http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=e894a20f-838a-4f44-8191-a218c319f063&print=1© 2024 Российская академия наук
- Сергей Михайлович, как так получилось, что у вас два дня рождения?
- Я вообще родом из глухой рязанской деревни. Кадомский район Рязанской области, деревня Красные Починки. Это рядом с Енкаево, в 2,5 км. И я обычно разницу в датах фактической и официальной объясняю так. В глухой деревне родился мальчик. Вся деревня две недели гуляла по этому поводу, а потом вспомнили, что надо бы зарегистрировать новорождённого. Надо идти в Енкаево, в сельсовет. А погода была плохая, февраль, снег, метель. Вот и получилось так, что родился я 18 февраля, а 2 марта только зарегистрирован.
- Что ж, тем приятнее – два праздника вместо одного. Но какую бы дату ни выбирать, 60 лет – всегда некий рубеж. Для многих он вообще означает прощание с активной трудовой деятельностью. И вот если предложить Вам сейчас оглянуться назад – какие результаты в Вашей работе и жизни можно расценить как наиболее удачные? О чём можно вспомнить с гордостью? И какие планы на следующий круг жизненной дистанции - ведь для учёных, к счастью, 60 лет не пенсионный возраст?
- Если говорить о жизни в целом, то, конечно, самая большая моя удача - семья. Жена, с которой мы познакомились, ещё когда учились в университете. Дети. У меня дочка и сын. И, конечно, внуки, точнее, две внучки. Личная жизнь, мне кажется, удалась.
Что же до научной, профессиональной стороны, то самому свои результаты тяжело оценивать. Я сам себе более жёсткий судья, чем окружающие. Поэтому, думаю, я не всё сделал пока в науке, что мог.
Есть, конечно, определённые результаты. Но хотелось бы довести некоторые фундаментальные исследования до законченного вида. А поскольку эта работа связана с прикладными аспектами, то я был бы рад, если хотя бы часть идей, разработок пошли в жизнь.
- Например, из какой области? А то ведь круг ваших научных интересов весьма и весьма широк…
- На данный момент, прежде всего, в области фотохромных материалов для систем записи информации. Это очень интересное направление, которое открывает колоссальные возможности. Фотохромные технологии базируются на неустойчивых молекулах, которые при попадании кванта света меняют свои физические характеристики. Это позволяет их использовать в разных направлениях – в молекулярной электронике, в молекулярных системах записи информации, молекулярных проводах для передачи этой информации и так далее. Это следующий шаг после кремниевой электроники.
- А как далеко до молекулярного транзистора?
- А знаете, я думаю, что уже и недалеко. Он уже есть. И наш институт, кстати говоря, активно этим занимается. Это не слишком далёкая перспектива, это перспектива уже нынешнего дня.
Ещё одна большая часть моей работы связана с исследованиями, направленными на создание новых лекарственных средств. Здесь нашей лабораторией достигнуты очень интересные результаты. Синтезированы препараты, перспективные для лечения рака, сердечно-сосудистых заболеваний.
Причём, важно подчеркнуть, что они возникли исключительно благодаря фундаментальным исследованиям. Это как раз наглядный пример, как результаты фундаментальной науки превращаются в технологию, а затем в продукт. В данном случае – в лекарства.
- И как?
- Сначала перед нами стояла задача исследовать, как устроен активный центр негемовых протеинов. Это такие белки, которые содержат негемовое железо В этом активном центре хранится некая молекула, которая состоит из азота и кислорода и является чрезвычайно реакционно-способной. Она играет в организме громадную роль, участвуя более чем в 40 процессах, выполняя регуляторные функции, защитные и даже патологические. Нам удалось установить точное строение активного центра и смоделировать его.. Комплекс оказался очень простым, но удивительным по своему строению и физико-химическим свойствам.
А потом, когда фундаментальная часть была решена, мы подумали, что если мы знаем, как промоделировать такую структуру, то можем использовать это знание для создания лекарственных препаратов для лечения сердечно-сосудистой системы, онкологических заболеваний. Сейчас совместно с медиками мы ведём работу по созданию таких лекарств. Направление мне кажется чрезвычайно перспективным, тем более что уже очевидно - новое средство в разы превосходит прежние лекарства по эффективности и полезным свойствам. А начиналось все с чисто фундаментальной проблемы.
