальше она оборвется. В биосфере Земли обрывались и обрываются миллионы таких нитей. Но и продолжаются миллиарды. Одной из искорок в этом бесконечном потоке жизни суждено было по новому осмыслить сам поток и роль в нем такого разного, но и такого единого человечества. Этой гениальной искрой был Владимир Иванович Вернадский.

Хотя ныне имя его называют среди самых великих преобразователей естествознания, рядом с Ньютоном, Дарвином, Эйнштейном, в образе его жизни не было ничего такого, что потом входит в легенды, как, положим, преддуэльная ночь Эвариста Галуа, когда тот за несколько часов до гибели успел набросать идеи, и по сей день питающие математику.

«Ночами сплошь я никогда не занимался… Вставал всегда рано. Никогда не сплю днем и никогда не ложусь днем отдыхать, если я болен. Не курю и никогда не курил, хотя моя семья – отец, мать и сестры – все курили. Не пью (кроме – редко – вина). Водку пил раз в жизни».

До аскетизма праведная, обычная жизнь обычного русского интеллигента. Каждодневное отречение от всего, что мешает ясной работе мозга.

Но при этом – знание всех славянских, романских и германских языков.

Но при этом – полстраны пройдено пешком в исследовательских экспедициях, проложены научные маршруты по всей Европе и за океан.

Но при этом – когда еще в юности мать бросилась на колени, не пуская его на студенческую сходку, он поднял ее и сказал, что не может исполнить ее просьбу и волю, ибо это для него – вопрос чести.

В отрочестве, по его признанию, «особо сильное развивающее влияние» на него оказывал дядя, Е.Короленко (кстати, с писателем В.Короленко Вернадские были в родстве). Самолюбивый в высшей степени, остроумный и обидчивый, он в то же время был человеком глубокой доброты, либеральных убеждений. Многие его уроки отразились потом в характере ученого. Но вот одного урока Вернадский не принял: «…он говорил, что никак не понимает, как можно было давать сжигать себя, как хотя бы Гус или Джордано Бруно. Он… признавался, что если бы к нему пристали попы, он двадцать раз поцелует крест, а не даст себя сжарить».

Уже в зрелом размышлении Владимир Иванович ответит на этот довод: «… нет ничего сильнее желания познания, силы сомнения … это только позволит не сделаться какой-нибудь ученой крысой, роющейся среди всякого книжного хлама и сора… ищешь правды, и я вполне чувствую, что могу умереть, могу сгореть, ища ее, но мне важно найти и если не найти, то стремиться найти ее, эту правду, как бы горька, призрачна и скверна она ни была!». Чувствуете созвучие? Н.Вавилов: «Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся».

Еще одна высшая ценность проходит через всю его жизнь. Вера в свой народ, в великое его предназначение. Он был демократичен не только по образу жизни, повседневному поведению, но и по образу осмысления мира.

На пересменке между двумя русскими революциями Вернадский писал в статье «Перед бурей»: «Историю нельзя повернуть назад. Народ в невероятной обстановке развивший мировую литературу и мировое искусство, ставший в первых рядах в научном искании человечества, не может замереть в полицейских рамках плохого государственного управления. Он может терпеть поражения, но, в конечном итоге, он останется победителем».

Это писал человек, бывший одним из первооснователей партии кадетов, а в 1917 году ставший товарищем (по нынешней терминологии – замом) министра просвещения Временного правительства.

Знавшие его говорили, что точнее всего передают его характер глаза, но они неопределимы. Ближайший ученик, академик А.Ферсман определил – «лучистые». Странное совпадение: одно из самых поразительных пророчеств Вернадского связано с этим словом. Атомную энергию он часто называл «лучистой».

Он предвидел еще на заре ХХ века беспрецедентность, безграничную мощь энергии расщепленного атомного ядра. Но предвидел и безграничную опасность неразумного обращения с ней. Его пророчество сбылось. Разум дал нам ядерный реактор, антиразум – Хиросиму, недомыслие – Чернобыль.

Номер «Известий» за 1 марта 1939 года. В половину первой страницы снимок: Молотов, Сталин, Ворошилов, Калинин, Каганович у гроба Надежды Крупской. Отчет с Московской конференции ВКП(б): критикуется Наркомздрав РСФСР, «медленно ликвидирующий последствия вредительства, особенно в области профилактической, санитарно-просветительской работы». Сводка о добыче угля, выпуске металла и машин за 27 февраля. И почти на самом последнем месте среди этих штрихов истории, в конце номера, чуть ли не перед рекламой морских рейсов между Ленинградом и Нью-Йорком, - информация о том, что Общее собрание АН СССР «заслушало сообщение акад. В.И.Вернадского, уже более 30 лет работающего над изучением радиоактивного распада элементов». Спокойные бесстрастные строчки. А Вернадский бил тревогу.

