Версия для печати
Вернуться к списку

"ТЕРМОЯДЕРНЫЙ РЕАКТОР У НАС УЖЕ ЕСТЬ, НАДО ТОЛЬКО НАУЧИТЬСЯ С НИМ РАБОТАТЬ"

— В Новосибирском Академгородке с самого основания было много оборонной тематики. Само расположение в центре Сибири было обусловлено тем, что вражеские самолеты не могли доставить туда ядерный заряд. Тогда в Сибири было построено огромное количество совершенно фантастических оборонных объектов. Так, под Красноярском в скальной выработке на глубине более 200 м был создан уникальный объект — завод по производству оружейного плутония. Протяженность подземных выработок превышает протяженность всех линий московского метрополитена вместе взятых. Сильное впечатление оставляет электричка с очередной рабочей сменой, входящая в гору. Первая остановка — цех такой-то, вторая — цех другой, дальше — заводоуправление. Целый город под землей. Особенно потрясают демпфирующие полости. В случае ядерной атаки на въездах должны закрываться все наружные ворота. Ясно, что атомный взрыв их мог бы выбить. И там в непосредственной близости от ворот были сделаны громадные расширения тоннелей — специальные полости, в которых взрывная волна должна была затухнуть. Их объем соизмерим с объемом храма Христа Спасителя. Пирамида Хеопса рядом с этим подземным заводом — просто игрушка. Его постройка в кратчайший срок, всего за восемь лет — величайший и незаслуженно забытый подвиг русского человека и советского народа. Когда в заводском музее видишь отбойные молотки строителей, кажущиеся спичками на фоне огромных выработок в монолите скального грунта, начинаешь понимать, какой титанической энергией и какой силой духа обладает российский народ.

— История показала, что у этого подвига не было смысла.

— Все, что было сделано, сыграло в то время свою роль. Ведь тогда никто особенно и не скрывал, что Россия должна быть сокрушена. Да и в настоящее время мы видим незавидную судьбу древних цивилизаций и некогда гордых народов на Ближнем Востоке и в Европе. Безусловно, сейчас мир гораздо более интегрирован, и мы существуем в новой ситуации. Появился Интернет, глобальные связи сделали мир более тесным и компактным.

К нам в свое время довольно часто ездили наши коллеги из Южной Кореи. В моем родном институте был даже организован российско-корейский центр науки и технологий, которым мы очень гордились. Все шло хорошо до тех пор, пока наши доблестные органы не поймали одного из этих корейцев на границе с материалами полузакрытого характера. Пришлось в течение суток центр ликвидировать. Но идея у них была очень интересная и прогрессивная и состояла в организации международных лабораторий, которые обеспечили бы проведение круглосуточных научных исследований. Есть лаборатория, скажем, в Южной Корее, есть в Новосибирске, есть в Европе, есть в Штатах. Все работают по единому плану. Когда корейцы проводят какой-то эксперимент, то, уходя с работы, они передают данные в Новосибирск, там обработка продолжается, потом передается в Европу и т.д. Когда корейцы на следующий день приходят на работу, они уже получают новые результаты работы своих зарубежных коллег. Научный конвейер глобального характера.

— Но зачем это нужно? Какая разница — вечером закончили, утром продолжили...

— Фирме, финансирующей исследования, такой, например, как Samsung, надо, чтобы все проходило быстро, потому что конкуренция очень сильна и цена своевременных решений очень высока. Будущее за такого рода технологиями. Благодаря Интернету и тому интеллектуальному потенциалу, который у нас есть, особых проблем из-за нашей географической удаленности возникнуть не должно. А перспективы есть. Некоторая изолированность и удаленность наших институтов в центре Сибири наоборот заставляет концентрироваться на сложных научных проблемах, которые часто кажутся нерешаемыми. Прорывы, причем очень ощутимые, в науке происходят. Так что тут возможности на самом деле интересные. Более того, я считаю, что мы стоим на пороге именно больших прорывов — прежде всего в области энергетики.