- Действительно, словно иллюстрация по превращению науки в рыночный продукт.
- Ну, это ещё не продукт, но направление перспективное.
А вообще, надо сказать, что Академия наук самым активным образом старается реализовывать, передавать в производство свои разработки. В частности, наши институты стали инициаторами и участниками в общей сложности 19 технологических платформ, и подали свои предложения в программы инновационного развития 42 госкомпаний - это новые инструменты, предложенные Президентом и Правительством РФ, направленные на разработку и внедрение инновационных технологий на отечественных предприятиях и модернизацию промышленности. Для РАН эта работа очень важна, потому что мы можем таким образом продвигать наши разработки.
- Не все понимают, что такое инновации. Многие убеждены, что это что-то вроде модернизации: поставил новое устройство – значит, уже инноватор. Но ведь на деле это довольно сложная комплексная операция, включающая не только научные, но ещё и правовые, и финансовые аспекты, проблемы с интеллектуальной собственностью, её принадлежностью, так?
- Конечно, это сложный комплексный процесс. Его участниками являются наука со своими разработками, власть, которая должна обеспечить законодательную базу, и бизнес, которому нужны эти разработки и который является, фактически, их заказчиком. Но без науки, понятно, никакие инновации родиться не могут.
Есть ещё одно звено, особенно необходимое в сфере высоких технологий и в химии, и в физике, без которого вся система может не заработать – это инжиниринговые центры, где технологии должны отрабатываться на экспериментальных полупромышленных установках, доводиться до стадии внедрения на производстве. О создании таких центров РАН давно ведёт речь, потому что после того, как большая часть прикладных институтов и КБ развалилась, этой работой просто некому заниматься. Любую прикладную разработку научных институтов, технологию нужно ещё довести до промышленного масштаба, нужно разработать базовые и рабочие проекты, со всеми характеристиками, требованиями по безопасности, экологическими, экономическим оценками, посмотреть, насколько она будет рентабельна. Возможно, заточить технологию под тот или иной продукт. Все это отдельная серьезная большая работа, которой по факту сегодня вынуждена заниматься РАН. Если будут созданы такие центры, и они будут "привязаны" к академии, будут работать вместе с нашими учеными – это будет полезно всем. И науке, и государству, и бизнесу.
- То есть "прикрутить" к фундаментальной науке прикладную? Точнее, что-то вроде конструкторских бюро, научно-экспериментальных заводов, которые будут "выхватывать" из рук учёных фундаментальные разработки и приспосабливать их под промышленное производство начиная чертежами и заканчивая готовой технологической документацией?
- Да, и тут возникает еще один важный момент. Сейчас РАН отвечает за координацию в стране фундаментальных исследований. Однако пока инжиниринговых центров в инновационной цепочке нет – логично будет законодательно закрепить за Академией функцию ведения прикладных исследований, как на сохранившую свой потенциал научную и экспертную площадку. А с учетом того, что фундаментальные науки стоят, условно говоря, одну единицу, прикладные десяток, а создание технологий - сто единиц, это должно быть отражено в государственном финансировании.
- То есть следующий логический шаг – это создать некую сеть, некую структуру внедренческих институтов при Академии наук?
- Можно так поступить, а можно как-то иначе. Но суть заключается в том, что должно быть принято принципиальное решение о расширении полномочий Академии наук. Сейчас РАН может отвечать не только за фундаментальные исследования, но и за часть прикладных, которые приводят к созданию высоких технологий. Научные институты в партнёрстве с инжиниринговыми центрами могли бы работать над перспективными технологиями, доводить их до предпромышленного уровня и внедрять - коммерциализировать. Прикладные разработки обращались бы в технологии, а те – в деньги. Да, это требует сегодня расширения законодательной базы – но, с другой стороны, такая реорганизация и позволила бы создавать целые инновационные пояса, где открытия будут давать стране деньги.