Вскоре после встречи Рузвельта и Эйнштейна в 1940 году, открывшей дорогу к американской атомной бомбе, Владимир Иванович пишет вице-президенту АН СССР: «По имеющимся известиям… в США и в Германии идет энергичная и организованная работа в этом направлении… Наша страна ни в коем случае не может стоять в стороне и должна дать возможность и денежные средства для широкой организованной и спешной работы в этой области первостепенного значения».

Следует доклад Вернадского на президиуме АН. Запись в дневнике: «Огромное большинство не понимает исторического значения момента. Любопытно, ошибаюсь я или нет? Надо – записку в правительство».

В том же 1940 году утверждается Комиссия по проблемам урана. В нее входят В. Хлопин (председатель) В.Вернадский, А.Иоффе, И.Курчатов, С. Вавилов, Д.Щербаков, А.Виноградов, Г.Кржижановский, П.Капица, А.Ферсман, П.Лазарев, А.Фрумкин, Л.Мандельштам, Ю.Харитон. Так был сделан первый шаг к советскому Урановому проекту.

Но справедливость требует перевести стрелки исторических часов на три десятилетия назад от этого события к другому. В 1910 году Вернадский выступил на академическом Общем собрании с речью «Задачи дня в области радия», обобщивший несколько лет его работы над этой проблемой. Он говорил, что «ни одно государство и общество не могут относиться безразлично, каким путем, как и когда будут использованы находящиеся в его владениях источники лучистой энергии».

Публикуя в 1922 году это выступление в сборнике «Очерки и речи», он писал в предисловии: «Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет… Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение? Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука, Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны себя чувствовать ответственными за последствия их открытий. Они должны связать свою работу с лучшей организацией всего человечества».

Великим вкладом Вернадского в мировую науку стало учение о биосфере.

Самое общее определение биосферы: совокупность всех проявлений жизни, взятая в единстве с той частью неорганической природы, которая становится вместилищем жизни в планетарном масштабе. Но определение это вряд ли донесет до нас всю красоту интеллектуальной симфонии, созданной Вернадским. Тут мало что даст пересказ. Откройте его книги, и перед вами, как у Данте в «Божественной комедии», «мир предстанет в образе потока», пульсирующего все новыми, все время меняющимися цветами и формами. Перед вами с кинематографическим динамизмом развернутся картины того, как, развиваясь от простейших форм к высшим, живое вещество становится не только участником, но и мощным усилителем и ускорителем природных процессов.

Постепенно общие представления о «сфере жизни» обретали твердые, алмазные, научно выверенные грани нового учения о мироздании вокруг нас, о взаимодействии и динамическом равновесии в нем вещества и энергии, живого и неживого, о том, как живое вещество, не превышая по весу и десятых долей процента биосферы, превращается в самую внушительную геологическую силу на планете.

Кто сказал «А», тот должен сказать и «Б». Вернадский в своих исследованиях сделал неизбежный шаг от биосферы к ноосфере, сфере разума (название принадлежит французскому математику Э.Леруа). Понятие это получило в науке множество толкований. Французский палеонтолог П.Тейяр де Шарден, например, в своем «Феномене человека» определяет ноосферу как «мыслящий пласт», который «разворачивается… над миром растений и животных – вне биосферы и над ней». Отметим: вне биосферы. Отметим также, что социальный и действующий человек из этого определения фактически выпадает.

У Вернадского – иная ключевая позиция: «Человечество, взятое в целом, становится мощной геологической силой. И перед ним, перед его мыслью и трудом, становится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободного мыслящего человека как единого целого.

Это новое состояние биосферы, к которому мы приближаемся, и есть ноосфера». И далее: «Биосфера ХХ столетия превращается в ноосферу, создаваемую прежде всего ростом науки, научного понимания и основанного на ней социального труда человечества…».