Десять мегаватт с гектара

— В настоящее время мы работаем вместе с нашим выдающимся ученым академиком Гелием Жеребцовым из иркутского Института солнечно-земной физики (ИСЗФ) СО РАН над большим проектом создания национального гелиогеофизического центра на базе ИСЗФ, который связан и с проблемами энергетики. Все мы знаем про проблему термоядерной энергетики. После того как были взорваны первые термоядерные бомбы, в апреле 1956 г. академик Игорь Васильевич Курчатов выступил в английском научно-исследовательском атомном центре в Харуэлле с докладами «Некоторые вопросы развития атомной энергетики в СССР» и «О возможности создания термоядерных реакций в газовом разряде». Это привело к рассекречиванию работ в области управляемого термоядерного синтеза и послужило толчком к развитию международного сотрудничества. Курчатов предложил ученым вместе строить термоядерный реактор и вместе заниматься проблемами ядерной энергетики. Тогда считали, что до управляемого термояда рукой подать, что после укрощения энергии расщепления урана, плутония и т.д. наступит эпоха термоядерного синтеза, гораздо более чистого, не дающего радиоактивных отходов. С тех пор прошло больше полувека, но никакой термоядерной энергетики так и не появилось. У физиков на эту тему есть даже интересный анекдот. Один из ведущих мировых специалистов в области ядерной энергетики в 1960-е гг. говорил, что термоядерная энергия появится где-то лет через 20–25. Прошла четверть века. На очередном симпозиуме корреспонденты его спросили: «Когда все-таки появится термоядерная энергетика?». Он говорит: «Лет через 20–25». Ему говорят: «Вы уже это предсказывали 25 лет назад». «Ну что же, — отвечает специалист, — вы можете убедиться, что я не меняю своего мнения».

На самом деле за прошедшие десятилетия сделано очень много. Сейчас у всех на слуху проект ITER — международный термоядерный реактор, который строится во Франции в Кадараше. В основе лежит наша отечественная идея токамака, которая родилась в Институте атомной энергии — нынешнем Национальном исследовательском центре «Курчатовский институт». Это весьма затратный проект с многомиллиардным бюджетом. Тем не менее декларируется, что первый образец будет не промышленным, а скорее исследовательским, т.е. генерация энергии будет небольшой и не для практического использования. Основная цель проекта — чисто экспериментальная: убедиться в правильности выбранного пути, испытать предложенные инженерные решения, новые материалы и т.д.

— Пилотный проект?

— Да. Должно пройти еще лет 20–25, прежде чем появится еще один проект, который тоже скорее всего будет экспериментальным. Так что это сложное и долгоиграющее дело, которое, тем не менее, заслуживает всяческой поддержки. Евгений Павлович Велихов, академик-секретарь нашего отделения нано- и информационных технологий РАН, выступил одним из инициаторов этого громадного и важного международного проекта, и мы понимаем, сколько усилий он затратил для его успешного старта. 14 января в нашем Институте ядерной физики им. Г.И. Будкера в Новосибирском Академгородке состоялось открытие года ITER в России, в котором приняли участие руководители международного проекта ITER и делегация «Росатома». Были подписаны соглашения об изготовлении частей будущего термоядерного реактора в ИЯФ в Новосибирске. Те, кто интересуется этим вопросом, могут ознакомиться с подробностями на сайте СО РАН по адресу sbras.ru. Но это отдельная и обширная тема, заслуживающая большой статьи. Я же пока отмечу: то, что проект реализуется, а Россия одна из главных его участниц, — безусловно, выдающееся достижение. Но ясно, что путь предстоит долгий и очень сложный. И к чему он приведет, пока не очевидно. Для успеха этого проекта нужна громадная экспериментальная работа, пожелаем удачи его участникам.

