Версия для печати
Вернуться к списку

Трудности перевода

Уже почти 40 лет ученые Института филологии СО РАН издают и переводят на русский язык памятники фольклора коренных народов Сибири и Дальнего Востока. Это не так просто, как может показаться на первый взгляд, ведь фольклорный текст живет своей потаенной жизнью в культуре породившего его народа. Иногда читателю трудно понять, о чем идет речь, и тогда исследователи прибегают к помощи носителей национального языка. Рассказываем, как проходит эта работа.

Эта история началась очень давно. В 1983 году в Объединенном институте истории, филологии и философии СО АН СССР был создан сектор фольклора народов Сибири. Он занялся подготовкой 60-томной академической двуязычной серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока». Для записи фольклора были организованы десятки экспедиций в разные регионы России: на Алтай, в Якутию, Хакасию, Тыву, на Камчатку и др.

Работа над серией ведется до сих пор. На сегодняшний день опубликовано 34 тома, куда вошли героические сказания, сказки, несказочная проза, песенный и обрядовый фольклор народов Сибири и Дальнего Востока. Сейчас ученые работают над несколькими томами, в том числе составляют том алюторского фольклора. И он оказался одним из самых сложных.

Неуловимый алюторский

Термин «алюторский язык» происходит от названия бывшего села Алют (ным. Алут [А:лут], рус. Олюторское, Олюторка; Камчатка), жителей которого называли алюторцами. Алюторский язык включает в себя несколько сходных говоров разных сел. Его стали считать отдельным языком лишь в конце 1950-х—1960-х годов, до этого он рассматривался как диалект корякского языка. От этого и произошли многие сложности.

Носители алюторского языка называют себя нымылъу (нымыланы). Они противопоставляются корякам-кочевникам, именующим себя чаучу (чавчувены). Русские землепроходцы, появившиеся на Камчатке в XVII веке, стали называть обе эти группы одним термином — «коряки», который и закрепился в документах. Однако до сих пор не все соглашаются с таким этнонимом.

Языки чавчувенов и нымыланов довольно сильно различаются. Однако поскольку оба эти народа были причислены к корякам, для них создали единую письменность. Она была разработана на основе чавчувенского диалекта.

«Корякская письменность претерпела три формы. Сначала для записи использовалась латиница, в конце 1930-х перешли на кириллицу. В конце 1980-х годов, когда корякский язык после долго перерыва начали снова учить в школе, многие уже утратили связь с родным языком. В это время были введены новые правила, которые стали неожиданностью для носителей нымыланского. Как писать? Старые люди, которые когда-то учились по той, старой письменности, с трудом прочитывали газетные тексты и говорили: “Я спотыкаюсь на каждом слоге”», — рассказывает камчатский журналист Владимир Михайлович Нутаюлгин.

«В том, что касается алюторского языка и письменности, куда ни ткни — везде прецедент. Он получил статус самостоятельного языка после того, как в 2000 году алюторцы в ряду других исчезающих этносов законодательно получили статус коренного малочисленного народа РФ. В издании “Языки народов России. Красная книга. Энциклопедический словарь” (2002) алюторскому языку посвящена отдельная статья, однако на Камчатке никто его так не называет. Все говорят “корякский” или “нымыланский”, а алюторский считают диалектом последнего. В то же время в официальном перечне языков термина “нымыланский язык” нет. А термин “корякский язык” соотносится с языком коряков-чавчувенов, так как его литературная форма была создана на основе чавчувенского диалекта», — говорит старший научный сотрудник ИФЛ СО РАН кандидат филологических наук Татьяна Александровна Голованёва.

Сейчас алюторский язык считается исчезающим. «Сегодня алюторским языком относительно хорошо владеет лишь старшее поколение нымыланов. Люди среднего возраста еще могут переходить на алюторский в процессе речи и по-русски говорят с некоторым акцентом. Однако молодежь уже начинает складывать предложения по русскому типу, делая речь малопонятной для стариков, даже убогой, — это следствие слабого владения родным языком, — отмечает Владимир Нутаюлгин. — В местах компактного проживания нымыланов типичным становится преобладание русского языка как языка повседневного общения».

В судьбе налыманского языка решающую роль сыграло то, что в середине прошлого века дети коряков в течение учебного года жили в интернатах, были оторваны от родителей и обучались исключительно на русском языке.

