http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=c6f8702d-559b-41f4-bbca-86428bed9a4a&print=1© 2024 Российская академия наук
Поводов напроситься на встречу с директором Объединенного института ядерных исследований в Дубне, членом-корреспондентом РАН Алексеем Сисакяном можно было бы найти предостаточно. Еще бы, ведь руководимый им научный центр - один из самых знаменитых не только в России, но и в мире, в этом институте не раз добивались уникальных результатов, идет ли речь о синтезе новых трансурановых элементов, физике ядра, физике элементарных частиц или других исследованиях. Эти работы позволяют обеспечивать не только интенсивное развитие инновационного пояса вокруг ОИЯИ, но и самое активное участие института в сложнейшем международном проекте - сооружении Большого адронного коллайдера с комплексом экспериментальных установок под Женевой, а с его пуском в ближайшие месяцы - и в проведении экспериментов.
И все-таки искать встречи с ученым побудило событие, на первый взгляд далекое от физики: вышел новый сборник стихов Алексея Сисакяна. "Улыбка мысли" - далеко не первый его литературный опыт, были и другие поэтические сборники. Некоторые строчки из них, признаться, глубоко засели в памяти - эти, например: "Во сне реальность ускользает/ И смешивается - / Как осцилляции нейтрино..." Господи, ну кто же еще мог написать такое, если не физик? Так-то оно так, только почему-то зацепило какие-то струны во мне, человеке совсем другой профессии. Зацепило точно так же, как и эти бесхитростные в общем-то строчки: "У меня простая просьба:/ Чтобы на исходе дня/ Ты, не набожная вроде,/ Помолилась за меня..." Если слова ложатся на сердце, если чем-то необъяснимым берут в плен, что еще требуется от поэзии, чтобы признать: автор этих стихов столь же органично ощущает себя в лирике, как и в физике?
"Дневник моей души открылся перед вами..." - строка, которой начинается одно из стихотворений Сисакяна, - не просто поэтическая метафора. Это и почти научное определение, с доскональной точностью характеризующее весь сборник, ведь стихи, собранные в нем, столь пронзительны в своей искренности, что их только и можно назвать дневниками души. "Я написал все то, что смог, - Я поделился не спеша Тем, что увидела душа, Что мне узреть дозволил Бог..." Чем дальше погружалась я в эту "лирофизику", как с юмором называет свои стихи Сисакян, пользуясь термином, придуманным для его поэзии Татьяной Бек, тем больше крепло желание поговорить с ним не о достижениях института, о чем обычно спрашивают директора крупнейшего научного центра, а "за жизнь". Сказала об этом Алексею Норайровичу, и он сразу согласился: "Это даже интересно, - ответил он. - Когда разговор о физике и наших исследованиях, привыкаешь к одним и тем же вопросам. Давайте нарушим традицию!" Вот так и состоялось это интервью.
- Стихи я начал писать гораздо раньше, чем заниматься физикой. Еще в детстве. Может быть, то было влияние мамы, которая сама увлекалась стихотворчеством, хотя была биологом, как и мой отец. Первый раз я опубликовался в девятом классе, в 1961 году мое стихотворение появилось в газете "Московский комсомолец". Потом, уже студентом, пробовал перо в газете "Московский университет". Но постепенно занятия наукой полностью вышли на первый план, и, когда, получив диплом физфака МГУ, уехал в Дубну, целиком ушел в работу, мне уже и в голову не приходило печатать стихи. Но они тем не менее рождались сами собой, накапливались, и вот на пороге 55-летия решился выпустить свой первый сборник. Потом как-то втянулся, стал публиковаться, почувствовал, что это кому-то интересно...
Я называю это для себя "эффектом Мусхелишвили". Николай Иванович был широко известным математиком, академиком, а еще увлекался кулинарией, любил готовить. Когда его как-то спросили, что находит в этом занятии, ответил: оно позволяет ему каждый день видеть результат своего труда, тогда как наука не дает такой возможности. Может быть, и для меня это так? Написав стихотворение, получаю удовлетворение, а в науке результат видишь очень нескоро, так что, считайте, поэзия для меня - дополнительный способ самовыражения. К тому же есть возможность почувствовать реакцию публики, и если она доброжелательная, это, не скрою, приятно...
- Не колебались, выбирая профессию, не хотели стать литератором?
- Когда я был подростком, меня посещали мысли о писательстве. Очень нравилось, например, писать школьные сочинения, и отец, бывало, даже подшучивал надо мной: "Смотри, сколько книг пылится на магазинных полках, ты хочешь туда же?" Но вообще-то я довольно рано понял, что меня привлекает труд исследователя.
- Вдохновлял пример отца, знаменитого ученого?