И здесь есть, кстати, уже точки роста. Ярким примером является ФГУП РАН "Экспериментальный завод научного приборостроения", который проводит фундаментальные исследования за счёт собственных заработанных средств. Он тесно сотрудничает с институтами РАН, участвует в программе инноваций в Академии наук. То есть завод является серьёзным инновационным звеном Академии.
И, наконец, еще одна необходимая часть системы: сеть малых предприятий вокруг подобных инжиниринговых центров и научных институтов. На них можно размещать небольшие заказы по изготовлению конечного продукта, основанного на академических наработках. В части приборостроения, например, или в части информационных технологий.
Вот такими могли бы быть кластеры по внедрению высоких технологий. Однако на данный момент, к сожалению, большая часть существующих кластеров нацелена не на разработку собственных, а на закупку зарубежных технологий. Но это ведь не инновации! Точнее, это грубый вариант инноваций. Он позволяет, конечно, перевести своё производство на следующий технологический уровень. Но это всё равно технологии вчерашнего дня! Никто современную, новую разработку нам не продаст, не говоря уже о технологии ещё более передовой, завтрашней!
Есть ещё одна проблема. Финансирование.
Вот один пример. Мы создали совместные кластеры в Черноголовке и в Пущино по биотехнологиям и фармацевтике. Сейчас рассматривается вариант их финансового обеспечения. И выясняется, что профинансировать часть работ, которые делаются в Академии наук, невозможно! Просто потому, что деньги выделяются из федерального бюджета, затем попадают в субъект федерации, там "перекрашиваются" уже в деньги субъекта. И вот тут начинается главное: эти, ставшие уже "местными", деньги могут быть дальше направлены только на местные программы, на финансирование местных, а не федеральных объектов. Но большая наука и большие технологии делаются лишь на объектах федерального подчинения! И таким образом, при общей правильной постановке вопроса о порядке финансирования, на деле блокируется участие федеральных структур в разработке высоких технологий.
- А вам не кажется, что у нас как-то наслоилось, наворочано в этом секторе столько всего, что уже никто не разберётся, откуда что взялось и как что должно быть? А ситуация ведь, по сути, простая. Ведь бизнес – это, в общем, продажа. Но чтобы продать, прежде надо купить. Подчас – и технологию. А кто может её продать? Это либо её разработчик, либо инвестор, который ранее оплатил её создание. Но именно в этом вот среднем звене вместо ясности – полнейший хаос. Может быть, нам нужно пойти по проверенному пути и создать здесь вместо всего лишь одну структуру – государственного заказчика? Он и оценит перспективность работ, он их и оплатит при нужде, он их и продаст бизнесу или другому желающему. В этом смысле идея Госкомитета по науке и технологиям, как жизнь показывает, была очень правильной. Он формулирует заказы науке, исходя из тех задач, которые ставит перед ним государство или оплачивает бизнес. Под эти задачи он требует у государства и бизнеса финансирование, которым и обеспечивается наука, создающая заказанные разработки. Логично и просто.
- Действительно, пока очень много дублирования. Даже деньги на науку идут по разным статьям, через разные министерства. И эту деятельность довольно тяжело координировать. Но мы надеемся, что проблему отчасти решат технологические платформы. Их задачей является совмещение на одной площадке бизнеса с заказами, правительства - которое должно обеспечить законодательную базу, и науки. Именно в рамках таких платформ должна быть достигнута полная ясность: какие технологии в первую очередь надо разрабатывать сегодня, в чем нуждается наша промышленность, какие научные организации и производства нужно для этого задействовать и кто будет являться потребителем конечных технологий.
Очень важно, что в техплатформах заложена и экспертная функция, и ученые РАН участвуют в этой работе. Если ни одно решение по федеральным целевым программам не будет приниматься без мнения платформы, это может дать очень серьёзный результат. Главное, при таком варианте на конкурсах и тендерах для победы уже недостаточно будет одного-единственного параметра - цены, которую претендент предлагает за свою работу. Сейчас это просто настоящий бич: появляется некая организация, которая на самом деле не может выполнить заказ, но зато объявляет цену в два раза меньше других и выигрывает конкурс! А дальше идёт в те же институты и пытается нелегально, незаконно заказать эти работы напрямую у физических лиц.
