Версия для печати
Вернуться к списку

«РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ПОБИЛА НЕ ВЕСЬ ИМПЕРАТОРСКИЙ ФАРФОР»

Сильное впечатление производит и открывшаяся 30 мая персональная выставка полотен немецкого художника Ансельма Кифера, посвященная футуристическим пророчествам Велемира Хлебникова.

Зачем это нужно главному музею страны? Какими должны быть музеи будущего? Об этом в интервью «Росбалту» рассказал директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский.

— Михаил Борисович, признайтесь: ходите ли вы по музеям просто как турист, когда приезжаете в другие страны? Что вас там интересует?

— Я люблю посещать чужие музеи. Потому что, когда ходишь по своему музею, то волей-неволей замечаешь, что и где, с твоей точки зрения, надо поправить. Поэтому нормально посмотреть на искусство невозможно: постоянно возникают какие-то служебные вопросы, рождаются идеи, в итоге берешься за телефон — и все, поехало… В других музеях как-то лучше: там, если что-то не так, то тебе приятно — значит, не только в Эрмитаже есть недоработки… (смеется).

Страх, любовь, отчаяние в стране большого эксперимента

Конечно, смотришь и на то, сколько стоят билеты, на местах ли смотрители, где полицейские и где карманники — у всех музеев одни и те же проблемы. Но в любом из них я все равно ощущаю себя и Эрмитаж частью одной музейной семьи. Прошлое живо, поскольку оно живет в нас. Поэтому музейные вещи надо не только бережно и благоговейно сохранять, ставить на постамент, вешать на стену, класть на полку и время от времени стирать с них пыль — надо еще и рассказывать о них посетителям правдивые истории. Каждый музей повествует о прошлом по-своему, по возможности, не отступая от истины — и это прекрасно, потому что создает красоту разнообразия мира.

— Признаться, выставка Яна Фабра выглядела грандиозно — проектов, подобных по масштабу, у вас до сих пор не удостаивался ни один современный автор. Не меньшей популярностью пользуется и экспозиция с полотнами Ансельма Кифера в Николаевском зале, которую вы сами назвали «супервыставкой». Как возникла идея провести ее в Эрмитаже?

— Однажды я узнал, что Кифер сделал серию работ, посвященных Велимиру Хлебникову, и спросил — можно ли показать их в Эрмитаже? В ответ в 2016 году Кифер создал новый выставочный проект специально для Эрмитажа — взял и написал 30 не менее прекрасных полотен на ту же тему.

Мне нравится фраза о том, что эта выставка — живописная ода печальной красоте ржавеющих кораблей, некогда вселявших страх, а теперь брошенных их создателями на самом краю земли.

В этих картинах великий современный живописец адресовал свои труды великому русскому поэту-футуристу, который с помощью своей «системы изучения и освоения времени», цифровых и каббалистических расчетов предсказал революцию, Первую мировую войну и крушение Российской империи (он основывал их на идее о бесконечной цикличности судьбоносных военных столкновений, происходящих на воде и суше раз в 317 лет). Полотна Кифера созданы на основе военных сражений грядущего, пророчески увиденных Хлебниковым.

Сам же Ансельм Кифер — человек, который родился в небольшом германском городке под последними бомбежками Второй мировой войны, вырос с немецким чувством вины и гордости за свое поколение и стал в итоге одним из первых художников, не побоявшихся прямо обратиться к болевым точкам в темах нацизма и Холокоста. Его, безусловно, можно считать символом XXI века. Кстати, он — единственный из живущих живописцев, чьи работы входят в постоянную коллекцию Лувра. Кифер изучал каббалу, мистику и алхимию — и тем духовно близок Велимиру Хлебникову.

— Это не единственная выставка Эрмитажа, посвященная столетию революции?

— Да, музей подготовился к этой дате. Здесь, как всегда, помогла заграница: когда мы еще думали, что, может, ничего особенного делать не надо, в поездках по разным странам я увидел, что весь мир отмечает столетие революции. Причем самыми разными способами, но в основном выставками авангардного искусства. Все считают необходимым эту дату как-то обозначить. И вот наши голландские друзья на выставке из коллекции Эрмитажа, показанной в Амстердаме, спросили: «А вы что приготовили к этому юбилею?» Я ответил: «Еще не знаю». Они удивились: «Как это — не знаете? Обязательно надо сделать что-то необыкновенное, потому что такое событие этого заслуживает!»

И я подумал: действительно, вся история Российской империи, от первого императора до последнего происходила здесь, в этих стенах. И мы об этом постоянно напоминаем посетителям. После отречения царя сюда переехал Керенский, здесь заседала Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, в работе которой, кроме прочих известных людей, участвовали поэт Александр Блок и известный востоковед, непременный секретарь Российской Академии наук Сергей Ольденбург…

Само по себе то, что Эрмитаж решил отмечать 100-летие революции — уже серьезный поступок. Поскольку далеко не всем в стране понятно, что именно отмечать, да и надо ли, и как это делать. Но мы свой выбор сделали. И в итоге, кроме выставки Ансельма Кифера, открыли еще три — как продолжение серии наших выставок в Николаевском зале, посвященных истории культуры — в том числе, и российским самодержцам. А в Главном штабе сделали большой информационный стенд с рассказом о том, что творилось в 1917-м году уже в этом здании. Потому что там тоже были разные министерства, и происходило много ключевых событий.

