Испытание всей жизни

http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=d12feb13-1c81-4619-9464-00a1b86963ad&print=1
© 2024 Российская академия наук

Писатель Владимир Губарев беседует с выдающимися учеными. Сегодня к беседе приглашен Виктор Григорьевич Барьяхтар, член Национальной Академии наук Украины.

Виктор Григорьевич был первым среди тех, кто достойно выдержал удар судьбы в 1986 году. Речь, разумеется, о Чернобыльской катастрофе

Для многих ученых Украины она стала не только испытанием их профессионализма, но и проверкой личного мужества. И первым среди тех, кто достойно выдержал удар судьбы, конечно же, следует назвать Виктора Григорьевича Барьяхтара. Почему? Ответ на это вопрос следует искать в тех комментариях и деталях, которыми так щедро изобиловал его рассказ.

Каждый раз, когда я попадаю в Киев, обязательно встречаюсь с учеными Национальной Академии наук Украины. И в первую очередь с теми, кто не только участвовал в ликвидации аварии в мае 86-го года, но и до сих пор связан с Чернобылем. Каждая такая встреча несет мне много нового, она открывает еще одну грань той беды, что обрушилась на нас в апреле 1986 года. Я же глубоко убежден, что каждый человек просто обязан знать о ней как можно больше, так как именно такие события меняют курс развития человечества. Прошлое прорастает в будущем, вот почему Чернобыль не может не волновать каждого человека. А потому нашу беседу с академиком Барьяхтаром я начал так:

— Что для вас Чернобыль? Как для ученого и как для человека?

— В данном случае все совпадает. Это высокие дни в моей жизни, а потому память о Чернобыле не стирается ни на минуту, и так будет продолжаться до последних моих дней. В 86-м, 87-м, да и, пожалуй, до 96-го года проявились лучшие человеческие черты, они высветились всеми своими гранями. Это патриотизм, чувство долга, чувство ответственности, профессионализм, использование фундаментальных знаний для решения сугубо прикладных задач. Я автоматически перешел в оценке этого грандиозного события к мнению ученого, но для меня все соединилось воедино, потому что Чернобыль потребовал от каждого из нас полной отдачи. Впрочем, иного не дано, когда речь идет о трагедии всемирного масштаба.

— Некоторые — да, другие — нет. К примеру, до Чернобыля и после него я был и остаюсь сторонником развития атомной энергетики.

— Я не буду объяснять значение энергетики. Отмечу лишь одну особенность: если в стране она хорошо развивается и народ обеспечен энергией, то в такой стране не только самая высокая продолжительность жизни, но и ее уровень очень высок, включая образование народа, которое расширяет кругозор людей в частности и общества в целом. Я считаю, что физики в ХХ веке совершили подвиг, равный мифическому. Я имею в виду Прометея, который забрал у богов источник энергии — огонь, и научил людей им пользоваться. Это была химическая энергия, но она в тысячи раз менее эффективная, чем калорийность ядерного топлива. И еще одно гигантское преимущество нового топлива в том, что оно не потребляет кислород. Химическое же топливо при сгорании требует на килограмм в три раза больше кислорода. Так что следует иметь в виду: используя уголь, нефть и газ, мы сжигаем атмосферу, которая дает нам возможность дышать и жить. Однако выдающееся открытие ученых в ХХ веке не сопровождалось столь же высокими морально-этическими тенденциями, нормами и правилами.

— Конечно. Так как каждая ошибка в атомной энергетике усиливается многократно — в тысячи раз! Малейшая ошибка, не играющая никакой роли в обычной энергетике, в ядерной - катастрофа. К сожалению, такие ошибки были сделаны на начальном этапе проектирования, строительства и эксплуатации атомных станций. Современные реакторы не идут ни в какое сравнение с чернобыльским — они намного безопасней и надежней, но нельзя сказать, что они не представляют опасности. Конечно, чернобыльский реактор имел так называемые "внутренние недостатки", но главное — не было профессиональной команды, которая его эксплуатировали. Не было той самой "культуры производства" и "железной воинской дисциплины", на основе которых создавались такие реакторы.