- Знаете, мы, дети, не воспринимали его так, для нас он был просто папой, который рано уходил и поздно возвращался с работы. Но росли в атмосфере преданности науке, которой занимались родители, а затем и мои старшие брат, ставший физиком, и сестра - филологом. Да и все мое детство прошло на улице Горького в большой коммунальной квартире, в которой жили исключительно ученые. Нашими соседями были, например, доктора наук, а впоследствии академики Сергей Николаевич Вернов, Иван Владимирович Тананаев, член Армянской академии наук Гагик Степанович Давтян, в том же доме жил академик Иван Матвеевич Виноградов. И в гости к нам приходили почти одни лишь ученые. Молодое поколение обитателей дома, можно сказать, с пеленок ощущало обстановку колоссальной преданности науке, какая отличала ученых этого поколения.
- Значит, все-таки обстановка, а не гены?
- Думаю, сказалось и то, и другое, ведь в науку ведут разные пути. Мой отец, например, родом из небольшого армянского села Аштарак, где особых условий для учебы в общем-то не было, а он всегда хотел учиться, его привлекали физика и математика, но комсомольскую путевку в вуз сельскому пареньку могли дать лишь на агрономический факультет, в сельскохозяйственную академию. Это и определило его судьбу, ведь в академии преподавали выдающиеся ученые, он, например, слушал лекции академика Прянишникова, потом попал к академику Баху. Занимался биологией, но во главу угла всегда ставил физику и математику, потому-то одним из первых объединил эти сферы науки, способствуя появлению таких направлений исследований, как космическая биология и космическая медицина.
Многое из того, что связано с началом полетов в космос, обсуждалось у нас дома, где часто бывали, в частности, Олег Георгиевич Газенко, Василий Васильевич Парин, Владимир Иванович Яздовский, Владимир Николаевич Черниговский... Мы, дети, понятно, не допускались к разговорам взрослых. Но о чем-то догадывались, поскольку имена некоторых наших гостей уже упоминались на пресс-конференциях. Мы тогда не знали, что папа руководил работой комиссии по проверке готовности космонавтов к полету, но смутно догадывались, что предстоят большие события. Как-то, осмелев, я сказал отцу, что очень хотел бы "узнать об этом пораньше". Отец тогда ничего не ответил, а утром 12 апреля в кабинете директора школы, где я учился, раздался звонок, отец попросил позвать меня к телефону. "Алеша, мой мальчик, включайте радио, сейчас передадут очень важное сообщение", - сказал он. Наш директор Анна Павловна сразу поняла, что случилось что-то очень важное, распорядилась организовать трансляцию на всю школу. И мы все услышали то самое знаменитое сообщение о полете Юрия Гагарина!
Отец позвонил мне, дав тем самым сыну-подростку возможность почувствовать причастность к великому свершению. Такое не забывается. Возможно, и это, наряду со всем остальным, определило мой дальнейший выбор.
- Норайр Мартиросович внес огромный вклад в практическую космонавтику и при этом оставался удивительным романтиком, мечтавшим "о путях к населенному космосу". Вы унаследовали этот романтизм?
- Отец действительно верил, что первые полеты - лишь начало пути и человек со временем сможет заселять другие планеты. Но он писал и о том, что путь этот тернист и долог! Вот мы отметили 50 лет со времени запуска первого спутника, а заселение других планет пока все еще кажется фантастикой. Но если вдуматься, что такое полвека с точки зрения цивилизации? Ничтожно малый отрезок времени. Совершенно не исключаю, что "населенный космос" когда-нибудь станет реальностью. Что же касается романтики...
Да, наверное, она во многом повлияла на выбор факультета, ведь я поступал в университет в 1962-м, а тогда все, что было связано с физикой, окружал ореол романтики. Я, как и многие молодые люди моего поколения, находился под впечатлением фильма "Девять дней одного года", физикой занимался старший брат, физикой бредили многие мои однокашники. А еще в нашей 16-й московской школе был замечательный преподаватель физики - Алексей Александрович Седов, заслуженный учитель Российской Федерации. Нам вообще повезло со школами: у нас было много молодых и очень хороших педагогов, поощрявших в нас свободомыслие. Вот характерный пример: готовились к сочинению по "Молодой гвардии", и мы с Витей Савриным (нынче Виктор Иванович - заместитель директора НИИЯФ МГУ), с которым дружим с 1952 года, договорились написать, что преклоняемся перед подвигом молодогвардейцев, а вот роман как литературное произведение никуда не годится. Сказано - сделано. В другой школе за такое по головке не погладили бы, а Тамара Абрамовна Индрубская, наш преподаватель русского языка и литературы (это уже в 17-й московской школе), поставила за грамотность "отлично", за содержание - прочерк. Оставила нас после уроков и сказала, что она может нас понять, но и нам придется понять, что мы не одни на свете, нельзя, не подумав, рубить с плеча. Других последствий не было.
- Физики часто могли себе позволить то, на что не решались другие...
- Это правда, но мы тогда были еще только будущими физиками. Нам повезло с прекрасными учителями и в университете. Я попал на кафедру Николая Николаевича Боголюбова, это была кафедра квантовой статистики. Тогда был настоящий бум вокруг кварковых моделей, только-только появлялись первые работы по строению материи... Вот представьте: когда еще поступал на физфак, о кварках никто даже не подозревал, и все эти удивительнейшие открытия происходили на наших глазах. Чем не поэзия? А ведь мы тогда еще не представляли, что все эти мельчайшие частицы, предсказанные теоретиками, можно будет изучать экспериментально. Когда академик Боголюбов посоветовал после университета поехать в Дубну, я принял предложение, хотя был уже к тому времени женат, отъезд из Москвы привносил определенные сложности. Была альтернатива: аспирантура в Стекловском институте, но там уклон математический, а меня влекла физика.