«Я родился в кочевьях (хотя в паспорте написано село Вывенка Олюторского района). Начинал говорить только на нымыланском языке, русского не знал. Приходилось очень много слушать. Рассказывали истории и сказки люди, которые к нам приходили. Поздними вечерами, когда электричества не было и свечек тоже было мало, все ложились и тоже начинали что-нибудь рассказывать. Однажды в кочевье кто-то умер. К нам прилетел вертолет, разбили лагерь, меня подозвали. Мама думала, что ребенка хочет посмотреть врач, но мужик схватил меня за плечо и затолкал в вертолет. Так я попал в школу, — рассказывает Владимир Михайлович. — В школе учились на русском. На зимних и весенних каникулах детей отдавали родителям, а в конце мая отпускали с ними в кочевье».

Свою роль в том, что алюторский язык стал забываться, сыграло и переселение жителей из одних поселков в другие, где говорили на ином диалекте. Считается, что сегодня алюторским языком относительно хорошо владеет 15—20 % всех нымылан.

«Численность алюторцев можно указать только приблизительно, так как соответствующие данные в переписи практически отсутствуют, ведь нымыланы-алюторцы представлены в ней в составе этнической группы “коряки”. Можно предполагать, что сейчас их общее число (по всем диалектам) не превышает нескольких сотен человек», — говорится в статье Отдела Севера и Сибири Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН. В начале XX века число алюторцев достигало нескольких тысяч человек.

Не просто перевод

Сотрудники Института филологии СО РАН начали собирать фольклор народов Камчатки еще в 1990-е годы. Эта работа продолжалась и в 2000-х под руководством известной исследовательницы чукотско-корякских языков, кандидата филологических наук Аллы Александровны Мальцевой. Был собран огромный массив записей, который обрабатывается до сих пор.

«Сейчас мы работаем с расшифрованными текстами, снабженными первичным переводом на русский язык. Подготовленные материалы еще нужно отредактировать, откомментировать перед тем, как отдавать в печать. Но неожиданно этот пласт работы нас сильно затормозил. В нымыланских сказках и песнях оказалось очень много архаичных слов, образов и выражений, значения которых невозможно найти в словарях. Поэтому сейчас, когда мы приезжаем на Камчатку, стараемся привлекать к расшифровке текстов носителей алюторского языка», — рассказывает старший научный сотрудник ИФЛ СО РАН кандидат искусствоведения Екатерина Леонидовна Тирон.

Владимир Нутаюлгин познакомился с новосибирскими филологами в 1990-х годах. Сначала с Аллой Александровной Мальцевой, а потом и с другими учеными. Работая журналистом на окружном радио и в разных изданиях Камчатки, записывая интервью с нымыланами, он искал способ, позволяющий наиболее точно и понятно передавать на письме алюторскую речь. В мае этого года Владимир Михайлович был в Новосибирске по личным делам, но немало времени провел в ИФЛ СО РАН, помогая филологам расшифровывать и комментировать нымыланские фольклорные тексты.

«Очень много слов в нымыланских сказках пришли из давнего состояния языка, на котором уже не говорили даже наши старшие родственники. А термины остались. Приходится гадать, разбирать слово по частям, и так постепенно-постепенно мы заново открываем забытые смыслы», — рассказывает Владимир Михайлович.

Для понимания эпизодов фольклорных текстов нужно знать детали утраченного быта. «Так, в одной из сказок Женщина-Сорока поет песенку об оленьей мездре (коже). Мы голову сломали, какая связь может быть между сорокой и оленьей мездрой? И только Владимир Михайлович смог нам подробно всё объяснить», — рассказывает Татьяна Голованёва.

Оказалось, что зимой оленьи шкуры свежего убоя вывешивали на просушку мездрой кверху. Их грубо сшивали по всему периметру, оставляя отверстия у головы и хвоста, чтобы затем продеть шест и подвесить шкуры на улице. Шкура хорошо откормленного зимнего оленя вся лоснилась от жира. К мездре слетались сороки и аккуратно, не повреждая кожи, очищали ее от кусочков сала и мяса, таким образом помогая человеку. А у человека появлялся повод гордиться — мол, если сороки (птицы, к которым относились со смесью опаски и уважения) клюют жир со шкур моих оленей, значит, я достаточно богат, значит, я чего-то стою в этой жизни!

Бывают случаи, когда этимология слова более-менее ясна, а перевести его всё равно сложно. Например, имя фольклорного персонажа Кылвыгырнын восходит к названию выемки, чаще сделанной по кругу, на деревянной детали. Как передать такое имя по-русски? Исследователи пока оставили имя без перевода.