Такую практику необходимо заканчивать, и вот для этого как раз экспертиза со стороны РАН просто необходима!
- Раз уж заговорили немножко о Советском Союзе, то здесь есть смысл вспомнить вашу биографию. Вот он, мальчишка из довольно-таки глухой по тем временам рязанской деревни. Каким образом он попал, скажем, не в трактористы, как, казалось бы, положено было, а в учёные? И дорос в науке до поста вице-президента Академии наук! Что сыграло в этом основную роль: время тогдашнее, когда страна с удовольствием занималась пестованием научных кадров и поиском всего талантливого среди народа, начиная со школы? Или же личные способности – скажем, этакий советский Ломоносов, из деревни отправившийся в академики?
- Прежде всего, давайте не будем проводить аналогии между Ломоносовым и мной. Я себе цену знаю. Тот был уникальный, одарённейший человек, гений! Я, наверное, не без способностей, но объективно не Ломоносов.
Единственная аналогия, которую можно провести, - что за знаниями я тоже натопался, в буквальном смысле, пешком. Один сотрудник моей лаборатории, знающий немножко о моей жизни, подсчитал, какое расстояние я "находил", учась в школе. У него получилось 1200 км в год. Ну, а Ломоносов прошел примерно такое же расстояние за один раз.
Ну, это шутки. А своим приходом в науку я обязан, прежде всего, своим родителям. Они, наверное, не думали, что я всю жизнь свою свяжу именно с наукой как таковой. Но они хотели, чтобы я стал образованным человеком.
Моя мама была единственной учительницей и, соответственно, директором начальной школы в нашей деревне, как это часто тогда случалось. В одной комнате сразу учились 4 класса.
Естественно, всё детство я провёл в школе. Сколько себя помню, всё время помню себя в школе. Первый класс - особенно, потому что учился в нем дважды. Я начал учиться в 6 лет - мама записала меня в журнал и ставила оценки. А когда учебный год закончился, она сказала: "Так, давай, Серёж, сходи ещё раз в первый класс, куда тебе спешить?"
- То есть, можно сказать, второгодник?
- Второгодник, да! Хотя первый класс я и в 6 лет, и в 7 закончил на все пятерки.
А дальше эстафету, можно сказать, перехватила другая школа: начиная с 5-го класса, я стал учиться в Енкаевской средней школе. Её и закончил.
- Когда же увлеклись химией?
- В 9-10 классе. У нас была очень хорошая учительница, Евгения Дмитриевна Каратаева. Она была подругой мамы, со мной индивидуально много занималась. Мы с ней выписывали журналы, делали опыты... Именно она мне привила любовь к химии. На всех олимпиадах - и в школе, и в Кадоме мы брали первые места. И даже в Рязань несколько раз ездили.
К физике у меня тоже была любовь, но проблемы всегда были с учителями по этому предмету. Вплоть до того, что, когда я учился в 10 классе, во время декретного отпуска преподавателя, вести физику одноклассникам 3 месяца поручили мне.
- Интересно было бы посмотреть! Вот вы открываете журнал, спрашиваете: "Иванов, ты сделал домашнее задание?", а он вам: "Да, Серега, вчера ж вместе с тобой над ним сидели!"
- Да, меня, по-моему, по имени-отчеству одноклассники не звали. Но вызывал, они отвечали, я ставил оценки – кому "двойки", кому хорошие. То есть всё было объективно. И они с пониманием относились. И у меня комплексов не было, и у них не было комплексов и попыток поставить нас на один уровень.
- А с дисциплиной на уроках? Какой-нибудь хулиган Васькин не срывал урок?
- Когда у нас учительница ушла в декретный отпуск, было понятно, что преподавать некому. И я ребят спросил: "Если хотите, я попробую, но при условии, что вы будете себя нормально вести на уроках". Ну, в общем, у меня получалось, и дисциплина была. Время от времени директор школы приходил на мои уроки - проверить.