Планетарное мироощущение пришло к нам раньше первых космических стартов – с каравеллами Колумба и первой «кругосветкой» Магеллана, с живописными и музыкальными поэмами Чюрлениса, с полотнами Рериха, с «русским космизмом» прошлого века, с прозрениями Циолковского и Чижевского, с пророчествами Вернадского: «Человек впервые реально понял, что он житель планеты и может – должен – мыслить и действовать в новом аспекте, не только в аспекте отдельной личности, семьи или рода, государств или их союзов, но и в планетном аспекте. Он, как и все живое, может мыслить и действовать в планетном аспекте только в области жизни – в биосфере, в определенной земной оболочке, с которой он неразрывно, закономерно связан и уйти из которой он не может». Но по-настоящему понимать это мы начинаем лишь сегодня.

Когда в 1943 году ему была присуждена Сталинская премия I степени, он телеграфировал из Борового Сталину: «Прошу из полученной мною премии Вашего имени направить 100 000 рублей на нужды обороны, куда Вы найдете нужным. Наше дело правое, и сейчас стихийно совпадает с наступлением ноосферы – нового состояния области жизни, ноосферы – основы исторического процесса, когда ум человека становится огромной исторической силой». Вторую половину премии Вернадский разослал и роздал нуждающимся ученикам и коллегам.

В последней работе Вернадского, опубликованной при его жизни, «Несколько слов о ноосфере» определены главные условия создания сферы разума. Приведу их в сжатом изложении академика Александра Яншина союзной академии наук «На пути к ноосфере (к 125-летию со дня рождения академика В.И.Вернадского): «Первое: человечество должно стать единым в экономическом и информационном отношении. Второе: ноосфера – явление всепланетарное. Поэтому обязательно человечество должно придти к полному равенству рас, народов, независимо от цвета кожи. И третье: ноосфера не может быть создана до прекращения войн между народами мира.

Мысли о ноосфере были доминантой всех последних размышлений, выводов, забот Вернадского. «Я думаю, что ноосфера, которую мы переживаем, должна стать субстратом исторического процесса… Мы приближаемся, мне кажется, к концу войны: сообщали по радио о взятии Орла и Белгорода». Это из письма сыну 6 августа 1943 года. До конца войны оставался еще год и девять месяцев без трех дней. До смерти Вернадского – ровно год и пять месяцев. До Хиросимы – ровно два года.

Среди многих добрых дел академика Яншина в бытность его вице-президентом АН СССР, а потом РАН меня особенно поражает начатое им издание полного, без идеологических купюр, собрания трудов Вернадского. В отечественной книгоиздательской истории знаю только один аналог этому подвигу: в нашей стране издание полного Льва Толстого.

Когда я в свое время беседовал об этом с директором Института геологии Российской академии наук академиком РАН Михаилом Феданкиным, вот что от него услышал: «Подготовка и издание трудов Вернадского редколлегией, которую возглавлял Александр Леонидович, - грандиозная работа, которая вполне достойна определения: подвиг. Ведь обнародование – с прекрасными, строго научными комментариями – этих трудов стимулировало развитие минералогии, геохимии, биогеохимии, геоэкологии, естествознания в широком смысле, и конечно, современной философии и истории науки». Казалось бы, компьютерный набор и прочие технические новинки ускорят дело. Но после ухода Александра Леонидовича завершение этого проекта резко затормозилось. Имела наша Академия наук моральное право открещиваться стереотипным уже оправданием: нет денег? Не думаю.

И действительно. Когда еще до подвижнического почина Яншина вышла первая обстоятельная и строго достоверная монография Инара Мочалова о научной биографии Вернадского, большинство ссылок адресовало читателей к архивам. А сегодняшние авторы уже широко пользуются ссылками на вышедшие тома собрания сочинений ученого.

Литература о Вернадском нынче необъятна, как и диапазон его научных интересов. И кому что больше нравится – дело вкуса и личных пристрастий. Я, например, в этом безбрежном книжном море выделяю для себя нескольких авторов: Александр Яншин (что ни возьми – все интересно!), Инар Мочалов («Владимир Иванович Вернадский» и «Вернадский: Наука. Философия. Человек» - последняя работа в соавторстве с Валентином Оноприенко), Геннадий Аксенов («Вернадский» в серии ЖЗЛ и «В.И.Вернадский о природе времени и пространства»), Фидан Яншина «Эволюция взглядов В.И.Вернадского на биосферу и развитие учения о ноосфере»). Начало издания полного Вернадского было воистину подвигом. Но дело не только в гигантском объеме (600 научных трудов, обширная переписка, дневники) и таком же удельном весе созданного Вернадским. Многие его работы десятилетиями ждали своего читателя и по иным причинам. Кое-кому казалось, что они заводят советского человека не туда, куда следует.

