http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=b9f78ba6-696c-4660-b0d8-d9a460c391bc&print=1© 2024 Российская академия наук
Пятый угол
Сказ про российскую науку нельзя сводить к былинному противоборству седых бессребреников-учёных с зубастыми карьеристами-чинушами, которым только бы что-нибудь отжать. Даже те молодые исследователи, которые мёрзнут у министерств с плакатами «Долой реформу РАН!», признают: паны дерутся, у холопов чубы трещат. И тот факт, что молодые учёные начинают мучительно искать пятый угол, куда важнее итога схватки. Кто-то уезжает за границу, кто-то вовсе отказывается от научной карьеры. Паны этого процесса либо не желают замечать, либо интерпретируют в своих интересах: дескать, вот что натворила реформа. А она лишь стала последней каплей.
– Наука с каждым годом становится наднациональной, где невозможно развиваться без сотрудничества с коллегами из других стран, – говорит биолог Роман из Петербурга. – У нас сейчас все эти контакты решительно свёрнуты, хотя наши опыты не связаны ни с военной тайной, ни с санкциями. Просто начальство «не хочет рисковать». Отказались посылать людей на международные конференции, перестали выделяться деньги на перевод нужной литературы, на импортные реактивы. Начальство хочет досидеть до пенсии, а мне надо до 35 лет реализовать какую-то из своих идей. Отсюда выбор: либо уезжать из страны, либо завязывать с наукой.
А ведь ещё несколько лет назад всё было ровно наоборот: шла борьба за «возврат умов», на которую не жалелось денег. Один из самых известных возвращенцев – биолог из США Константин Северинов охарактеризовал атмосферу в отечественной науке как «унылое г...но»: «Приходишь в лабораторию, слушать некого, люди не могут объяснить, почему интересно то, чем они занимаются».
Сегодня системного учёта уезжающих за рубеж российских учёных стыдливо не ведётся. Но, по данным ректора МИРБИС профессора Елены Бешкинской, это могут быть 5–6 тысяч человек в год. Плюс столько же работающих в зарубежных университетах по контрактам. В Сибирском отделении РАН провели исследование: отрицательно к реформе относятся 70% молодых учёных, 40% теперь не исключают возможности покинуть отечественную науку! И уже совсем никто не сможет подсчитать талантливую молодёжь, которая вовсе отказывается от научной карьеры. Но преподаватели в вузах говорят, что таких ребят много: вроде вчера мечтал изобрести лекарство от рака, до ночи пропадал в лаборатории. А потом оценил систему работы – и завербовался терапевтом на Сахалин, потому что там дают квартиру и подъёмные.
Реформа РАН грянула в 2013 году. Но условия работы стали ухудшаться ещё в 2006–2009 гг., когда во многих НИИ выкосили до 30% ставок. Отразилось это прежде всего на вчерашних аспирантах. Задолго до падения нефтяных цен стало сокращаться количество жилищных сертификатов для молодых учёных, а служебные квартиры и вовсе исчезли. Многие возлагали надежды на грантовую систему, о внедрении которой с пафосом вещали тогда лучшие умы страны. Деньги пошли по линии Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), федеральных целевых программ, Минобрнауки, администрации президента. И кажется, все давальцы сговорились, что главное – не дать кому-то лишнего, чтобы их потом дразнили лохами.
Крупнейший грант РФФИ составляет 400 тыс. рублей на группу исследователей в 5–10 человек. На эту сумму они должны работать год, отстегнув налоги в бюджет, коммуналку институту и закупив всё необходимое оборудование и реактивы. С момента заявки до оглашения проходит полгода. А деньги могут прийти ещё через 4–5 месяцев. Распространённая ситуация: деньги дошли в октябре, а потратить их нужно до Нового года. Бежать бегом в магазин за реактивами? Ничего подобного – закон требует объявлять тендер! Но даже если чудом успели это сделать, из-за грамотной работы нашей таможни импортный реактив может прийти ещё через полгода просроченным. Да, формы отчётов по некоторым грантам достигают 500 страниц, да и сама заявка ненамного меньше. Интересно, стал бы Иван Петрович Павлов нобелевским лауреатом, если бы имел дело с кремлёвскими благодетелями?