— Что представляют собой эти выставки?

— «1917. Романовы и революция. Конец империи» — рассказ, в том числе, и о том, как личность Николая II и его решения шаг за шагом сделали революцию неизбежной и привели к концу монархии. Члены царской семьи увлекались фотографией — и, например, снимки, сделанные самими Романовыми, дают возможность получить представление об их частной жизни в самый трагический период. По сути, это история семьи, рассказанная их собственными словами — личные вещи и документы императорской четы, их портреты, письма и дневники, игрушки и рисунки царских детей… А еще это повествование о том, что происходило позже в самом Эрмитаже, который бойкотировал новую советскую власть, пока не оказалось важным вернуть эрмитажные коллекции из Москвы, куда они были эвакуированы, и значит, пришлось уже как-то заигрывать с властью…

Другая выставка под названием «Из Сервизных кладовых. Убранство русского императорского стола XVIII — начала XX в.» наряду с нашими экспонатами включала предметы из Москвы и пригородных музеев — это собрание императорских русских фарфоровых сервизов, предназначавшихся для парадного убранства «Высочайших столов» во время приемов в императорских резиденциях и великокняжеских дворцах. Та Россия, которая развалилась и распалась, потому что задохнулась от собственной роскоши… Интересно, что Французская революция, к сожалению, побила весь тогдашний аристократический фарфор, и его осталось очень мало. А русский фарфор каким-то образом уцелел в революционных бурях.

А выставка «Эйзенштейн. Октябрь в Зимнем», как следует из ее названия, посвящена Сергею Эйзенштейну, который из образа проходного двора, которым в то время, по сути, был Зимний, создал впечатляющий киномиф, замечательную сказку. При этом великий режиссер сознательно искажал действительность, показывая зрителю заведомую неправду…

— Может быть, Эйзенштейн не обманывал, а таким образом переосмысливал реальность?

— Да нет же, он лгал. Эйзенштейн был настоящим творцом, и ему нужно было сотворить красивый миф — но в этом был свой смысл, потому что вся революция, на самом деле, была некоей вселенской постановкой, которую большевики устроили на основании предыдущего мифа — о Французской революции. Фильм Эйзенштейна произвел громадное впечатление еще и потому, что был черно-белым, как будто бы документальным, тем более что режиссер использовал для съемок не актеров, а простых людей. Поэтому зрителю верилось во все: и в штурм ворот, которого на самом деле не было, и в другие выдуманные революционные события.

В общем, мы хотим показать посетителям музея, как все было на самом деле — смешение мелочи и торжественности, мифа и правды — всю палитру событий того времени. Я думаю, что нам повезло, потому что сделать это в полном объеме может только Эрмитаж — как универсальный музей.

— Во время революции было уничтожено и продано за границу немало исторических и культурных ценностей. Нечто подобное сегодня происходит и на территории, подконтрольной ИГИЛ и «Талибану» (обе организации запрещены в РФ) — в Сирии, Ираке, Афганистане. Скажите как востоковед, кто именно уничтожает памятники культуры — представители радикальных религиозных течений, варварские племена, или представители криминального бизнеса и международного терроризма?

— Исламским фанатикам-радикалам, главной силе движения ИГИЛ (запрещена в РФ)— это их идеология. Но рядом с идеологией всегда есть и польза — они что-то грабят, а что-то продают. Фанатик несколько часов в сутки может быть и вполне деловым человеком. Например, Гитлер параллельно запрещал авангардное искусство и продавал его в Швейцарию. Так и здесь — хотя, честно говоря, мы никак не можем найти концов — что конкретно грабят, вроде бы, понятно, но награбленное почему-то не появляется на рынке. Иногда обнаруживаются какие-то мелочи, а вот куда девается все остальное? Кто и зачем его прячет? Может быть, культурные ценности переправляют в те азиатские страны, где слабее всего влияние западной цивилизации? Тут остается еще много загадок.

— Похоже, деловые качества игиловцев проявляются и в их эффектных ритуальных убийствах, снятых на видео?

— Они понимают, насколько это сильная формула устрашения — когда в древнем театре Пальмиры убивают людей. Постановка мизансцены тут не хуже, чем у лучших мировых режиссеров. Это умение превратить смерть в мощную пропаганду, соединить вместе идеологию и террор.

— Какой урон нанесет человечеству потеря артефактов, уничтоженных террористами?