В США и СССР большие реакторы создавались "с нуля", но тем не менее до Чернобыля не было случаев, чтобы реакторы взрывались. Ученые и руководители Атомного проекта СССР не допускали халатности в ядерной энергетике. И. В. Курчатов постоянно повторял: "Мы не имеем права на ошибку!". Он хорошо понимал ту опасность, которая таится в атомной энергетике. И создание высочайшей ответственности определяло суть работы. Это чувство было потеряно к 26 апреля 86-го года, ответственность растворилось во времени.

— Расскажите о себе. Почему и как стали физиком?

— Типичная история. В школе учился хорошо и участвовал в физических и математических олимпиадах. Как победитель городской олимпиады Луганска, уже в школе принял участие в первом, но далеко не последнем "секретном совещании". К нам приехал представитель физтеха из Москвы. Он рассказал, что в Америке создано ядерное оружие, они нам угрожают, а потому такое оружие нам необходимо. Он призвал всех, кто хочет принять участие в этом благородном деле, поступать в физические институты. Если до этой встречи я еще размышлял, поступать ли мне в МВТУ или вообще заняться медициной, то после такого доверительного обращения гостя из Москвы, выбор был определен. Так я стал ядерщиком.

— В Ленинград. На физический факультет университета. Там преподавали выдающиеся ученые. Причем это были не просто лекции, а я сказал бы — "сеансы радости познания". А потом я работал в Харькове, где был создан центр теоретический физики. Это было естественно, так как в стране создавалась мощная атомная промышленность. Ну, а затем меня заметил Борис Евгеньевич Патон, который и пригласил меня в свой институт.

— Я посоветовался с академиком Боголюбовым. Он сказал кратко: "Разве нужно раздумывать, если сам Патон вас приглашает?!" Так я оказался в Киеве.

— Нет. Вместе с Патоном мы находились в Венгрии, в командировке. На вокзале посол, провожая нас, сообщил, что произошла авария на Чернобыльской АЭС. Ну, конечно, ни он, ни мы и представить не могли, каковы ее масштабы! 27-го апреля мы уже были в Киеве… Но здесь я должен сделать небольшое отступление. У нашего президента Академии Бориса Евгеньевича Патона множество прекрасных качеств, их можно долго перечислять. Но одно — особенное! У него есть какое-то чутье будущего, он видит намного вперед и то, о чем даже и речи пока не идет…

— Конечно, я с вами согласен, но все-таки такие утверждения требуют конкретных примеров?

— Я приведу один, имеющий прямое отношение к Чернобылю. В 1985 году союзное правительство принимало решение о строительстве на Чернобыльской АЭС 12-ти блоков. Борис Евгеньевич поручи мне возглавить Правительственную комиссию по оценке такого решения. Надо было выяснить: можно ли в одном месте строить столько атомных блоков? Мне пришлось вспомнить тогда ядерную физику в полном объеме, в том числе изучить и проблемы радиоактивного загрязнения природной среды, миграцию радионуклидов и так далее. Помню, на заседании президиума Академии Патон задает вопрос: "А если произойдет взрыв реактора и значительная доза радиации попадет в Днепр, что тогда будет?" Я тогда ответил: "Вода в Днепре будет отравлена и пить нам будет нечего!" Хочу напомнить, заседание президиума проходило приблизительно за полгода до аварии! Один из выводов комиссии выглядел весьма необычно. По крайней мере, об этом нам сообщили энергетики из Москвы. Они назвали это "фантазией".

— По расчетам наших ученых получалось, что при возведении 12-ти атомных блоков на ЧАЭС резко поднимется температура, что может привести не только к ослаблению скальных пород, но и их расплавлению. Именно этот пункт нашего отчета вызвал резкую критику в Москве, более того, на него постоянно ссылались, мол, ученые Украины чуть ли "глупости пишут". Потом я встречался в Чернобыле с нашими критиками, и они признались, что теперь-то изменили свою точку зрения. Аналогичная ситуация возникла вокруг водных проблем. Тут опасность была особенно велика…

— В мае 86-го водоснабжением Киева и чистотой Днепра, насколько я помню, занимались все — от членов Политбюро до ученых. Но решающее слово было за Академией наук?