Вот так и учительствовал, будучи сам учеником. А что делать? Просто не было учителей!
В 9-10 классе я учился на подготовительных курсах - сам их нашел - в Московском университете на химфаке. Но когда время пришло поступать, я всё-таки выбрал Ростовский университет. Поступил и не жалею, потому что Ростовский университет, особенно в то время, был очень сильным. И там я встретился с замечательными людьми. С академиком Владимиром Исааковичем Минкиным, с профессором Коганом – он до сих пор там работает; с профессором Княжанским, который сейчас работает в Америке. Вот эти три университетских учителя сыграли очень большую роль в моей судьбе.
На третьем курсе я увлёкся структурным анализом. Случилась такая оказия, что в лабораторию профессора Атовмяна в научном центре РАН в подмосковной Черноголовке нужны были молодые химики. Её сотрудник - Олег Анатольевич Дьяченко, ныне замдиректора РФФИ, - искал студентов. Он приехал на химфак Ростовского университета, где я и подвернулся ему под руку. Меня решили отправить на стажировку в Черноголовку. Для этого перевели на спецпрограмму, на индивидуальный план. Тогда меня очень поддержал ректор университета, хотя мы с ним были почти не знакомы, - Юрий Андреевич Жданов - замечательный человек!
- Это был некий знак доверия отличному студенту, самостоятельному, который уже имеет склонность к науке?
- Да. Я занимался научной работой с 1-го курса. Интересовался фотохимией фотохромных соединений. И там была серьёзная задача – исследовать их строения до облучения и после облучения. А единственный метод, который позволял и до сих пор позволяет получить объективную картину вещества, – это рентгеноструктурный анализ. Для этого нужен был специальный мощный прибор и специальные программные методы. Этого в Ростове не было.
Поэтому такое счастливое стечение обстоятельств, как появление человека из лаборатории рентгеноструктурного анализа, моё желание этим заниматься и востребованность этих данных в Ростовском университете привели к тому, что А.И.Минкин и В.А.Коган пошли к Жданову и предложили мою кандидатуру.
Кода я закончил университет в 1975 году, мне предложили остаться в Черноголовке. Своих учителей я не подвел. В Черноголовке я остался, но до сих пор часть моей научной работы связана с Ростовским университетом. Это наш совместный проект с В.И. Минкиным – строение фотохромных материалов, нестабильных соединений, реакционные способности, влияние строения на реакционную способность – то есть, до сих пор у нас тесные научные контакты.
Вот так жизнь меня привела в науку.
Вообще, все развивается по спирали. Хоть и на другом уровне, но я все-таки пришел в Московский университет – я являюсь деканом факультета фундаментальной физико-химической инженерии. А зародился этот молодой факультет в свое время как филиал МГУ в Черноголовке.
Началось все в 90-е годы, когда стало понятно, что нужно срочно что-то делать для омоложения кадров в РАН, готовить студентов для Академии наук. И тогда мы с Юрием Андреевичем Осипьяном организовали в Черноголовке филиал Московского университета. Сначала это был филиал химического факультета, и он был создан академиками Шиловым и Луниным. А потом, когда мы пригласили Юрия Сергеевича Осипова посмотреть Черноголовку, он, увидев и институт, и центр, и филиал факультета, предложил создать здесь филиалы и других факультетов Московского университета. Ведь Черноголовка занимается и химией, и физикой, и теоретической физикой, и материаловедением – число специальностей можно и нужно было расширять.
- А из кого там студентов набирать? Из черноголовцев?
- В основном да, потому что в то время в Черноголовке хорошо работали две школы. Обе они принадлежали Российской академии образования. Это были экспериментальные школы с экспериментальными классами. И многие сотрудники институтов, в основном, Института проблем химической физики, Института физики твёрдого тела – параллельно преподавали в школе. Это были настоящие энтузиасты.
- Как в советских фильмах про передовые школы, похоже?
- Да. Они создали уникальные классы по математике, химии, биологии, физике. Подготовка в них была на очень высоком уровне. Практически 100% ребят поступали в вузы.