- И вы поехали в Дубну, про которую написали: "В ожидании снега продрог вместе с нами/ Город наш - неуклюжий, как школьная парта".
- Это просто настроение, так что написал, можно сказать, любя. А город, как и Москва, стал родным, хотя я поначалу думал, что здесь ненадолго. Помнится, зашли с товарищем в Дом ученых в Дубне, встретили там физиков-теоретиков, и они стали расспрашивать нас, новичков, кто мы да откуда. Сказал, что вот приехал поработать какое-то время, а потом вернусь в Москву. И услышал от профессора Н. А. Черникова в ответ: "Э-э, братец, я тоже так думал, но Дубна - болото, засосет!" Тут надо понимать игру слов: Дубна и вправду была построена на болоте, но правда и в том, что она засасывает, невозможно уехать из города, к которому прикипаешь душой, потому что нашел здесь дело своей жизни. Очень скоро я понял: работать так интересно, как в Дубне, не будет нигде.
- "Мы живем в погоне за атомными ядрами, ускоренными до предела, Хотя большинству населения нету до этого дела..." Поэт Алексей Сисакян иронизирует, а каково физику Сисакяну, не обидно, что отношение к физикам, да и вообще к науке, изменилось, что ученые нередко уезжают из страны?
- В отношении общества к науке вообще характерны взлеты и падения, так происходило в разные эпохи, и наша - не исключение, хотя, наверное, пора понять, что без науки у нас не было бы ничего, к чему мы так привыкли и на чем построена комфортная жизнь современного человека. Тем не менее время от времени начинают преобладать популистские настроения, в которых проявляется негативное отношение к науке. Вот и о физике в конце 1980-х говорили: там уже делать нечего... А со второй половины 1990-х физика словно получила второе дыхание, она вплотную подошла к таким удивительным открытиям, которые обещают принципиально иное качество жизни, принципиально новые возможности для развития человечества. Иными словами, в очередной раз стало ясно, что никакая наука не "заканчивается", что простор для познания бесконечен, ему нет предела, как нет предела человеческой мысли.
Я иногда думаю о том, что, возможно, нашему поколению повезло меньше, чем отцу и его сверстникам. Они - поколение созидателей, которое строило обсерватории, ускорители, большие космические установки, крупные институты... На нашу долю выпала миссия сохранить все это и передать эстафету тем, кто идет за нами. Если говорить о Дубне, нам удалось сберечь этот уникальный научный центр, который - без преувеличения - такое же достояние России, как и, например, Эрмитаж, Большой театр или МГУ. Достаточно посмотреть, какие серьезнейшие проекты осуществляются у нас сегодня, чтобы убедиться: Объединенный институт ядерных исследований - по-прежнему один из самых передовых, самых уважаемых научных центров в мире.
Что же касается "утечки умов"... Мне кажется, существует лишь один по-настоящему действенный рецепт, способный ее предотвратить: надо не бояться крупных проектов, они всегда привлекательны для исследователей. Нам надо строить новые ускорители, большие телескопы, современные лаборатории - эта исследовательская база будет самым большим стимулом для ученого, который получит возможность работать в полную силу. Вот основная мотивация для ученого - возможность для самовыражения в науке, проведения экспериментов, опробования полученных результатов... Не будет этого - люди будут уезжать, даже если им начнут платить вполне приличную зарплату. В Отечестве должны начинать создание крупных установок - без этого не будет ни инновационного будущего, ни молодежи в науке...
- Есть такие проекты у ОИЯИ?
- Помимо того, чем мы занимаемся сегодня, а это, повторю, целый ряд очень интересных проектов, есть и очень интересные планы, связанные с будущим. Считаю, у нас есть все шансы претендовать на строительство в Дубне Международного линейного коллайдера. Но за это еще надо побороться, а вот ближайшая перспектива - это сооружение установки "НИКА" на базе нашего нуклотрона. Речь идет о коллайдере тяжелых ионов высоких энергий, пуск его позволит на новом уровне продолжить работы академиков Флерова, Боголюбова, Балдина, Блохинцева и других великих физиков, принесших настоящую славу Дубне. Я глубоко убежден: надо вернуть мегапроекты в Россию, это поможет и возрождению науки, и укреплению экономики страны, и повышению качества жизни ее граждан. В Дубне для осуществления такого мегапроекта есть все условия - у нас отличная научная база, замечательные ученые, налаженная инфраструктура.
- А ведь мы договорились не выходить за рамки поэзии.
- Мы и не выходили. Но вы спросили, кем я себя больше ощущаю, поэтом или физиком. Могу со всей определенностью сказать: если бы в моей жизни не было физики, не было бы, наверное, и поэзии. И наоборот...