— В определенной степени мы оказались подготовленными к аварии. По крайней мере, по этой проблеме. В Академии наук Украины сразу же была создана оперативная комиссия по ликвидации аварии в Чернобыле, в ней были собраны лучшие специалисты и ученые. Во главе был назначен вице-президент Виктор Иванович Трефилов. Образовалась очень дружная команда, которая каждодневно занималась Чернобылем. Буквально все институты принимали участие в работе, и, естественно, для Академии в то время не было ничего более важного. Важнейшую роль сыграл авторитет академика Патона. Требовалась, к примеру, установка для бурения скважины. Она находилась на шахте в Донецке. Патон звонил секретарю обкома, просил помочь, и уже на следующий день установка была в Чернобыле. И таких случаев было множество, на первом этапе ликвидации аварии они возникали ежедневно.

— В первых числах мая. Меня посадили на вертолет и показали сверху реактор. Разрушенный блок — это, конечно же, было ужасное зрелище. В тот же день я попал в Припять. Еще более ужасное впечатление! Абсолютно мертвый город. Велосипед стоит, рядом детская коляска, на балконе развешано белье… И ни души! До сих пор не могу забыть то ощущение в Припяти. Будто вчера все это я увидел.

— Все-таки "не страшная", а "ужасная". Это слово несет в себе понимание бессилия, трагедийности и ответственности за будущее. По-моему, именно такое чувство переживали все физики, которые были связаны с Чернобылем. Мы ощущали вину своей науки, осознавали величину собственных ошибок. Но все-таки тогда на первый план выходило иное: надо работать и работать, чтобы выдавать правительственной комиссии всю необходимую информацию и нужные рекомендации. Слишком много подстерегало опасностей, они многократно усиливались, так как полная картина происшедшего отсутствовала, и все это усложняло работу всех. Нельзя было допустить новых ошибок, надо было предотвращать нежелательные последствия для Украины, Белоруссии и России. Впрочем, тогда для нас это была одна страна.

— На первое место мы поставили загрязнение земель, потом - вода. И вот здесь свою решающую роль в защите Днепра сыграло Киевское водохранилище. Его мы до аварии очень сильно ругали, мол, оно зарастает зелеными водорослями и ухудшает качество днепровской воды. Но теперь Киевское море, как его называют, спасло Киев и все нижнее течение Днепра от радиоактивного загрязнения. Донные водоросли приняли на себя удар, а на поверхности воды все было чисто.

— В первых числах мая я был на катере, который брал пробы воды. Действительно, она была чистая.

— Водохранилище сыграло роль биологического барьера. Сначала мы удивлялись, почему у плотины Киевского моря вода не заражена, но потом поняли, что илы поглощают и цезий, и стронций, и другие радиоактивные материалы. В это время родилась идея выбросить сорбенты в устье Припяти, мол, в этом случае радиоактивность уменьшится в несколько раз. Придумали — сделали. Конечно, провели соответствующие эксперименты. Они подтвердили выводы ученых. Очень быстро сорбенты были доставлены в район катастрофы и распылены над рекой и морем. Однако надежды наши не оправдались: уровень активности, конечно, снизился, но не в десятки раз, как мы думали, а всего лишь на десять-двадцать процентов. Дело в том, что Припять и Днепр несут много воды, да и Киевское море большое — сотня километров в длину и десять в ширину. Такое огромное количество воды деактивировать необычайно сложно. И тогда принято было решение оставить естественный, природный барьер в покое, мол, он сам гораздо лучше справится без нашей помощи. Так и случилось.

— В первые дни из поврежденного блока шло огромное количество радиоактивности. Он выбросил "грязь" на высоту два с половиной километра. Она разлеталась потом по всей планете. К счастью, в самом начале ветер дул на запад. А это малонаселенные районы. Кстати, одним из аргументов для места строительства Чернобыльской АЭС был как раз тот, что здесь мало населенных пунктов и жителей совсем немного. Первый удар радиации пришелся не на Припять и не на деревни, что были вокруг, и в этом отношении можно сказать, что всем сильно повезло. Если бы было чуть-чуть иное направление, то погибли бы тысячи людей. Удар пришелся по Рыжему лес. Он сгорел от радиации. Сосны гибнут, когда получают десять тысяч рентген. Человек — пятьсот. Рыжий лес весь погиб, его пришлось убирать и закапывать. А если бы ветер дул на город?