- А потом, как в тех старых фильмах, приходила учительница по литературе и говорила, что это всё ерунда, а культурному человеку надо знать Пушкина и Чехова.
- Нет, конечно, у нас подготовка была всесторонней. Вообще в Черноголовке гуманитарная компонента традиционно очень сильна.
- Поэтому Черноголовка славилась ещё и своими остроумными гуманитарными мозгами.
- Совершенно верно. Было все гармонично. И я не припомню случаев каких-то конфликтов между научными сотрудниками институтов и учителями. Наоборот – все очень ценили, что учить детей приходят учёные из Академии наук.
Мы стремились к интеграции школы и научных организаций. Поэтому неслучайно, именно у нас в Черноголовке были созданы, так называемые, классы МГУ - к нам приезжали университетские преподаватели читать курсы лекций. Более того, дети могли прямо в школе сдавать предварительные вступительные экзамены – в марте и в мае, по-моему, приезжала комиссия в Черноголовку, проводила прием, и многие выпускники 10-го класса уже весной знали, что они - студенты Московского университета.
На сегодняшний день эта система, в силу разных причин, развалена. Но идея была очень хорошей: выпускники классов МГУ шли в МГУ, либо в "Московский физико-технический институт" (ФизТех), и потом возвращались работать домой - в Черноголовку. Поначалу все было так. Но потом, с принятием закона "О монетизации льгот", который фактически запретил иметь спецшколы такого уровня в структуре Российской академии образования, у наших СЭШ был изменен статус.
Конечно, это, с моей точки зрения, было ошибкой. Так была сломана замкнутая и непрерывная система образования "школа-вуз-аспирантура-институт", которая на самом деле давала специалистов очень высокого уровня. В Черноголовке к этой системе еще можно было присоединить еще и детский сад, куда ходили дети научных сотрудников.
После того, как школы поменяли свой статус, их передали в муниципалитет. А надо сказать, что муниципалитет в Черноголовке на особом положении: у него практически нет имущества и земли, значительная часть её сейчас находится в оперативном управлении РАН и в Росимуществе. В этом заключается проблема в отношениях Академии наук и местной власти до сих пор. Но, тем не менее, именно местная власть (мэр Ю.А.Филиппов) тогда отремонтировала школы. Российская академия образования могла дать хорошие знания детям, право иметь авторские классы – но не могла найти денег на ремонт.
Так у нас были разорваны связи с школы с институтами. Закономерный результат - дети перестали в таком количестве поступать на физфак, химфак в МГУ, на Физтех, медицинские вузы.. В прошлом лидером по поступлениям в городе вообще стала Академия МВД.
Все это происходило на общем фоне снижения престижа научной деятельности. Постоянная критика Академии и отечественной науки вообще, привела к тому, что статус профессии учёного резко упал. Да и зарплаты в научных институтах перестали привлекать молодежь. Вместо физтеха 10-классники шли работать в банки...
В 2006 г. мы решили филиал МГУ в Черноголовке превратить в полноценный факультет при Московском университете. Поначалу он назывался физико-химический, потому что в Черноголовке остались филиалы физического факультета и химического факультета. Потом у Виктора Антоновича Садовничего, ректора МГУ, появилась, на мой взгляд, очень правильная идея.
Когда заговорили об отсутствии инженеров с нормальным образованием появилась мысль использовать опыт ФизТеха, который начинался как факультет МГУ. Вы знаете, что свое время после войны, когда не хватало кадров всех уровней и квалификаций, сроки подготовки инженеров в имеющихся в Москве вузах были слишком большими. Был предложен совершенно новый метод: прикомандировать студентов для теоретической, экспериментальной и практической работы к институтам и лабораториям АН. Так появился легендарный ФизТех. Приблизительно то же самое, решили сделать и мы, чтобы компенсировать отсутствие столь необходимых сегодня инженерных кадров, воссоздать саму инженерную специальность. Но не в обычном понимании, а университетскую по уровню, когда человек получал бы углубленные знания по физике, химии, математике, а также имел опыт управления интеллектуальной собственностью. Он уже знал бы, как защитить продукт своего труда, как вписать его в хозяйственный оборот, как подготовить документы на проектирование, техзадание, рабочий проект и т.д.