Между тем потребление энергии человеком удваивается каждые 12–15 лет. И тут уже видны экологические ограничения. Особенно это чувствуется в Китае, который в последние десятилетия совершил настоящий технологический и промышленный рывок. Стране требуется колоссальное количество энергии, а энергетика у них почти вся угольная. Когда летишь над Китаем, видишь бесчисленные дымовые шлейфы тепловых станций, сжигающих уголь.

В то же время Солнце — это уже готовый естественный термоядерный реактор, который проработает еще миллиарды лет. Мы о нем очень мало знаем, хотя живем исключительно благодаря его энергии. Все продукты фотосинтеза, которые образовали и нефть, и газ, и уголь, —это законсервированная энергия Солнца. На каждый квадратный метр земной поверхности оно поставляет около киловатта тепловой энергии. На поверхность Земли ежегодно поступает около тысячи петаватт∙час, т.е. порядка 1018 Вт·ч — во много тысяч раз больше того, что мы потребляем.

До Солнца от нас чуть меньше 150 млн км. Все мы — дети Солнца, поскольку именно оно нас питает. Но самое главное то, что все, связанное с его поведением, влияет на нашу жизнь. Особенно известно влияние одиннадцатилетнего цикла солнечной активности, связанного с переполюсовкой его магнитного поля, которая происходит с периодом 22 года. Многолетними наблюдениями за активностью Солнца совершенно четко показано его влияние на климатические изменения, здоровье людей и историю человечества.

— Ну да, об этом еще в начале прошлого века говорил профессор Александр Леонидович Чижевский.

— Солнце живет очень бурной жизнью. Происходят гигантские возмущения, выбросы энергии. Коронарные выбросы имеют температуру такую же, как в ядре — миллионы градусов. И следствием этого становятся колоссальные потоки элементарных частиц, солнечный ветер. Это сильно возмущает нашу ионосферу, вызывает полярные сияния, нарушает радиосвязь, оказывает влияние на самочувствие людей. Недавно президиум академии наук обсуждал проблему катастрофического амурского наводнения в 2013 г.

Это тоже связано с космической и околоземной активностью Солнца — с постепенным изменением характера климатических процессов. Солнце определяет атмосферные процессы на Земле, о которых мы пока очень мало знаем. Этим и занимаются уникальное учреждение — Институт солнечно-земной физики СО РАН и другие институты Сибирского отделения РАН. Работы там идут по нескольким направлениям. Во-первых, это изучение непосредственно Солнца как звезды, попытка понять, как именно оно работает. Далее, существует очень четкая связь между тем, что происходит на Земле, и тем, что делается на Солнце. В основном это касается, конечно, нашей ионосферы. Иркутский институт насыщен громадными установками. Это вакуумный солнечный телескоп, система оптических телескопов, в том числе инфракрасный в Саянах, радиотелескопы, специальные телескопы для коронографов, радары когерентного и некогерентного рассеяния для изучения ионосферы. Хозяйственная деятельность человека выходит в ближний космос, и все это сказывается на состоянии ионосферы. Радар некогерентного рассеяния, например, очень хорошо чувствует, что происходит на космических кораблях. Там включили двигатель — сразу появилась дыра в ионосфере. Очень много важного и интересного связано с космическим мусором и т.д. Эта техника в основном была создана в период Советского Союза. Со временем она устаревает. В мире развитие идет довольно быстро. Все знают про HAARP на Аляске — грубо говоря, стенд для воздействия на ионосферу. Но первые такие установки появились еще в 1930-е гг. в СССР. В Нижегородской области был построен комплекс «Сура», который мог оказывать влияние на состояние ионосферы. Тем самым можно было регулировать передачу сигналов в коротковолновом диапазоне.

Около десяти лет мы потратили на то, чтобы убедить научную общественность, правительство страны, властные структуры в необходимости обновления инфраструктуры ИСЗФ и создании на его базе национального гелиогеофизического центра. Только в 2012 г. было принято решение о начале финансирования работ по проектированию новых объектов в составе экспериментальной базы ИСЗФ, в результате институт получит новое развитие по всем направлениям. Это позволит работать на новом уровне и с Солнцем, и с солнечно-земными связями, и с околоземным пространством.

