Версия для печати
Вернуться к списку

ГРОЗИТ ЛИ РОССИИ ВОДНЫЙ АПОКАЛИПСИС?

Сотни бесхозных гидротехнических сооружений только ждут удобного случая, чтобы затопить города

Наводнение в Крымске продолжает будоражить умы. Главной загадкой по-прежнему остается происхождение гигантской волны, в мгновение ока смывшей полгорода. Что же все-таки погу­било кубанский городок? Какие регионы под угрозой нового разрушительного наводнения? И что может спасти нас от вселенского потопа? Об этом «МК» побеседовал с директором Инсти­тута водных проблем, членом-корреспондентом РАН Виктором Даниловым-Данильяном.

— Виктор Иванович, разрешите начать с крымской трагедии. Загадка семиметровой волны, за­хлестнувшей город, продолжает будоражить умы. У вас есть своя версия?

— Какой высоты была волна в Крымске, я не знаю. Но два метра — это достоверная нижняя оценка, а семь метров, так скажем, недостоверная верхняя оценка. Я не верю в эту цифру. Но есть один момент, который надо проверять. Крымск находится в селеопасной местности. Не исключено, что на одном из больших водотоков, сливающихся в реку Адагум, могла образоваться естественная плотина из-за селя. Вода, продавив препятствие, с утроенной силой рухнула вниз, на город.

— Некоторые эксперты заявляли о том, что дамба Неберджаевского водохранилища все-таки могла не выдержать испытание 48-часовым ливнем. Реконструкция плотины не проводилась ни разу за всю ее более чем 50-летнюю историю, хотя, к слову, деньги из бюджета на ее ремонт выделялись, и немалые. Это проблема только лишь Неберджая или же она из разряда типичных для России?

— Таких требующих ремонта водохранилищ в одном Краснодарском крае многие десятки. И в целом по стране ситуация близка к критической. У нас огромное количество гидротехнических сооружений — это прежде всего маленькие плотины маленьких водохранилищ — находится в крайне запущенном состоя­нии. Это самое мягкое определение, которое можно подобрать. Кроме того, есть довольно много вод­ных объектов, искусственно созданных человеком, которые непонятно вообще кому принадлежат. Там нет ни собственника, ни распорядителя. Просто не с кого спросить. Никто и не спрашивает.

— А для чего их создавали?

— Например, для мелиорации. По сравнению с 80-ми годами объем воды, затрачиваемый на сельско­хозяйственные нужды, сократился на две трети. И примерно одна треть гидромелиоративных систем работает, а остальные заброшены. Их можно было бы отремонтировать и вовлечь в эксплуатацию, но они простаивают без дела. И с ними могут случаться разные неприятности. Их вполне может размыть при паводке или половодье. Но эти плотины слишком малы для того, чтобы привести к катастрофе. Тем не менее они вполне способны причинить локальные неприятности: поднять уровень грунтовых вод до неприемлемых значений и, как следствие, привести к подтоплению домов или заболотить местность. За большими ГТС, количество воды в которых измеряется не тысячами кубометров, а кубокилометрами, все-таки более или менее следят.

— А правда, что только один процент водохранилищ в России остался в руках государства, то­гда как остальные отошли частникам?

— Я бы не так сказал. Я бы сказал, что остальные 99% переданы в частную собственность или вообще невесть куда. Если мы хотим навести порядок в гидротехнической сфере, начинать нужно с описи ГТС, причем составлять список на трех этажах сразу: на федеральном, региональном и муниципальном, поскольку за разные водохранилища должны отвечать власти разных уровней.

— Разве страна не знает, сколько у нее гидротехнических сооружений?

— Нет, конечно. Потому что их десятки, а может, и сотни тысяч. Потенциально каждую речку можно запрудить — вот вам и водохранилище в миниатюре. Кстати, до сих пор не решен вопрос, где конча­ются пруды и начинаются водохранилища. Бассейновые водные управления — их у нас девятнадцать — должны выступать гидрологическими руководителями по отношению к региональным и муниципаль­ным властям, и не просто консультировать, но и поверять, как ведется работа с ГТС. Но у нас плохо отрегулировано распределение функций и обязанностей, не прописано законодательно, с кого что требовать в том или ином случае. Не всегда понятно, как вообще должно водное бассейновое управление соотноситься с местными властями. Территориально-отраслевая координация, как сказали бы в совет­ское время, в этой сфере практически отсутствует.