При этом надо понимать, что обладатели государственных грантов – счастливейшие из счастливых. Большинству и этих милостей не видать.
– Самое важное – правильно использовать серое вещество человека. Условия работы на Западе для учёных по-прежнему более привлекательны, хотя у нас порой и вкладывают сопоставимые суммы, – говорит ректор Российского нового университета Владимир Зернов. – Мой коллега уехал, работает заведующим лабораторией. У него бюджет 25 миллионов долларов, на которые он сам заказывает всё необходимое. И через месяц получает! Там под успешностью понимают конкретный результат, а у нас освоенные ресурсы.
А при чём здесь реформа РАН? Когда гранты стали входить в моду, была надежда, что вся эта бюрократия – лишь болезни роста. Сейчас стало очевидно, что тяжеловесы схватились не на шутку и обеим воюющим сторонам не до науки.
Интересный факт
Песня Андрея Макаревича «Сегодня самый лучший день, сегодня битва с дураками» часто звучит на мероприятиях, направленных против реформы РАН. И уже стала неофициальным гимном научной фронды.
Выстрел вслепую
В ноябре 2015 г. ЮНЕСКО опубликовала доклад по науке «На пути к 2030 году». Из него следует, что вклад России в мировую науку в настоящее время составляет всего 1,7%, более чем в 11 раз отличаясь от китайского (19,6%) и в 15 раз от американского (28,1%). Причём вклад этот обеспечивают традиционные советские отрасли вроде теоретической физики, где доля российских исследований более 6%. А в некоторых перспективных сферах, требующих дорогостоящего оборудования, мы и вовсе близки к нулю. Нашему уровню среди «научных держав» соответствуют не Германия и Франция и даже не Канада и Австралия, а Турция и Бразилия.
Не менее обидно, что в 2013 г. оформлен всего 591 российский патент, то есть 0,2% от общего числа открытий в мире. И хотя примерно каждый двадцатый учёный в мире является гражданином России, численность российских учёных за последние годы сократилась на 26 тыс. человек, а в остальном мире, наоборот, выросла на 1,5 миллиона. Любой россиянин согласится, что с этим нужно что-то делать и «реформа назрела». Но вот беда: реформа-то у нас, оказывается, в разгаре. Уже отреформирована научная школа Московского и Санкт-Петербургского университетов, Курчатовского центра, Института теоретической и экспериментальной физики. Теперь эти столпы занимают позиции ниже, чем раньше, – со 136 по 490-ю, согласно рейтингу журнала Nature в 2014 году.
Сколько бы ни кивали на иностранные системы управления наукой, все они серьёзно отличаются от российской. В нашей стране не менее двух третей потенциала приходилось на Российскую академию наук (РАН) и только треть – на вузы и корпорации. Львиную долю средств РАН получала из федерального бюджета – до реформы 2013 г. это было около 68 млрд рублей. На эти деньги содержалось около 550 подведомственных учреждений: институтов, научных центров, обсерваторий, научных станций, ботанических садов, библиотек, архивов, музеев. Кстати, все вместе они занимают 337 тыс. гектаров – больше иного государства. И очень часто это дорогостоящие земли в крупнейших городах. Только официально от сдачи их в аренду РАН получала 2 млрд рублей ежегодно. А ведь академиков неоднократно ловили на сдаче площадей по-чёрному.