— Я так понял, что основное направление работы ИСЗФ — защита от явлений, которые происходят на Солнце. А что насчет солнечной энергетики, о которой сейчас так много говорится?

— Я уже сказал про киловатт на квадратный метр. Эта энергия почти даровая, ведь, по выражению академика Жореса Ивановича Алферова, Солнце невозможно приватизировать. Наше Сибирское отделение РАН хорошо связано с институтами NASA и Университетом штата Техас в США. Один из проектов, на который американское правительство выделило большие средства, был нацелен на то, чтобы покрыть поверхность Луны солнечными батареями. В лунном грунте содержится реголит, который имеет в своем составе примерно до 30% кремния. Американцы разработали роботизированный комплекс, который ползет по поверхности Луны, извлекает из реголита кремний, делает из него солнечные батареи и укладывает их на поверхность нашего спутника. Стоимость всего комплекса оценена в сумму порядка $78 млн. Не так дорого по сравнению с важностью задачи.

— Выработать-то так энергию не сложно, но чем она нам поможет? ЛЭП с Луны на Землю не протянешь...

— Вторая часть проекта как раз и посвящена проблеме передачи этой энергии на Землю. Тут есть два пути: передача энергии с помощью либо лазерного луча, либо направленного сверхвысокочастотного излучения.

— Пока это звучит фантастически.

— Но рано или поздно это может стать реальностью. И наши институты, в том числе и ИСЗФ, занимаются такими вопросами. Вообще, в космосе рассеяно безумно много энергии, нам надо просто научиться ее собирать. Земля получает от Солнца объем энергии, в тысячи раз превышающий потребности всего человечества. Пока что мы берем ее часть самыми варварскими способами, загрязняя и уничтожая неповторимую природу родной планеты. И в этих способах уже намечается тупик, связанный с ограниченностью запасов основного ресурса — углеводородного сырья. Надо искать новые пути. Сейчас часто критикуют сторонников нетрадиционных источников энергии, потому что на сегодня проще сжигать нефть, газ, уголь, дрова. Но нам уже пора начать усиленно развивать более интеллектуальные способы утилизации солнечной энергии. Один из них — это фотосинтез. Видимо, решение тут лежит на стыке физики и биологии.

— Не зря, выходит, объединили Российскую академию наук с академией сельскохозяйственных наук?

— В этой области могут быть неожиданные решения. Нам надо ориентироваться на наш естественный термоядерный реактор, который будет работать еще миллиарды лет. Это может быть значительно проще и дешевле, чем строить искусственные термоядерные реакторы на Земле.

Не кнутом, а пряником

— С Китаем, который сейчас так сильно рвется вперед по всем направлениям, в том числе и в науке, сотрудничество идет?

— Еще с 1990-х гг. в Сибирское отделение РАН непрерывно приезжают китайские делегации, особенно летом, едут по 20, 30, 40, 50 человек, от всех провинций, некоторые из них по численности населения не намного меньше, чем Россия. Поскольку там довольно жесткое централизованное управление, все провинции получали задание создать что-то свое. Они, конечно, обращались к нам как к ближайшему научному центру мирового класса. В результате в Китае с нашей помощью были организовано три технопарка в городах Далянь, Чанчунь и Цзясин. Они так и называются: российско-китайский или сибирско-китайский технопарк, и они работают в полную силу.