— Обсуждая крымскую трагедию, эксперты предрекали увеличение количества подобных ката­строф, и не только потому, что у нас удручающее качество ГТС и наплевательское отношение контролирующих органов, но еще и потому, что климат стал основательно чудить...

— Тут все совершенно ясно. Одно из следствий антропогенного изменения климата — это учащение и усиление стихийных бедствий. Общая тенденция к росту очень явная. Мощнейшие ураганы и наводне­ния, длительные засухи, аномальные выбросы температуры вверх или, наоборот, падение ее вниз — это климатический сценарий ближайшего будущего. Правда, очень трудно сказать, где климатическая аномалия, вызванная глобальным потеплением, проявится в следующий раз.

— То есть человек ХХI века по-прежнему слеп и беспомощен перед лицом стихии?

— Знаете, как выглядят, к примеру, долгосрочные прогнозы землетрясений? На данной территории площадью несколько десятков тысяч квадратных километров в течение ближайших пяти лет весьма вероятно по крайней мере одно землетрясение с магнитудой шесть баллов и больше... В таком же духе можно рассуждать и о наводнениях. С другой стороны, сейсмологи придумали очень важную и совер­шенно правильную вещь — они занялись сейсмическим районированием, выделив особо опасные зоны. Есть такие карты и у гидрологов — они разработаны по заказу МЧС. Но в отличие от коллег, изучающих землетрясения, у нас пока отсутствуют нормы строительства, рассчитанные для каждой зоны, — где можно возводить жилые дома, где нет. Также не определена юридическая или хотя бы административ­ная ответственность за нарушение этих норм. Гидрологически опасная территория — это автоматиче­ский запрет на строительство. И кусок Крымска попадает в такую зону, и почти целиком город Ленск, который смыло несколько лет назад.

Кстати, глобальное потепление обусловлено не только ростом концентрации парниковых газов в атмо­сфере. Есть еще по крайней мере две другие антропогенные причины — это изменение влагооборота над сушей и изменение распределения альбедо (отражательной способности земной поверхности). Обе связаны с вырубкой лесов, принявшей какие-то немыслимые размеры. Человек к этому моменту уни­чтожил уже 45% зеленых массивов планеты. А «оголенный» участок земли отражает свет намного ин­тенсивней по сравнению с тем, который покрыт лесом.

— И что же делать?

— Последующие наводнения — как в Европе, так и в России — неизбежны. Главное, что можно и нужно делать прямо сейчас, — готовить людей к чрезвычайным ситуациям, вызванным стихийными бедстви­ями. Нужно обратить внимание на работу служб оповещения населения. Не бегущую строку пускать по телевизору, а бить в набат! Все пожарные машины, все «скорые» Крымска должны были выехать на улицы города с включенными сиренами в тот же момент, когда поступил сигнал о возможном наводне­нии. Причем самого наводнения может и не последовать, но в таких случаях лучше перестраховаться. К опасным зонам у нас относятся бассейны Кубани, Амура, Лены, Енисея — северные лесосплавные реки к тому же на многих участках забиты топляком. А топляк сужает русло, разлагается, со временем ухуд­шая экологическое состояние воды. Но ведь очистку рек от той же лиственницы можно было бы превра­тить в выгодный бизнес, только ни у кого руки до этого не доходят.

— А на санитарное качество воды глобальное потепление влияет?

— Да. И негативно, поскольку ускоряет процессы гниения. А у нас засорены и водосборы, и сами вод­ные объекты. Вообще, всякие изменения климата плохо влияют на экосистемы. Любая экосистема хо­рошо себя чувствует только в тех условиях, в которых она эволюционно сформировалась. Если же эти условия трансформируются, она начинает болеть, хуже справляется со своими функциями. В резуль­тате способность реки к самоочищению падает. Качество питьевой воды — большая проблема для России. Больше 30% проб не соответствуют санитарно-гигиеническим стандартам! И только 1% (!) воды, забираемой для питьевого водоснабжения из водоисточников, может характеризоваться как вода высшего качества, то есть не нуждающаяся в дополнительной очистке. Но удивляться тут нечему. Если у нас вырубаются леса, захламляются территории водосбора, откуда взяться хорошей воде? Вдумай­тесь, в российские реки и озера сливается порядка 17 млрд. тонн загрязненной воды в год! Наша страна — мировой рекордсмен по этому показателю! Практически у всех наших крупных рек есть притоки, ко­торые относятся к категориям «грязных» и «очень грязных». Соответственно, и сами крупные реки как минимум загрязненные, по крайней мере на отдельных значительных участках. Чтобы переломить си­туацию, необходимо строго охранять речные бассейны — не просто прибрежную полосу, а всю терри­торию, с которой вода поступает в данный водный объект. В Европе к этому пришли 30 лет назад. В России пестициды с полей и загрязняющие вещества со свалок вместе с талыми и грунтовыми водами стекаются в реки. Если же в населенном пункте проблемы с ливневкой — а такое встречается сплошь и рядом, — то сюда добавляются еще и канализационные стоки. Что же мы хотим? В десятках городов питьевая вода не соответствует принятым нормативам. Южное и юго-восточное Подмосковье (бас­сейны Оки и Москвы-реки), Тула, Рязань, Калуга... Список можно продолжать долго.