В XXI веке отмечено четыре серьёзных наезда на РАН. Со стороны не поймёшь – это попытка захвата под видом реформы? Или реформаторами двигало искреннее желание перехватить рычаги управления, чтобы запустить процесс преобразований? На тысячу академиков и членов-корреспондентов РАН всего-то два нобелевских лауреата, их средний возраст под 70 лет. По мнению критиков, они создали систему, обслуживающую не науку, а их личную несменяемость. Директор института получал бюджет, который тратил практически бесконтрольно. Академики возражали: мол, американская грантовая система, в центре которой находится конкретный исследователь, у нас может прижиться лишь через 20–30 лет, когда в корне изменятся законодательство и деловой климат. А руководство РАН без всяких «эффективных менеджеров» упразднило или объединило 63 организации.
Тем не менее в мае 2003 г. Комиссия правительства по оптимизации расходов предложила финансировать РАН не напрямую, а через профильное министерство. Тогда академики выиграли аппаратную войну, но в сентябре 2004 г. РАН попытались лишить статуса автономного управляющего научного сектора, оставив госфинансирование только для сотни НИИ. Вместо этого сотни сотрудников академгородков вышли на улицы, требуя отставки главы Минобрнауки Андрея Фурсенко. В 2006 г. правительство всё-таки провело поправки в закон, дающие ему право утверждать устав РАН, а президенту РФ – кандидатуру главы академии. Следующим шагом стал проект устава РАН, превращавший академию в «клуб учёных». Президиум собирались лишить финансовых и административных полномочий, управлять академией должен был наблюдательный совет, состоящий из чиновников. Академики снова отбились с потерями – к 2008 г. у РАН впервые появляется внешний контролёр, который должен был контролировать расход средств.
Такова была прелюдия перед событиями 2013 г., когда правительство просто решилось смахнуть академии голову. Без всякого цивилизованного обсуждения к РАН присоединили Российскую академию медицинских наук и Россельхозакадемию. А имущество объединённой структуры передали ФАНО, которое тут же заявило о намерении оптимизировать многие учреждения. Слово «оптимизация» уже лет десять наводит ужас на врачей и учителей. Это когда от трёх провинциальных больниц остаётся одна – с урезанным втрое персоналом. Ну кто поверит, что нынешний «блицкриг» затеян ради торжества науки? Ведь будущее – это не здания и оборудование, а молодые исследователи, которые сейчас активно пакуют чемоданы. Но на них даже не обращают внимания, поскольку идут ожесточённые кабинетные бои. Академия продолжает огрызаться: в январе 2016 г. глава РАН Владимир Фортов убедил президента Путина на год продлить мораторий на продажу имущества организаций, входивших в РАН: «Выстроилась толпа охотников до чужого имущества и чужих научных результатов». Вероятно, старая гвардия продержится ещё какое-то время. Но что останется к тому времени от российской науки?
Умные и бедные
Финансирование науки в России годами болтается на уровне 1% ВВП. Причём реформа обычно подразумевает существенное увеличение расходов, хотя бы на несколько лет. Например, траты бюджета на МВД за время реформы выросли в 3–4 раза.
Ещё печальнее, что власти стесняются видеть взаимосвязь между плохим финансированием науки и потерями государства на других фронтах. Только лишь в результате серии неудачных запусков спутников Россия потеряла 20 млрд рублей – вдвое больше бюджета Курчатовского института в 2015 году. На фундаментальные исследования в 2015 г. выделено около 130 млрд руб., на гражданские прикладные исследования – в два с небольшим раза больше. Львиная доля средств (92 млрд) предусмотрена через структуры ФАНО, непосредственно РАН расписано 3,6 миллиарда. Отдельно финансируются научные школы МГУ и СПбГУ – 13 и 8,4 млрд соответственно.
Основное направление, на которое выделяются деньги на прикладные исследования, на бухгалтерском языке именуется «прикладные научные исследования в области национальной экономики» – 208 млрд рублей. Основные расходы по этой статье связаны с финансированием различных гражданских космических программ (около 80 млрд руб.) и программ развития гражданской авиационной техники (более 40 млрд руб.). По этой же статье выделяются деньги на финансирование «фонда Бортника», этому фонду планируется предоставить 3,9 млрд руб. на «стимулирование инноваций».
