Версия для печати
Вернуться к списку

Владимир Захаров: «Оставив науку, я бы изменил самому себе»

Публикуем интервью с известным российским ученым, физиком-теоретиком и математиком, академиком РАН (1991), лауреатом государственных премий СССР (1987) и РФ (1992), лауреатом медали Дирака (2003)., а также известным поэтом Владимиром Евгеньевичем Захаровым. Он родился в 1939 г. в Казани, учился на физфаке Новосибирского университета, с блеском защитил докторскую диссертацию, 11 лет руководил Институтом теоретической физики им. Ландау; один из самых цитируемых российских учёных. С 2005 г. он – регент-профессор математики Аризонского университета в г. Тусоне (США) и завсектором математической физики в Физическом институте им. Лебедева в Москве.

– Почему Вы решили стать ученым? Стал ли Ваш путь в науку продолжением семейной традиции, или Вы – первый в семье, выбравший эту стезю?

– Я не первый ученый в моей семье. Мой старший брат Юрий Евгеньевич (1932 – 1979) был профессором механики и заведующим кафедрой в Калужском филиале МВТУ. Он рано умер, но в Калуге его помнят.

Моя семья была типичной провинциальной интеллигентской. Родители получили образование в Казани. Мать окончила университет по кафедре зоологии беспозвоночных у весьма известного профессора Ливанова. Он прожил сто лет, его сын стал известным академиком. Матери светила академическая карьера, но, выйдя замуж, она удовольствовалась позицией учителя биологии в школе. Отец был лесным инженером, он также окончил Казанский университет. В семье был культ поэзии и науки, вообще– культ культуры. Брат собирался стать историком-востоковедом и имел для этого все предпосылки. Но когда его кумира, академика Крачковского, ведущего арабиста России, в 1949 г. ошельмовали, брат убоялся идти в историки и поступил в МВТУ. По-моему, он всю жизнь был не очень счастлив из-за такого выбора профессии. После его смерти осталась роскошная коллекция марок и солидная библиотека книг по истории.

– Почему Ваш выбор остановился на физике и математике? Когда Вы почувствовали любовь к точным наукам?

– В детстве я увлекался химией, имел небольшую лабораторию. Но однажды прочитал книгу Сергея Боброва «Волшебный двурог» [1] и влюбился в математику. Эта книга сейчас вышла новым изданием, всячески её рекомендую. Бобров был на самом деле поэтом, членом «Центрифуги», другом Пастернака, который посвятил ему книгу «Поверх барьеров». Но он увлекался математикой. Не он один среди поэтов, – Николай Олейников, великий обериут, тоже имел теорию чисел в качестве хобби. А физика… Ну, это было веяние времени. Хотя она меня тоже живо интересовала.

– Участвовали ли Вы в олимпиадах школьников? Были ли эти выступления успешными?

– Я легко брал первые призы на Олимпиадах в Смоленске, причем решал задачи и за старшие классы. Потом уже сам проводил Олимпиады в Сибири. В 14 лет я уже уверенно интегрировал.

– Почему Вы выбрали для учебы Новосибирский университет? Была ли учеба в НГУ интересной? Какие ученые, профессора, преподаватели оказали на Вас наибольшее влияние?

– Я сперва учился в Московском энергетическом институте (МЭИ), куда поступил по настоянию своего брата. Там я получал повышенную стипендию, но мне было скучновато. Однако вскоре судьба распорядилась так, что я стал лаборантом в Институте ядерной физики у Г.И. Будкера [2]. Он тогда располагался на территории Курчатовского института. Год я провел в качестве экспериментального лаборанта, о чем ничуть не жалею. Я узнал, что такое физика, из первых рук. Люди вокруг были благородные. На отсутствие у меня диплома внимания не обращали. Потом, однако, надо мной поставили менее благородного, да и довольного малоквалифицированного человека. Называть его имени я не буду; возможно, он еще жив. Я сразу же пошел к Будкеру и запросился в теоретики. Он согласился, но потребовал, чтобы я переезжал в Новосибирск вместе с институтом. Это я с удовольствием и сделал. Там меня приняли на четвертый курс физфака, сохранив мою позицию лаборанта пятого разряда (с приличной зарплатой). Через два с половиной года я закончил НГУ с красным дипломом.

– Какова область Ваших научных интересов?

– Область моих научных интересов довольно широка. Это – физика и математика нелинейных волн, а также общая теория относительности и классическая дифференциальная геометрия. На две трети я – физик, на одну – все-таки математик. Я – один из создателей теории солитонов, которая имеет как физические, так и математические аспекты. Мне принадлежит решение задачи о классификации n-ортогональных систем координат в пространстве размерности три и больше. Эта задача была сформулирована в 1817 г., и в течение ста лет считалась очень важной. Потом о ней забыли. Я решил ее в 1997 г. методами, разработанными в теории солитонов.