— Хорошо, проблема обозначена. А как ее решить?

— Во-первых, нужно следить за состоянием воды в водоисточниках. Чем оно лучше, тем меньше вам надо тратить денег на ее очистку. На втором этапе важнейшую роль играет эффективная работа стан­ций водоподготовки. Наконец, качество воды в кранах потребителей напрямую зависит от состояния водопроводных сетей, большая часть которых морально устарела, изношена и находится в плачевном состоянии. А это значит, как хорошо ты воду ни очищай, из кранов все равно будет течь непонятно что. Многие распределительные сети строили 60 лет назад: ставили трубы из самой дешевой стали, неоцинкованной, нелегированной, «прекрасно» поддающейся коррозии. Сейчас трубы не только про­ржавели, но и стали протекать. А протечки — это не только потеря ресурса. Дело в том, что, когда в сети случаются перепады давления, в любой момент может возникнуть гидравлический удар, эффект обратного засасывания воды в трубу. А засасываться туда вместе с ней будет грязь. Именно поэтому у нас продолжают хлорировать воду, для того чтобы обеспечить ее дезинфекцию при таких вот протеч­ках.

— Европа отказалась от хлорирования?

— Европа имеет хорошие водопроводные сети, способные транспортировать чистую воду до потреби­теля без потери ее качества по дороге. Вместо хлора и озона там применяется ультрафиолет. Это тех­нологически новый уровень очистки воды.

— В своих интервью вы очень резко отзываетесь об экологической политике государства...

— Судите сами: если в 1990-е годы в России было 6500 природоохранных инспекторов федерального подчинения, то сейчас их осталось две или три сотни. И других цифр приводить не надо. Районное звено природоохраны у нас давно ликвидировано. А ведь оно важнейшее во всей цепочке, поскольку все, что происходит, происходит локально. На районных природоохранных комитетах поставил крест тогдашний министр природных ресурсов Борис Яцкевич.

— Почему?

— Нашлись «деятели», посчитавшие, что экологическая экспертиза и контроль мешают притоку ино­странных инвестиций в нефтедобывающую отрасль. И если экологические требования ослабить, свести к минимуму, к нам тут же «прибегут» 20 миллиардов долларов инвестиций. Эта точка зрения получила популярность в некоторых кругах и, по всей видимости, предрешила судьбу природоохранного ведом­ства. В мае 2000 года его закрыли. А с 2007 года в стране фактически отменили механизм экологиче­ской экспертизы, лишив ее статуса обязательной. Тем самым природоохранная система была разру­шена окончательно.

— Последствия этих решений нам уже аукнулись?

— У нас как было совершенно неудовлетворительное состояние окружающей среды, таким оно и оста­лось. Две трети населения страны живет в неблагоприятных экологических условиях! В 1990-е годы на решение экологических проблем не находилось денег. В нулевых на Россию полился дождь из нефте­долларов. И шел он 8 лет. Однако за это время ровным счетом ничего не было сделано! Развитые страны выделяют на экологические цели по 3% своего валового внутреннего продукта, Россия — сотые процента. В лучшем случае пару десятых. Смешные деньги! Это притом что проблем у нас гораздо больше, а ВВП на душу населения — гораздо меньше. Скажу больше, ставки платежей предприятий за загрязнение окружающей среды в Белоруссии и в Казахстане в 10 раз выше, чем у нас, а в Евросоюзе — в пятьдесят! То, что удается собрать, поступает в бюджет, а из него — черт-те куда. А ведь в 1990-х годах в России существовала система экологических фондов, аккумулировавшая платежи за загрязне­ние среды. Все эти средства тратились исключительно на природоохранные и восстановительные ме­роприятия и проекты. То есть практиковалось целевое использование денег.

— Сотрудники Института водных проблем могут заглянуть в будущее российских рек?