Заметно меньшие средства на гражданские прикладные исследования пойдут по другим разделам бюджета. На прикладные исследования в области национальной обороны планируется выделить 21,6 млрд руб., здравоохранения – 21,2 млрд, общегосударственных вопросов – 15,3 млрд, образования – 14,4 млрд рублей.
Критическая масса
ФАНО уже управляет имуществом РАН, но пока не может подобраться к кадрам академии. В апреле 2015 г. глава ФАНО Михаил Котюков без объяснения причин и согласования с РАН уволил директора Института аналитической химии (ГЕОХИ) Эрика Галимова, который ранее публично критиковал агентство за «дезорганизацию работы». Тут же 74 академика направили премьеру Дмитрию Медведеву открытое письмо против «увольнения крупнейшего отечественного геохимика», и приказ на Галимова пришлось отменить. Эта история ещё раз подтвердила, что голыми руками академиков не возьмёшь, а для победы придётся рушить всё здание. Самое страшное – такая цена власть не пугает.
Хотят уволить всех руководителей старше 70 лет – это половина директората институтов, 2–3 тысячи человек. Для ФАНО появляется возможность расставить своих людей, которые, правда, организацией науки вряд ли занимались. Взят курс на объединение институтов в крупные научные центры. Вряд ли это хорошо для атмосферы поиска и открытий, зато из пяти директоров остаётся один. И одна бухгалтерия! Третий удар направлен на бюджетное финансирование, львиную долю которого хотят перевести на конкурсную основу. То есть выделять деньги не институтам, а напрямую отдельным учёным и научным лабораториям по итогам открытого конкурса. Параллельно уменьшится фиксированный бюджет, из которого выплачиваются зарплаты сотрудникам.
– Если фиксированная часть уменьшается на треть, значит, я должен треть людей уволить, – говорит директор Института проблем передачи информации Александр Кулешов. – Или вызвать их к себе и сказать: «Слушай, напиши заявление на 0,7 ставки». Как вы думаете, что мне ответит мой зам, который был деканом математического факультета Колумбийского университета? Я думаю, он мне скажет: «Не нужно ничего, спасибо, я пошёл». У нас в институте нет ни одного человека, который бы не работал за рубежом. Полгода, год стажировки – минимум. Потому что российская наука со страшной скоростью провинциализируется, и, чтобы этот процесс остановить, необходимо общение. Невозможно просто читать статьи и считать, что ты находишься на мировом уровне. Общение нужно. Без этого всё лучшее умрёт. Останутся плохие институты, где сотрудник не востребован за границей и получает мизерные деньги. Вот ему всё равно, полная ставка или 0,7.
Сегодня никто не ставит цели догнать Америку по числу нобелевских лауреатов. Звучат мелкотравчатые идеи повысить рейтинг цитируемости. Но ведь это косвенный показатель эффективности! Если учёный занимается плутониевым топливом, то это стратегические исследования, над тем же самым работают тысячи коллег в разных странах, перекрёстно цитируя друг друга. А кто-то взялся за РНК-интерференцию в растениях, которая открыта в 2006 году. Даже если он достиг блестящих результатов, цитировать его толком некому. Выстраивается система, при которой такому учёному перекроют кислород как «неэффективному».
– Главный принцип фундаментальной науки – дать людям заниматься тем, чем они хотят и могут заниматься, – говорит Александр Кулешов. – Важно сохранить критическую массу, среду, в которой учёный может расти. Без неё любой гений будет из страны уезжать. Вот у нас сегодня минимальна публикационная активность по клинической медицине и биологии, а по математике и физике элементарных частиц она высокая. Но если мы попытаемся перекинуть средства с физики на биологию, у нас не будет ни того ни другого. В науке невозможно предвидеть, что будет востребовано. Труды математика Эвариста Галуа 100 лет были не востребованы, а потом оказалось, что в них основы всей нынешней криптографии. В начале 1960-х годов мало кто видел пользу в машинном переводе, которым занимались на отделении структурной и прикладной лингвистики в МГУ. А потом оказалось, что на семантическом анализе строятся технологии, отслеживающие интернет-переписку и телефонные переговоры.
