http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=cb7b6e06-3a7f-4e93-966e-b67df519655f&print=1© 2024 Российская академия наук
Директор архива РАН Виталий Афиани рассказал «Газете.Ru» о замысле создания музея академии, о том, почему экспозиция обойдется без научного аттракциона, и о науке, которая так и не стала богом.
Предстоящая реформа Российской академии наук еще не обрела окончательных очертаний, и по этой причине не ясна и судьба инициативы, появившейся незадолго до бурных дискуссий вокруг РАН. Речь идет о музее истории академии, концепция которого сейчас разрабатывается и который де-факто уже ведет выставочную и исследовательскую работу. Главный инициатор создания нового музея — директор архива РАН Виталий Афиани рассказал «Газете.Ru» о том, для чего такой музей нужен и каким он должен быть.
— Для начала хотелось бы понять: музей уже существует или еще нет?
— И да, и нет. Любой музей по-настоящему существует тогда, когда у него есть фонд. Идея нашего музея появилась из-за того, что в архиве РАН хранится довольно много мемориальных предметов, связанных с именами выдающихся ученых. Надо сказать, что у архива Академии наук огромный опыт работы, он существует уже 280 лет, так что есть на чем базироваться. Еще одна причина, подтолкнувшая к созданию музея, тоже очевидна: мы постепенно приближаемся к очень весомому юбилею – 300-летию Российской академии наук, которое будет отмечаться в 2024 году. Хотелось бы верить, что праздновать эту дату не придется в минорном настроении, и музейная экспозиция могла бы многое рассказать об истории академии.
— Вообще-то рубеж не близкий…
— Десять лет для нового музея – как раз тот срок, который позволяет заложить хорошую базу и занять определенные позиции. Вспомните, к примеру, как возникал в свое время Музей изобразительных искусств, впоследствии получивший имя Пушкина. Около десяти лет ушло на то, чтобы обзавестись фондами и осуществить строительство. Правда, это происходило при мощной поддержке и государства, и меценатов, и музейного сообщества, на что мы сейчас не особенно рассчитываем.
Но все же хотелось бы, чтобы к 300-летию РАН наш музей уже стоял на ногах.
Ведь никто даже из самых резких критиков сегодняшней академии не станет отрицать ее исторический вклад в развитие науки, и свою задачу мы видим в том, чтобы об этом вкладе стало известно как можно большему числу людей. Пока же музея юридически нет, но мы действуем исходя из того, что он должен быть. У нас есть поручение руководства РАН о формировании коллекции и разработке подробной концепции, чем мы сейчас и заняты. Среди ближайших целей – создание виртуального музея, он может появиться уже в нынешнем году. В определенном смысле это параллельный проект: с одной стороны, он будет позиционировать будущий реальный музей, с другой же – окажется в заведомо более выигрышном положении, поскольку сможет оперировать теми материалами, которые реальному музею вряд ли когда-нибудь будут доступны. Мы не можем забрать из других музеев – и академических, и неакадемических, – принадлежащие им предметы, но мы можем их использовать в экспозиции виртуального музея в рамках сотрудничества.
— Среди академических музеев есть ведь и знаменитые – например, Кунсткамера в Петербурге или Минералогический музей имени Ферсмана в Москве. А еще имеется множество небольших ведомственных коллекций и мемориальных хранений. Какая роль отводится новому музею в этой структуре?
— Я надеюсь, что музей истории РАН будет тесно связан с другими учреждениями. Есть музейный совет при президиуме академии, который объединяет около шестидесяти академических музеев, больших и малых, и мы с ним постоянно сотрудничаем. Разумеется, новый музей должен найти и занять собственную нишу в этом сообществе. Пока никаких аналогов ему, кроме разве что Музея Ломоносова в Петербурге, в академической структуре не существует, да и в стране в целом тоже. Рассказывая об истории РАН, мы ведь имеем в виду историю всей отечественной науки.
— Существует, к примеру, Политехнический музей – он хоть сейчас реконструируется и переформатируется, но когда-нибудь все же откроется для публики. У них-то фонды гораздо богаче ваших, есть большие экспозиционные пространства и давний опыт наглядной популяризации науки. Будете пытаться с ним конкурировать или предпочтете совершенно иную стратегию?