— По крайней мере, стараются. Сейчас строить прогнозы стало легче, поскольку активно развиваются методы космического наблюдения. Прежде всего нас интересует водность рек и формирование речного стока. Эта информация имеет колоссальное экономическое значение. Так вот река, которой грозят са­мые большие неприятности в связи с изменением климата, это, по-видимому, Дон. По всем прогнозам, его водность будет сокращаться. Будущее Волги вызывает споры у разных научных коллективов. Но те, кто прочит ей обмеление, пока в меньшинстве. Рост осадков приведет к увеличению водности Амура, Лены, Енисея, Индигирки, Хатанги, Колымы, Яны, Печоры, Северной Двины, реки Оленек.

— Ждать помощи от государства реки и озера могут годами. А что может сделать каждый из нас, простых людей, для того чтобы улучшить качество воды?

— Никогда не выбрасывайте мусор на водосборе! Еще хорошо было бы сократить количество потреб­ляемой бытовой химии, которая из раковины попадает в канализацию, а из нее в водоемы. К столице, кстати, это не относится — здесь очистные сооружения работают превосходно. Более того, сточные городские воды оказываются на поверку чище, чем вода Москвы-реки в месте сброса. Кстати, и с каче­ством питьевой воды москвичам тоже повезло. Ее не нужно кипятить, а тем, кто патологически боится хлора, можно посоветовать дать ей несколько часов отстояться. Хотя в принципе концентрация хлора в московской воде не превышает нормативов. Хорошо справляются со своей работой петербургский и, пожалуй, самарский водоканалы. Остальным городам пока, к сожалению, похвастать нечем.

ВИНОВНЫХ В КРЫМСКОМ НАВОДНЕНИИ УВИДЕЛИ С МКС

Сотрудникам лаборатории дистанционного зондирования Земли из космоса Института геогра­фии РАН удалось реконструировать события, разворачивавшиеся в Крымске в ночь на седьмое июля. Изучив снимки, сделанные космонавтами МКС на второй и третий день после крымской трагедии, и следы, оставленные в городе и его окрестностях «большой водой», ученые пришли к выводу, что причиной столь масштабного бедствия стали железнодорожный и автомобильный мосты.

— На снимках видно, что на подходе к городу потоки воды были задержаны инженерными сооружени­ями, — объясняет руководитель лаборатории Лев Десинов. — Если учитывать, что площадь водосбор­ного бассейна составляла 336 кв. км, а осадки достигали 176 мм, то к Крымску пришло не меньше 50 тысяч кубометров воды. Это огромная цифра! Будь там не город, а долина реки, не имеющая искус­ственных преград, этот поток транзитом проследовал бы дальше. Но за три километра от Крымска на его пути встал сначала железнодорожный, а затем и автомобильный мост.

В трех километрах от Крымска «встречаются» сразу две железные дороги — федеральная (Новорос­сийск—Краснодар—Москва) и местная. Обе имеют насыпи. В определенный момент проем железнодо­рожного моста забился мусором (вместе с потоком несло поваленные деревья, легковушки, грузовики и проч.), и по периметру насыпей возникла плотина. Вода пробила ее, по всей вероятности, около 22.30. Тогда же город стало потихоньку затоплять. Примерно в это же время начало формироваться второе и главное в истории с Крымском «антропогенное» водохранилище — около автомобильного моста через пойму реки Адагум на въезде в город. Речь идет о шоссе, ведущем к Крымску от федеральной трассы А-146 (Новороссийск—Москва). Когда отверстия автомобильного моста забились, образовался огром­ный водоем шириной 800 метров и длиной 3–3,5 км, — продолжает Лев Десинов. — У моста 7 пролетов, каждый из которых по 7–8 метров шириной. Поскольку сооружение довольно невысокое и арки моста выше уровня реки всего на три-четыре метра, их пропускная способность невелика. А в ту ночь они сыграли роль мощной бетонной решетки, препятствующей движению потока. Когда спонтанно возник­шая плотина была прорвана, на Крымск пошел вал шириной в 800 метров. Его пиковая высота была в районе насыпи автомобильного моста, которая достигает как раз уровня в семь метров. Но по мере движения он стал быстро терять высоту, так что до центра города докатилась волна высотой около 4 метров.

В Крымске, по словам Льва Десинова, сработал целый комплекс природных и антропогенных факторов, которые необходимо тщательно исследовать. Возможно, добавят ясности в общую картину фотографии места бедствия, переданные сотрудникам лаборатории следственными органами.