В последнее время Китай сделал большой скачок. Ставка на науку там стала государственной идеологией. Почему в России решили отказаться от очевидного конкурентного преимущества в виде сильной академической и отраслевой науки, для меня и моих коллег до сих пор не поддается логическому объяснению. Понятно, что речь идет об эффективных способах организации науки, но, тем не менее, в Китае система академии наук в своей основе полностью советская. Они ее развили, так же как социализм, и приспособили для рыночной экономики. В КНР нет даже намека на какие-то репрессивные методы в отношении науки: закрыть, сократить, наказать, перевести куда-то. Там речь идет исключительно о методах стимулирующего воздействия. Инновации у нас — сколько мы уже перепробовали вариантов: РВК, «Сколково», «Роснано», федеральные университеты, ФЦП Минобрнауки, технопарки и ТВЗ — воз и ныне там. Причин много, но одна из основных связана с отсутствием отдачи от инновационных решений. А в Китае эта отдача есть. Там каждому академическому институту ставится план: например, в течение года (двух, трех) организовать столько-то инновационных компаний на базе разработок института. Причем это должны быть реальные компании, работающие в жестких условиях рыночной экономики, а не их имитация. А институт, который их генерирует, получает компенсацию в виде капитальных вложений в новые здания, новое оборудование, обновление кадрового состава. Часть сотрудников уходят в те самые инновационные предприятия, на их место приходят молодые ученые. При этом заслуженные профессора и в пожилом возрасте сохраняют постоянные позиции. Гонения на них остались в мрачном периоде китайской «культурной революции». т.е. все продумано, логично выстроено и работает очень эффективно. К сожалению, у нас подходы почему-то репресссивно-карательные, хотя годы тоталитаризма, казалось бы, навсегда остались в прошлом. Отмечу в качестве примера, что 20 декабря прошлого года состоялось заседание Совета при Президенте РФ по науке и образованию. На этом заседании наряду с весьма полезными предложениями один из наиболее влиятельных членов совета сделал предложение административного характера о правиле «одной трети», предусматривающем жесткий отбор и, как следствие, значительное сокращение числа и численности многострадальных академических институтов объединенной РАН. Между тем крайне важно, чтобы квалификация и опыт сотрудников научных институтов, особенно в условиях обостряющейся конкуренции в освоении технологий шестого уклада, были использованы для развития экономики страны на основе достижений фундаментальной науки и что необходимо ставить амбициозные задачи по развитию новейших технологий, создавать условия для их выполнения. Однако обсуждение этих действительно важнейших проблем не получило должного развития на заседании совета.

— Это главный наш недостаток?

— Не только это. Ахиллесова пята России — элементная база. В свое время считалось, что у нас есть ракеты, бомбы, самолеты, танки, а всякую ерунду типа электроники мы всегда успеем сделать. Все оказалось не так. В развитии электроники Китай и «азиатские тигры» прошли путь, по которому они отставали от экономически передовых стран намного больше, чем Россия во времена Советского Союза. И в Китае сейчас создан собственный отечественный микропроцессор высокого уровня, а мы, занимая когда-то третье место в мире по развитию электроники после США и Японии, после проведенных «реформ» откатились в число стран второго эшелона. Я помню времена, когда американцы приезжали в Академгородок учиться компьютерному программированию, потому что математики у нас были объективно лучше и они создавали объективно лучшие алгоритмы.

Американцы поняли, что «в лоб» русских не обогнать, и за счет развития полупроводниковых технологий стали делать микросхемы, которые использовали более простые алгоритмы, и это оказалось эффективно. В ноябре во Всероссийском институте авиационных материалов отмечали 25-ю годовщину создания «Бурана». Этот наш космический челнок до сих пор на порядок превышает то, что было у американцев. Он первый приземлился в автоматическом режиме. Без электроники это невозможно. Так что электроника высокого уровня у нас была, но мы потеряли свое преимущество в этой области. А китайцы получили приоритет, по крайней мере по сравнению с нами. В этом плане нам у них надо учиться.

Если говорить о той же энергетике, то значительная часть ресурсов уходит на освещение. Эффективность светодиодов в десятки раз превышает эффективность лампочки накаливания. Но где мы покупаем все эти светодиоды? В Китае, Тайване, Гонконге, Корее. Мы и в этом тоже отстали, хотя научные и технологические основы наногетероструктурной электроники созданы именно в нашей стране благодаря гению нобелевского лауреата Ж.И. Алферова и его многочисленных учеников и последователей.