В 1937 году в одном из академических журналов появилась статья Вернадского «О пределах биосферы». И следом, как бы дезавуируя ее, шла публикация «О методе и содержании высказываний акад. В.И.Вернадского по философии». Выводы ученого объявляются в ней «антинаучными». Сам он, оказывается, протягивает «руку врагам диалектического материализма в лице новейших идеалистических и религиозных, враждебных науке течений, распространяющихся в капиталистических странах». В конце, в назидание, - цитата из Сталина: «Наука, технический опыт, знания – все это дело наживное. Сегодня их нет, а завтра будут. Главное тут состоит в том, чтобы иметь страстное большевистское желание овладеть техникой, овладеть наукой производства».

Время показало: страстного желания мало. Нужна еще научная культура, в том числе и философская. Нужны годами накапливаемые, а не разрушаемые исследовательские традиции. Нужны, наконец, мудрость и дальновидение, чтобы не променять первородство вавиловской генетики на чечевичную похлебку Трофима Лысенко.

Даже в 70-е годы прошлого века, когда коллектив ученых во главе с академиком Бонифатием Кедровым предприняла попытку обнародовать философское завещание Вернадского – «Научную мысль как планетное явление», редакторы были категорически против, ибо, по их разумению, «наука не может быть планетным явлением, поскольку-де стирается принципиальное отличие советской науки от буржуазной». Книга все-таки пробилась в свет. Но потеряла при этом около трех печатных листов.

Ну ладно. Это события чуть ли не полувековой давности, из главлитовских времен. Но вот то, что уже в нашем веке, когда цензуры нет и в помине, а очередные тома дневников Вернадского выходят с купюрами, и при этом абсолютно не найти концов: то ли это перестраховываются трусливые редакторы, то ли такова верховная воля руководства РАН, - это уж ни в какие ворота не лезет

Говорят, он очень нелицеприятно высказался об очень уважаемом ученом. Говорят, некоторые откровения рисуют его не в лучшем свете… Постойте! А, может быть, кто-то в самой Академии, чиновники, рвущиеся в академики, и академики, перерождающиеся в чиновников, боятся своей разномасштабности с непричесанной, без хрестоматийного глянца, фигурой гения?

Сегодня пришел час полного Вернадского. Чего нам бояться? Что не хватит ума встать с ним вровень, проникнуться его глубиной, понять его, а поняв, может быть, и не во всем согласиться?

Или – очень уж не хочется нам разрушать новый стереотип, который незаметно начинает складываться в общественном сознании вокруг его имени – безгрешного по всем ипостасям провидца? Провидцем был. Но святой нимб над его прекрасной сединой никак не прорисовывается. Не вписывается эта личность в стереотипы. И, прежде всего, в нынешние, рыночные. А как бы хотелось кое-кому вписать!

Ведь с усилением тенденции превращать все и вся, включая и общенациональные духовные ценности, в средство для извлечения прибылей, в ходкий товар, появился соблазн превратить имя ученого просто в броский торговый бренд. Не удивлюсь, если у нас вскоре появится торговый дом «Вернадский». Или ресторан. Или даже игорный дом. Нечто подобное с другими великими именами России мы уже отведали. Ну не вписывается никак Владимир Иванович в рекламные ролики, где «от рекламы на ТВ только перхоть в голове», - и все тут. Из другой кассы это имя.

Но не вписывается оно и ни в одну из существующих ныне наук. И наоборот – планетарные проблемы, которые он решал, объединяли вокруг себя многие и древние, и новорожденные науки.

С личностью Вернадского связано возвращение науки к античному единству, цельности представлений о человеке и природе. Возвращение после нескольких столетий, когда сами методы исследований раздробили мир и человека в зеркале, сложенном из осколков разных специальностей. Только единение, интеграция наук окончательно вернет в естественнонаучную картину мира человека – с его борьбой и надеждами, представлениями о свободе и ответственности, о добре и зле, о ценности жизни и ценности личности. Вернадский одним из первых понял, что успешный исследовательский поиск идет ныне не через сусеки отдельных наук, а через узлы общих проблем; что в саму ткань науки органически должны войти такие координаты, как моральный выбор, социальная ответственность, совесть.