Имена некоторых персонажей включают значение «человек, существо, носитель признака кого-то» или указание на пол и / или возраст героя: «Человек-Волк», «Старуха-Волчица», «Женщина-Медведица», «Женщина-Лиса», «Человек-Куропатка» и др. В одних сказочных сюжетах куропатки упоминаются как обычные птицы, в других — как мифологические существа. В таких случаях имена переводятся по аналогии с уже привычными нам «Человеком-Кошкой» или «Человеком-Пауком». Хотя в оригинальном варианте то, что это не животное, а антропоморфный персонаж, слушатель понимает из контекста.

Иногда персонаж в нымыланских сказках и вовсе может менять свою сущность по ходу повествования. Например, Нинвитынпынав «Злой Дух-Старуха» после замужества превращается сначала в женщину Нинвитынав «Злой дух-Женщину», затем в красивую девушку Нинвитыляни «Злой дух-Девушку», а потом рожает ребенка и становится человеком. Как передать все эти метаморфозы в русском переводе, чтобы читатель понимал, что речь идет об одном и том же персонаже?

Также зачастую в нымыланских сказках отсутствуют уточняющие ремарки, кто произносит ту или иную реплику. «Если в русских сказках всё поясняется: Иван сказал это, красавица повернулась, сказала то, то в нымыланских это не принято. Просто меняется интонация, рассказчик тембром, особой манерой речи дает знать, что говорит тот или иной герой сказки. Потому, опираясь только на письменный текст, очень трудно понять, кто что сказал, кому и как», — комментирует Владимир Нутаюлгин.

Часто в нымыланских сказках герои поют песенки. У каждого персонажа она индивидуальна. Значения некоторых слов в таких песенках сейчас уже забыты, и даже сам исполнитель, очень точно воспроизводящий песню, может не понимать значения пропеваемых им слов.

«В 2004 году в селе Хаилино были записаны сказки с песенками от нымыланки Матрёны Павловны Тамлетнава 1928 года рождения. В прошлом году составители тома работали с правнуком Матрёны Павловны, Анатолием Сорокиным. Нас поразило, когда молодой носитель алюторского языка исполнил песенки из сказок своей прабабушки дословно, не изменив ни одного слога, но при этом признался, что смысл некоторых слов понимает приблизительно, так как никогда не слышал их в обычной жизни», — рассказывает Екатерина Тирон.

Популярный жанр нымыланского фольклора — личная песня. У каждого человека она своя. Текста в ней не так много, иногда его и вовсе нет. Человек поет про себя, при этом он может менять слова и импровизировать с мелодией. Тем не менее, услышав такую песню, нымыланы всегда могли сказать, чья она. Если человек довольно точно исполнял песню своего предка, исполнителя хвалили, мол, сейчас ты молодец, спел правильно, или наоборот, говорили, что получилось не то. Сейчас фольклористы думают над тем, как представить такие песни на страницах книги.

«Боишься навязать свою культуру»

«Мы издали уже 34 тома серии “Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока”, но такого сложного тома, по мнению нашего редактора, кандидата филологических наук Юлии Викторовны Лиморенко, еще не было. Наверное, мы вынуждены будем пересматривать незыблемые принципы публикации текста в академическом издании серии. Обычно все комментарии даются только в конце книги, но здесь надо будет добавлять этнографические подробности и в сам текст перевода (в виде комментариев в квадратных скобках), иначе он будет непонятен. Для нас вся эта работа оказалась чрезвычайно сложной — начиная с языка и графики и заканчивая концептуальными мировоззренческими понятиями и мифологией», — говорит Екатерина Тирон.

Т. А. Голованёва, В. М. Нутаюлгин и Е. Л. Тирон работают над налыманскими текстами

Было трудно определиться даже с тем, как передавать алюторский язык на письме. «До последних дней мы не знали, как будем графически отражать нымыланские тексты в томе, так как нормативной письменности для алюторского языка пока не существует. Для себя мы используем фонетическую запись, предложенную А. А. Мальцевой, но как подать эти тексты, чтобы их могли читать и обычные читатели, не филологи? Почти каждый, кто издает книгу на языке с неутвержденной письменностью, пишет по-своему. И вот снова появляется очередной создатель национальной письменности. Нам бы не хотелось выступать в этой роли. Мы посоветовались с Владимиром Михайловичем и решили пойти за графической системой, которая применяется в нымыланско-русском словаре, опубликованном в Японии в 2-х томах в 2017 (I т.) и 2019 г (II т.) года», — рассказывает Татьяна Голованёва.