— Но тут, насколько я понимаю, проблема связана с экологией. Светодиодное производство достаточно вредно.

— Тем не менее в этих странах его смогли организовать, может быть, не особенно думая о природе и здоровье рабочих. У нас, конечно, это гораздо сложнее, но нам совершенно необходимо использовать наши конкурентные преимущества.

— Какие?

— Способность к новым решениям. Про «Буран» и про вычислительные алгоритмы я уже сказал. Вот этим надо заниматься. Институт солнечно-земной физики — безусловно, институт мирового класса. И проблема использования солнечной энергии вкупе с проблемой защиты от солнечных бурь — мировые проблемы. А что за этим стоит? Нужны физические модели, решение сложных задач электродинамики, процессов в солнечной короне, плазме околоземного пространства, всего того, что связано с ядерными реакциями на Солнце и физическими процессами в околоземном пространстве. И вот это требует квалификации, которой у китайцев пока еще нет. В Штатах ситуация лучше, хотя там во многих лабораториях весьма успешно работают наши люди.

Свои среди своих

— Если уж говорить про международное научное распределение, то, насколько я знаю, у Новосибирского Академгородка остались весьма крепкие связи с нашими бывшими республиками — с Национальной академией наук Украины, с Национальной академией наук Беларуси и т.д.

— Вы абсолютно правы насчет Беларуси. Среди бывших республик Советского Союза это единственная страна, которая сделала ставку на высокие технологии и развитие промышленности. Белорусы занимают лидирующие позиции в мире по производству большегрузных автомобилей, в тракторостроении, по технологиям оборонно-промышленного комплекса, по химическому производству и производству удобрений — по многим направлениям, которые требуют интеллекта и научных разработок высокого уровня. Поэтому с самого начала, хотя мы работаем и с Украиной, и с Казахстаном,и с Киргизией, взаимодействие с Беларусью выделялось как совершенно особое направление. Правда, есть еще и субъективные факторы. Дело в том, что много лет председателем СО РАН был академик Валентин Афанасьевич Коптюг — белорус по национальности. Наш выдающийся геолог Андрей Алексеевич Трофимук тоже был белорусом. Наши ведущие химики академики Валентин Николаевич Пармон и Геннадий Викторович Сакович — тоже белорусы, и т.д. По истории и археологии очень хорошие связки.

У нас в Сибирском отделении под редакцией академика НАНБ М.П. Костюка и члена корреспондента РАН В.А. Ламина даже выпущена книга «Очерки истории белорусов в Сибири». С Беларусью у нас идет постоянное взаимодействие и научный обмен. Сейчас формируется пока еще экзотическое направление — квантовые вычисления. В Беларуси в этом направлении работает хорошая группа под руководством члена-корреспондента НАНБ С.Я. Килина. Они работают на самом передовом крае науки, и мы с ними активно сотрудничаем. Но, безусловно, вы правы в том плане, что входной точкой выступает Новосибирский Академгородок, потому что у нас обеспечены мультидисциплинарность исследований, сетевая организация работы и т.д. Активное взаимодействие идет по химии, с выходом на фармацевтику. Беларусь на это направление делает ставку. Мы заботимся о том, чтобы это взаимодействие поддерживалось на достойном уровне. В Беларуси очень хороший уровень физики. Одно из приоритетных направлений совместной работы — лазерная физика, координатор которого со стороны СО РАН — академик С.Н. Багаев. Вы знаете, что наш нобелевский лауреат Жорес Алферов тоже белорус. Он родом из Витебской области, из города Чашники, сейчас он его почетный гражданин.

— В свете того, как сегодня меняется РАН, можете ли вы спрогнозировать, что будет с сибирскими академгородками?