Есть опасения, что вскоре в России далёкие от науки чиновники начнут рушить всё, что кажется им неэффективным. Правда, по словам главы ФАНО Михаила Котюкова, сбор наукометрических показателей будет производиться по 25–35 критериям, но потом эксперты оценят работу институтов не по формальным признакам, а глубоко понимая суть их исследований. Но в это мало кто верит. Некоторые академики признают, что ФАНО неплохо управляется с имуществом: например, по суду уже вернули несколько институтских зданий, которые не вполне законно отобрали в 1990 е. Но в попытках выстроить всю науку по росту учёные видят лишь желание снять с довольствия всех, чья польза чиновникам неочевидна. В институты спускают сверху списки критериев, по которым предлагается оценивать эффективность: автопарк, рейтинг цитируемости, количество кофе-брейков на конференции, число молодых сотрудников и средний возраст по институту. И всё это завершается многое объясняющей графой «итого».
В ФАНО не скрывают намерения сократить число юридических лиц. После слияния трёх академий в 2013 г. подразделений стало около 900, и руководить такой оравой действительно неудобно. Но помимо удобства чиновников есть научный критерий эффективности – синергия. Стал ли суммирующий эффект от слияния трёх институтов в разных городах выше, чем был у каждого в отдельности? В Кабардино-Балкарии попытались собрать в один научный центр 5–6 институтов: лингвистов, физиков, почвоведов. Безусловно, Институт прикладной математики в Нальчике не ровня Механическому институту РАН имени Стеклова. Но его сотрудники формируют тончайший слой интеллигенции, который работает со школьниками и является буфером между ними и боевиками в горах. Оценят ли важность этого момента в пылу схватки между РАН и ФАНО? Сомнительно.
Мы за ценой не постоим
Ведь без всякого экспертного обсуждения уничтожили Россельхозакадемию. Несмотря на сокращение штатов в четыре раза, именно в аграрном секторе российской науке есть чем гордиться. Наконец-то вывели собственные озимые сорта пшеницы для Нечерноземья: посевы
«Безостой» и «Московской» занимают 3 млн га. Три года тестировали в Канаде лучшие мировые сорта пшеницы, и на 1-м месте оказалась наша «Московская 39». После наводнения на Дальнем Востоке погибли все иностранные сорта сои и рапса, а российские выстояли. РАСХН ежегодно продавала за рубеж до 40 тыс. тонн элитных семян, а наш экспорт в США масличных семян и подсолнечного масла превышал 2 млрд долларов.
Можно сколько угодно осуждать реформу РАН. Но если завтра премьер Медведев вдруг даст обратный ход, учёные недолго будут радоваться. Структура академии строилась под создание атомной бомбы в послевоенные годы. Жизнь изменилась, а государство десятилетиями не может придумать, что же оно от родной науки хочет. Всё сильнее проступает лишь желание сбросить с плеч расходы. При полном попустительстве властей исчезали лаборатории вузов. Половина победителей международных олимпиад растворялись за границей. Умерли от удушья экспериментальные институты, которые обеспечивали связь науки с производством.
А самое яркое свидетельство бессилия заключается в кивании на США, где 80% вложений в науку – частные. Но в Америке действует прогрессивная шкала подоходного налога, а у богатого плательщика есть выбор: отдать в бюджет или на что-то пожертвовать. В России такие законы представить невозможно. Как не найти и серьёзного спонсора в предприятие, основы которого разрушаются самим же государством.