— И тем не менее вы говорите "да" атомной энергетике?

— У нас иного пути нет. Пока. Могу только отметить, что нынешние реакторы в сотню раз безопасней, чем чернобыльский. Опыт аварии не прошел напрасно для атомщиков всего мира. Я видел, как создавался современный французско-германский реактор. Там настолько скрупулезно все исследуется, что диву даешься.

Приходит более глубокое понимание безопасности, и это вселяет надежду, что повторения Чернобыля не будет. Таким образом, физики продолжают работать. Их хрупкая мечта — и моя в том числе! — это создание реактора, который по физике был бы безопасен. Идея такого реактора была высказана одновременно в СССР и США. У нас — группой физиков из Харькова и Ленинграда, а в Штатах — командой Теллера. Не буду вдаваться в детали, но могу только сказать: верю, что такой абсолютно безопасный реактор будет создан, и это поставит точку в дискуссии о том, нужна ли атомная энергетика человечеству или нет. Просто не останется предмета для спора.

— Это соединение реактора и ускорителя. Идея оригинальная, но вполне осуществимая. Кстати, в такой системе решается и проблема радиоактивных элементов — они перерабатываются внутри. В общем, рождается надежный, безопасный и "чистый" реактор.

— Раз уж мы заговорили о будущем, то как, на ваш взгляд, будет выглядеть Чернобыльская зона?

— Это большая проблема. Конечно, это уникальная зона. Хочу подчеркнуть несколько особенностей. С нами, учеными Национальной академии наук, начали считаться во всем мире. Во-первых, это результат работы наших биологов. Они изучали природу, экологию, растительный и животный мир. На очень загрязненных территориях — я имею в виду 30-тикилометровую зону — прошло три этапа. Первый: этап угнетения иммунной системы всего живого — начиная от червей и блох и кончая сусликами и лосями. Это длилось примерно три года. Потом три года — нейтральный период. И потом еще три года природа потратила для того, чтобы животный и растительный мир пришел в норму. И поэтому когда кто-то говорит о том, что Чернобыль не оказал влияния на людей, то это лукавство. Прежде всего, психическое воздействие. Это психологический стресс, был колоссальный удар по населению Украины, Белоруссии и России. Объективные данные говорят о воздействии на иммунную систему. В былые времена ее не очень-то исследовали, так как воздействие ядерного взрыва — а мы готовились к такой войне — совсем иное. Чернобыль и природа, Чернобыль и животный мир, Чернобыль и растительный мир, — именно эти направления в науке выдвинули НАН на передовые рубежи. Здесь получены уникальные результаты, которые представляют общемировую ценность. И опять-таки здесь выдающуюся роль сыграл Борис Евгеньевич Патон, потому что он стимулировал работы по экологии Чернобыля, всегда уделял и уделяет им особое внимание.

— Мы говорим о будущем атомной энергетики, о строительстве новых блоков, и в то же время на заседании "Большой восьмерки" принимается решение о закрытии Чернобыльской АЭС. Это ведь удар по экономики Украины. Разве не так?

— Я не считаю это ошибкой. К тому времени надо было останавливать станцию или выделять 300 миллионов долларов на ее реконструкцию и ремонт. И тут вмешалась политика. Мол, надо идти навстречу Западу, снять беспокойства населения стран Европы, которые не доверяют нашим реакторам. Тем более что были обещаны большие деньги на строительство новых энергоблоков. Казалось, все прекрасно — сохраняем лицо да к тому же и деньги получаем. А кончилось все печально: денег не получили, а Чернобыль тяжелой гирей висит на экономике Украины.

— Не буду говорить о тех, что хорошо известны. Отмечу одно: в 86-м — 97-м годах сложилась великолепная команда ученых. Это была команда носителей Знания (с большой буквы!), что и позволило принимать руководству страны верные решения по ликвидации аварии.