— Надо прямо сказать, что над ними нависла серьезная опасность. Академгородки, конечно, будут развиваться, вопрос в темпах и в эффективности. Но вот, например, проспект академика Лаврентьева в Новосибирском Академгородке — самая научная улица мира. На ней расположены крупнейший в системе Российской академии наук Институт ядерной физики им. Г.И. Будкера, Институт катализа им. Г.К. Борескова, Институт физики полупроводников им. А.В. Ржанова, Институт неорганической химии им. А.В. Николаева и многие другие ведущие высокоцитируемые и востребованные институты в области биологии, химии, физики, истории. Но это и для бизнеса улица самая привлекательная, самая дорогая. Есть большая опасность, что она превратится в аналог Тверской, что более доходными станут торговля и оказание услуг, а институты вынуждены будут перебазироваться во вторую линию проспекта. В Москве на Ленинском проспекте у площади Гагарина расположен знаменитый Институт общей и неорганической химии РАН. Но в настоящее время он резко выделяется прежде всего расположенной на передней линии чайханой «Урюк». Вот это большая опасность. Никаких гарантий защищенности науки от бизнеса в современном российском исполнении пока нет. У нас весьма своеобразно работают рыночные механизмы, делается то, что приносит сиюминутную выгоду. О будущем, судя по тому, как реализована реформа РАН, мало кто думает.

Но в то же время я должен сказать, что не произошло самого страшного. Пока собственность научных институтов остается федеральной, все зависит от того, как будет работать вновь созданное Федеральное агентство научных организаций. Необходимо, чтобы слова президента стали руководством к действию: никаких операций с федеральной собственностью в оперативном управлении ФАНО быть не должно. В первую очередь это касается имущества и земель академгородков. Если это будет обеспечено политической волей и практическими шагами, тогда можно будет говорить о новом развитии академгородков, их расцвете и правильном курсе реформ.

— Можно ли сейчас выделить какие-то точки роста, на которых в сибирских академгородках должна подниматься наука?

— Их всегда и везде две: образование и инновации. В мире и в стране идет высококонкурентная гонка в этих областях. Во-первых, это борьба за качество образовательных учреждений. Объявлено, что будут университеты первого, второго, третьего сорта. А конкурентоспособность вузов, особенно в естественных науках, обеспечивается прежде всего научной поддержкой, квалификацией преподавателей, научными результатами высокого уровня. Если в правительстве забудут про задачи, связанные с региональным развитием, все вернется на круги своя, к ситуации начала прошлого столетия. Все образование останется в Москве и Санкт-Петербурге, может быть, еще в Казани и Нижнем Новгороде. Регионы, особенно удаленные, такие как Дальний Восток и Сибирь, по образованию провалятся. Интеллект вынужден будет переместиться в ведущие вузы центра страны, такие как МГУ, или за рубеж со всеми вытекающими для регионов последствиями. Во-вторых, идет гонка за инновациями. Экономическая картина и в мире, и в стране быстро меняется, и побеждают те, кто первым находит новые и эффективные инновационные решения, особенно когда речь идет о переходе на шестой технологический уклад, связанный с нанотехнологиями, наноэлектроникой, развитием биотехнологий и новых медицинских технологий.

Кто выиграет в освоении этих технологий шестого уклада, тот и будет на коне, потому что они все выведут на новый технологический уровень. Будут совершенно новые, не похожие на старые, энергосберегающие и роботизированные автомобили, компьютеры, средства связи, медицинские технологии и т.д. Но без науки никакие инновации невозможны. Если развалится региональная наука, регионы провалятся с точки зрения развития инноваций и неравенство еще больше усилится. Это нас сильно тревожит. Это влечет за собой и политические последствия. На Северном Кавказе квалифицированные кадры уезжают не только из национальных республик, они уезжают уже и из Ставропольского края — со всеми вытекающими последствиями. Если не будет принято жесткое политическое решение о поддержке науки, процессы могут стать необратимыми. И мы всеми силами стараемся убедить руководство страны, руководство регионов, общественность и бизнес в необходимости таких решений.