— Не на все вопросы можно сейчас ответить. К сожалению, в последние недели идет обсуждение не столько концепции музея истории РАН, сколько судьбы самой академии. Но заранее понятно, что хроники академии, эволюция ведомства из века в век – лишь малая часть музейной проблематики.
Ведь академия – это только форма организации науки, которая ничего не стоит без личностей, без ученых и без их открытий.
Поэтому логично было бы строить новый музей, основываясь не столько на разных организационных этапах в жизни академии, сколько на истории конкретных людей и их достижений. Могу сказать, что в Москве и Петербурге мы храним свыше тысячи персональных архивов выдающихся ученых, так что есть на что опереться. Причем это собрание постоянно пополняется, в том числе благодаря дарам ныне живущих академиков.
Скорее всего, эта экспозиция не будет носить характер научного аттракциона, хотя такой формат сейчас весьма популярен в мире и, в частности, в Европе. Не исключаю, что и Политехнический музей в своем обновленном виде будет ориентирован на такую модель работы с публикой. Но у него собственная специфика: я бы назвал его музеем техники и науки, с акцентом на слове «техника». Мы же планируем акцентировать историю фундаментальной науки, хотя без техники все равно не обойтись – достаточно вспомнить, что Иван Кулибин одно время работал в Академии наук.
Однако заранее понятно, что сплошного научно-технического аттракциона у нас не будет и циклотрон в экспозиции не поместится – как, впрочем, и в Политехническом музее.
Мы рассчитываем по максимуму использовать современные информационные технологии, которые будут дополнять артефакты и архивные документы. Сочетание традиционных музейных форм с интерактивностью должно заинтересовать юных зрителей, привлечь которых мы очень надеемся. Но подлинники будут обязательно. Я хоть и не верю в мистику, однако убежден: у подлинного предмета или документа есть нечто такое, назовем это аурой, что действует на человеческую психику и эмоции особым образом... Впрочем, о конкуренции с Политехническим музеем не стоит пока говорить даже не из-за разницы концепций, а просто потому, что наши возможности совершенно несопоставимы — разные весовые категории.
— Но у вас же есть, вероятно, задача-максимум? Как должен выглядеть ваш музей, если все будет двигаться по благоприятному сценарию?
— Когда музей состоится, он должен, конечно, обзавестись собственным зданием – правда, до решения этого вопроса пока далеко. На сей счет имеются два соображения. Во-первых, музейные хранилища отличаются от сугубо архивных, и хотя в архиве РАН содержится множество меморий музейного свойства, так исторически сложилось, все же для будущих музейных фондов нужны другие помещения. Во-вторых, у музея должен быть собственный полноценный штат. Сейчас мы сумели получить несколько ставок для образования музейной группы. На начальной стадии этого может хватить, но в дальнейшем расширение штата неизбежно. И конечно, потребуется техническое оснащение: как я уже сказал, мы предполагаем использовать современные информационные технологии — продемонстрировать многие научные достижения ХХ века без виртуальных образов крайне затруднительно.
Однако вот что важно: пусть даже в последние десятилетия наука движется преимущественно за счет коллективных усилий, личность была, есть и будет.
Считаю, что наш музей обязан это подчеркивать, и в этом будет заключаться его особенность. История науки в отдельных биографиях не менее драматична и увлекательна, чем какой-нибудь детектив. Но не секрет, что престиж науки падает, и не только в России, а во всем мире. Пожалуй, это связано с определенным изменением парадигмы в развитии человечества. Одно время назад наука во многих умах заменяла бога, и считалось, что она способна ответить на все вопросы. Однако выяснилось, что наука не может ответить на все вопросы – именно потому, что она наука, а не религия. Некоторое разочарование, наступившее во второй половине ХХ века, продолжается по сию пору. Наверное, одними только музейными методами нельзя преодолеть эту тенденцию, но можно попытаться пробудить у людей интерес к тому, каким образом и чьими усилиями развивалась наука.