Неправ тот, кто утверждает, будто у Вернадского нет четкого определения, что такое ноосфера. Ноосферная концепция провозглашена и разъяснена в его трудах четко и недвусмысленно. Но вот разработать учение о ноосфере с такой обоснованностью, с такой полнотой, как это сделал по отношению к биосфере, Вернадский не успел. Задачу эту унаследовала от него сегодняшняя наука. Не просто дискутировать о том, кто как понимает слово «ноосфера», а подвести серьезный научный фундамент под это понятие, проанализировать все его взаимосвязи с кругом современных глобальных проблем, с сегодняшней социальной и экологической обстановкой в мире, взяв при этом уроки глубины, полноты, комплексности, цельности исследований у Вернадского – вот лучшее развитие его наследия.

После Хиросимы, после моделей «ядерной зимы» и обсчета на ЭВМ размеров мирового апокалипсиса человечество впервые осознало себя смертным. Мир на распутье. Одна дорога – через последнюю черту экологических и моральных запретов к удушению природы и себя в ней, а то и проще – к самосожжению в ядерной войне. Другая – к утверждению на всей планете простых и ясных истин нового мышления, кровно связанного с предложенной Вернадским концепцией ноосферы.

Хорошо эту мысль выразил академик Борис Соколов: «Острота восприятия нового времени, событий и проблем ХХ века была у Вернадского необычайной. Он увидел переломный характер века не только в бурных революционных событиях и военных катастрофах, во взлетах технической мысли и формах ее реализации, но прежде всего, в новом состоянии Человека и человечества, в коллективной форме его Разума как главной черты новой эпохи в жизни человечества. Но его глубоко тревожил вопрос о недостаточном понимании людьми этого состояния… Так ли вообще все ясно обстоит во взаимоотношении Разума («планетной научной мысли») и стихийных процессов в природе и обществе? Это главный вопрос, поставленный великим мыслителем перед ХХ веком – его жизнью, культурой, цивилизацией…

Тревога, завещанная Вернадским, остается сегодня. Эта тревога непрерывно поддерживает неуспокоенность нашей совести, нравственности, взывает к действию».

Думаю, этот вопрос, поставленный Вернадским, эта завещанная им тревога остаются главными для нас и в XXI веке. Его востребованность для нас, с нашими проблемами уже нового тысячелетия, очевидна. Но что означает ныне сохранение и развитие его наследия для России, для молодого поколения ее ученых?

Можно, конечно, говорить о торжественных заседаниях и научных конференциях, посвященных юбилейной дате, об открытии в его честь новых памятников и мемориальных досок. Но, если по большому счету, сохранение и развитие наследия Вернадского сводится в конкретный сегодняшний час к двум грандиозным по смыслу и дальнодействию задачам, сродни тем, кои достойны возведения в ранг национальной идеи.

Первая: завершение начатого академиком Яншиным издания Полного собрания трудов Вернадского. И это предполагает не просто перенесение их из рукописей на бумажные и электронные носители, но и серьезное их изучение, осмысление, комментирование.

Вторая: глубокая разработка учения о ноосфере в корреляции с реалиями XXI века. Тем самым людям Земли будут даны компас и путеводная нить для выхода из тупиков лабиринта, куда мы сами себя бездумно и безумно загоняем.

Ноосферная стадия развития человечества, в которую оно должно вступить либо погибнуть, будет основываться, прежде всего, на экологически ориентированной экономике и на социальном равенстве в жизнеустройстве людей. В такой экономике не будет места ни предельному огосударствлению всего и вся, ни запредельному господству принципа «развитого капитализма» (в его самую начальную, криминально-коррупционную стадию нас угораздило свалиться, нарушив мудрую заповедь: «не зная броду, не суйся в воду») – «все на продажу», Уже хотя бы потому, что обе эти социально-экономические формации основывались на нещадной эксплуатации природных ресурсов и ныне эти ресурсы, в том числе и возобновляемые, уже истощены до крайности, до приближаемой точки невозврата.

Эхо в Боровом, в тишине, на вечернем озерном берегу. И эхо Вернадского в мире. Когда-то сам он в блистательном трактате предрек любимым созвучным ему Гете, Пушкину и Мицкевичу судьбу становиться все современнее с каждым новым человеческим поколением. Он предрек в этих словах и свою судьбу. Еще долго будет звучать, усиливаясь от столетия к столетию, эхо его жизни и его идей. Глубокое, уходящее за горизонт – к потомкам.