Эта идея привела к тому, что факультет был переименован, и был сделан крен в инженерию, он так и называется сейчас "Факультет фундаментальной физико-химической инженерии".
- Но всё-таки, кого выпускают? Управляющих внедренческим процессом?
- Нет, учёных-инженеров, которые при этом знают, как из фундаментального результата получить практический, то есть создать продукт или готовую технологию.
Это то, что сейчас очень важно для нашей экономики.
-То есть, специалиста по превращению фундаментальной науки в высокие технологии?
- Можно и так сказать. Особенность этого факультета состоит в том, что он был создан в рамках подписанного соглашения между Академией наук и МГУ по созданию академического факультета. На нашем факультете с 1 курса студенты работают в реальных научных лабораториях и выполняют реальные научные работы, а не по прописи, как это обычно делается.
- Что-то вроде американской университетской системы получается? То есть, студент – это, по сути, младший научный сотрудник, который приобретает знания не в ходе учебного процесса, а в ходе исследовательского процесса?
- Пожалуй, я думаю, что даже лучше. Потому что это реальная наука и реальное образование. Мы их сразу берем на часть ставки инженерами или техниками, мы пытаемся им доплачивать ещё какие-то деньги. Это даёт им право участвовать в проектах, которые идут в лабораториях, и получать дополнительное финансирование по этим проектам. К 3-му курсу практически все студенты уже имеют публикацию, выступают с докладами на учёных советах. У нас есть ежегодный конкурс молодых учёных, и многие студенты занимают там первые места.
Но, к сожалению, есть печальный парадокс: на нашем факультете за всё это время не было ни одного выпускника черноголовских школ. Ну, может, один-два. Не знаю, сменились ли поколения, сменилось ли время, или это результат развала цепочки "школа-вуз-аспирантура-институт" - итог вот такой. И сейчас наша задача – насколько это возможно, восстановить эту систему, а вместе с ней - и желание в нашей молодежи заниматься наукой. Ведь дело не только в зарплате.
К сожалению, дискуссия, которая всё время поднимается в СМИ, в обществе о результативности и эффективности российской науки, зачастую надумана – она приводит к тому, что престиж работы наших российских учёных падает, и от этого наука только страдает.
- Вопрос сам напрашивается: а что, если выступить с инициативой возродить такие школы хотя бы при факультетах?
- Собственно, это уже и сделано. Этот вопрос уже несколько раз обсуждался на оперативках у президента РАН Юрия Сергеевича Осипова, и Валерию Васильевичу Козлову как вице-президенту РАН, курирующему образование, поручено вести работу в этом направлении.РАН договорилась также с мэрией Москвы об организации совместного образовательного процесса, причем не только со школами, но и с университетами, хотя очень многие наши академики, доктора наук и так традиционно имеют в вузах педагогическую нагрузку. Нам крайне необходимо будет поднять уровень образования по математике, физике, химии – тем дисциплинам, где школа сотрудничает с Академией наук. Ну и, конечно, работа нацелена на то, чтобы по окончании школ ребята шли в вузы, имеющие прочные связи с РАН, чтобы потом пойти работать в Академию наук.
В связи с этим идея Президента РАН Юрия Сергеевича Осипова о создании академического университета очень своевременна и интересна. Академический университет может совместить положительные стороны вузовского образования и серьезной научной подготовки РАН. Надо сказать, что и МГУ и Московский физико-технический институт активно в этом процессе участвуют. Мы стараемся кооперироваться, потому что все решаем одну общую задачу. Какое-то количество выпускников должно остаться и в университетах, какое-то количество выпускников должно прийти в Академию наук – тогда наука и наше общество будут развиваться. Я очень рад, что оживает идея создания распределённого академического университета и работ со школами. Надо возрождать связь науки со школьным образованием, с детством, как это было в наше время даже в самых обычных российских деревнях. Потому что как ни парадоксально, а настоящая наука начинается в детстве. У каждого. Только надо вовремя разглядеть эту искорку увлечённости. И, кажется, пришло время, когда это осознали уже все.