— Исторические памятники — это нечто вроде ДНК нашего культурного наследия, из которого строится ощущение цивилизации. Вместе с ними постепенно исчезнет и память. Если на Ближнем Востоке погибнет исконное христианство, пострадает и в итоге может прекратить свое существование христианство во всем мире. Как в рассказе у Бредбери, где из-за бабочки, которую случайно раздавил в далеком прошлом путешественник во времени, возникли потрясения в будущем.

— Говорят, что общество сегодня невосприимчиво к культу смерти и идеям ИГИЛ. Насколько мы в этом смысле уязвимы?

— Мы уязвимы, потому что Исламское государство дает простые ответы на сложные вопросы — про единого Бога, зависимость человека от воли Божьей — и при этом рядится во вполне нормальную идеологию. На первый взгляд, в ней нет ничего страшного — никаких экстремальных доктрин, которые должны отвращать человека. Там все довольно симпатично, но по мере погружения в ту социальную среду человек теряет свою волю. Он легко расстается с ней, потому что в этом безумно тяжелом мире так и хочется переложить всю ответственность на кого-то другого. Дождаться, чтобы тебе сказали, что и как ты должен делать. После чего ты выдохнешь и будешь жить спокойно. На этом желании держатся все тоталитарные режимы.

К счастью, в Российской империи и Советском Союзе был накоплен громадный опыт сосуществования различных народов и религий. И ислам для России тоже своя, местная религия — это не Европа, куда мусульмане переселились со своей родины. Там сейчас начинается новый крестовый поход — как реакция на «понаехавших». А у нас христиане, мусульмане, иудеи, буддисты жили вместе — не всегда мирно, но с понятием и сводом неписаных правил — как нужно жить, чтобы избегать конфликтов и взаимно не истреблять друг друга. Ведь каждому ясно, что если ты пойдешь убивать соседа, то в итоге тебя самого убьют, и все погибнут — поэтому надо как-то договариваться.

— Что ждет Эрмитаж в XXI веке? Каким он должен стать, на ваш взгляд?

— По моему убеждению, он должен быть, а по сути, уже стал глобальным музеем. Сегодня это пять зданий, расположенных вдоль Дворцовой набережной (Малый Эрмитаж, Новый Эрмитаж, Большой Эрмитаж, Эрмитажный театр и Запасной дом Зимнего дворца), Восточное крыло Главного штаба и его первый этаж — как пространство, открытое людям. А кроме того, Меншиковский дворец и музей Императорского фарфорового завода, здание Биржи на Васильевском острове — в будущем музей геральдики, здания Реставрационно-хранительского центра в Старой деревне. Коллекция музея насчитывает 3 млн произведений искусства и памятников мировой культуры, с каменного века до нашего времени.

Никогда раньше он таким не был. Он присутствует во всем мире в виде своих «спутников» и выставок. Его мнение, позиция везде пользуются авторитетом. И если в Эрмитаже что-то случается, то сразу по городам и весям отзывается любой его чих, в том числе и даже если происходит нечто нелицеприятное. Меня как-то спросили: «Чего ты добился в жизни?» Я ответил: «У меня появилось много врагов, и я этим доволен: значит, делаю по жизни что-то правильно». Также и с Эрмитажем — его безумно любят, но попутно появляется много критиков, заявляющих: «Нет, музей должен быть другим!» Ну и ладно, пусть говорят.

Книги потянули на условные четыре года

Конечно, у музея должны быть новые формы существования и новые приоритеты. Эрмитаж осваивает окружающее его пространство: окрестности Главного штаба, Дворцовую площадь, дороги, ведущие с площади на Неву. Это уже не музей, но тоже может жить в его духе и стиле — в том числе, к примеру, даже рок-концерты и шоу на Дворцовой. Постепенно мы, в хорошем смысле, навязываем музейный вкус всему, что нас окружает.

При этом мы стараемся делать все наши коллекции доступными. Музей вообще состоит из фондов, а не из выставочных залов, это его основа. Но постепенно мы дорастаем до понимания того, что нужно, по возможности, выставлять и показывать все — только в разных формах. Мы создали открытые фонды хранилища, открыли представительства и выставочные центры за рубежом и в городах России. Мое убеждение — что музей должен быть как можно более разнообразным, но обязательно сохранять веру в подлинность вещи. Особенно сейчас, когда кругом виртуальная реальность… Музей будущего — это не что-то застывшее, как муха в янтаре, а наоборот, место для живого общения и дискуссий.

— Интересно, что большинство людей, скорее всего, не задумывались о том, что музей — от слова «муза».

— Да, потому что это сегодня забылось — а на самом деле, музей еще с эпохи античности был храмом муз. В том числе муз истории, театра, поэзии, науки. Астрономия, кстати, — тоже муза… Но многие ли об этом знают?

— То есть вы возвращаете музею его подлинную суть.

— Выходит, так. Но что-то похожее происходит сегодня не только с Эрмитажем, но и с музеями во всем мире. Это примета времени.