Японская лингвистка-полевик Юкари Нагаяма, которая занимается изучением алюторского языка более 20 лет, совместно с В. М. Нутаюлгиным и Л. И. Чечулиной разработала принципы алюторской письменности и применила их при подготовке словаря. Эта система письма пока не является утвержденной и принимается не всеми носителями алюторского языка. Ученые ИФЛ СО РАН надеются, что, поддержав этот опыт, они содействуют становлению письменной нормы на алюторском языке.

При работе с фольклорными текстами трудности появляются не только в выборе графической системы, но и в невольной интерпретации эпизодов сюжета. Переводчику важно осознавать влияние стереотипов своей культурной традиции, в том числе фольклорной.

«Мы всё-таки носители русской культуры. Устойчивые формулы русского фольклора нередко всплывают в памяти, но в работе с фольклорными текстами другого этноса такие поэтические клише сильно мешают. Не хочется, чтобы в переводах алюторских текстов по вине переводчиков вдруг проявились отголоски стиля русских народных сказок», — рассказывает Татьяна Голованёва.

Так, имя главной героини одной из сказок звучит как Лилилта Тинианав'ыт, что в буквальном переводе означает «Тинианаут цвета желчи». Сначала у исследователей был порыв перевести эпитет «лилилта» как «золотистая», поскольку в русской картине мира цвет желчи ассоциируется с желчью сухопутных млекопитающих, которая имеет желтовато-коричневый оттенок. А оказалось, что так нымыланы называют темно-бирюзовый, потому что именно такого цвета желчь рыбы. Владимир Михайлович Нутаюлгин пояснил, что этим цветовым эпитетом передается очень глубокое, опасное место водоема.

Работа над графикой

«Когда мы воспринимаем национальную культуру как примитивную, это, скорее, характеризует нас. У нас не хватило глубины увидеть, доискаться, подойти аккуратно к тексту, найти человека, носителя национальной культуры, который объяснит нам непонятный эпизод. Мы примитивизируем текст, чтобы не усложнять себе жизнь, чтобы оставаться в рамках того, что нам понятно», — отмечает Татьяна Голованёва.

Конечно, длительное взаимодействие с русской культурой не могло не отразиться на сюжетах национального фольклора — существуют варианты нымыланско-русских сказок.

«Я еще в школу не ходил, а уже слышал сказки, где одним из героев был Ивансари (то есть Иван Царевич). Так, в одном из сюжетов он пытался допрыгнуть до невесты. Только в нымыланском варианте у героя вместо коня была собака, а вместо высокого терема, где сидела девица, — обыкновенное дерево. Сказки про Ивансари рассказывала даже пожилая женщина, которая совсем не знала русского языка», — вспоминает Владимир Нутаюлгин.

Изначально все фольклорные записи на алюторском языке, собранные сотрудниками ИФЛ СО РАН, планировалось включить в один том — «Фольклор оседлых коряков». Однако материала оказалось настолько много, что его решили разделить на два диалекта (северо-восточный и юго-западный) и, соответственно, на две книги.

«Сотрудники нашего института были в двух масштабных экспедициях. В 2004 году они побывали в селах Олюторского района Камчатского края: Хаилино, Тиличики, Култушное, Вывенка. Во время этой экспедиции были записаны фольклорные тексты на северо-восточном диалекте алюторского языка. В 2006 году была очень богатая по материалу поездка в поселок Палана и село Лесная Тигильского района. Это уже юго-западный диалект, он довольно сильно отличается от северо-восточного», — рассказывает Екатерина Тирон.

Также в распоряжении филологов оказалась коллекция, собранная на Камчатке известным этномузыкологом доктором искусствоведения Юрием Ильичом Шейкиным во время экспедиции 1991 года.

«Мы столкнулись с ситуацией, когда материала настолько много, что он требует значительного количества времени для подготовки к публикации. Мы сознательно приняли решение не записывать новые тексты. Хотя иногда услышанные сказки настолько интересны, что удержаться от записи трудновато, — признается Татьяна Голованёва. — В ноябре 2021 г. мы вместе с исполнительницей песенного фольклора Лидией Иннокентьевной Чечулиной работали над расшифровкой песенных вставок в прозаических текстах. И вдруг неожиданно Лидия Иннокентьевна стала рассказывать сказку, в которой каждый персонаж пел свою личную песню. Как не записать такой материал? Сейчас этого не сделаем, исчезнет. Устный текст — хрупкое явление культуры, это не наконечники стрел, которые веками могут ждать своего археолога».