Как физик я занимаюсь теорией плазмы, нелинейной оптикой, волнами в океане и в атмосфере. А еще – черными дырами. Мне интересны также модели естественного отбора и экономической конкуренции. Они тоже имеют математические параллели с теорией волновой турбулентности, которой я тоже активно занимаюсь. Есть у меня работы по вихрям в гидродинамике и атмосферах планет. Последнее время я поставил своей задачей создать теорию ветрового волнения, а также теорию волн-убийц в океане. В этом направлении мы с учениками быстро движемся.

– Академик В.И.Арнольд в одной из своих книг написал, что математика есть часть физики? Согласны ли Вы с его тезисом?

– Арнольд – замечательный ученый, а по характеру он полемист и даже бунтарь. Этим он мне глубоко симпатичен, хотя я далеко не уверен, что эта симпатия взаимна. Его высказывание парадоксально. Оно принадлежит, по определению Нильса Бора, к числу нетривиальных истин. Бор говорил, что утверждение есть тривиальная истина, если противоположное утверждение есть явная неистина. Но бывает так, что противоположное утверждение есть тоже истина, причем столь же нетривиальная. Таково и высказывание Арнольда.

Рассмотрим утверждение: пять есть нечетное число. С одной стороны, это математический факт, который можно строго доказать, исходя из аксиом Пеано. С другой стороны, это факт экспериментальный. Пять монет равного достоинства нельзя поровну разделить на двоих. В этом вполне убедились лиса Алиса и кот Базилио. В США некоторые области науки, которые мы относим к теоретической физике (например, аналитические модели в нелинейной оптике), без колебаний относят к прикладной математике.

Пафос Арнольда направлен, конечно, против школы Бурбаки, которая стремится максимально усовершенствовать язык математики, добиваясь того, чтобы каждое утверждение обслуживало как можно больше математических фактов. Арнольд считает, что при этом уходит на второй план важность самого поиска новых фактов. Здесь с ним можно (с известной осторожностью) согласиться.

Всем известна гипотеза Римана (1859): нетривиальные нули дзета-функции лежат в комплексной плоскости на критической прямой, параллельной мнимой оси и проходящей на действительной оси через 1/2 (все нетривиальные нули дзета-функции имеют действительную часть, равную 1/2). Эта гипотеза до сих пор не доказана, хотя известно, что нулей на критической прямой бесконечно много [3]. Дзета-функция не более чем контурный интеграл, зависящий от параметра. Её легко найти численно. Недавно на очень больших расстояниях это было сделано и было найдено, что статистика расстояний между нулями буквально совпадает со статистикой уровней в одной из теорий случайных матриц. Этот факт сегодня многих волнует, в том числе, несомненно, и Арнольда.

– Правда ли, что Вы долгие годы были невыездным? Причиной этого была тематика Вашей работы или что-то иное?

– О, я был невыездным не потому, что занимался закрытой тематикой. Я ею никогда не занимался. Но я был одно время очень активным диссидентом. Из-за этого и был невыездным 24 года – с 1964-го по 1988-й. Сейчас многие примеряют диссидентские одежды. Но в моем случае все просто. В НГУ есть профессор современной истории И.С. Кузнецов. Он издал книгу «Академгородок в 1968 г.: «Дело сорока шести» в зеркале документов» [4]. Там даже есть одно мое стихотворение и есть протоколы всяческих собраний и закрытых совещаний. Я был очень активным диссидентом, но вскоре от этого движения отошел, хотя с некоторыми его деятелями сохранил дружеские отношения. В общем-то меня тогда едва не посадили, но Будкер защитил. Да и ученые с Запада вмешались (в частности, «Союз обеспокоенных ученых» [5], которому я с тех пор помогаю финансово).

– Когда Вы почувствовали себя поэтом? Первое стихотворение – каким оно было?

– В моей семье и мама, и старший брат писали стихи. Я им подражал, и первое стихотворение написал в девять лет. Оно было о Сталине. Этот факт с документальной точностью описан в моей небольшой поэме «Барабаны, или ленинградское дело». Она опубликована в моей последней книге стихов «Весь мир – провинция» [6]. Потом я долго не писал, а больше читал и учился. Снова, и уже всерьез, начал писать стихи в Новосибирске, в возрасте 22 лет. С тех пор уже и не прекращаю.

– Правда, ли что в определенном возрасте у Вас было желание бросить науку и уйти в поэзию? Сильным ли было искушение? Как его удалось преодолеть?

– В Новосибирске, в университете, я быстро приобрел известность как поэт. Мысли о том, чтобы стать профессиональным поэтом, действительно, возникали. Их охотно поддерживали некоторые романтические девушки. Но в конце концов я понял, что у каждого свое «дело» и что, оставив науку, я непростительно изменю самому себе. Некоторые мои друзья-поэты до сих пор считают, что, оставаясь профессиональным ученым, я нанес непоправимый ущерб своему поэтическому таланту. Никто не может сказать, правы ли они. Я отнюдь не уверен, что, ставши профессиональным поэтом, я бы попросту выжил. В любом случае этот разговор несвоевременен. Сейчас уже поздно что-то менять.