Версия для печати
Вернуться к списку

ОТДАЙ СВОБОДУ ПОД ПРОЦЕНТЫ

НАШИ УЧЕНЫЕ ВСЕ УСПЕШНЕЕ ПРОЯВЛЯЮТ СЕБЯ НА ЗАПАДЕ. ПОМОЖЕТ ЛИ ЭТО РАЗВИТИЮ НАУКИ В РОССИИ?

Перспективные фундаментальные исследования в области борьбы с раком будет финансировать отечественный бизнес. В конкурсе, который завершился на этой неделе в Российском онкологическом научном центре, победили 9 исследовательских групп. Гранты в so и 25 тысяч долларов в год (в зависимости от результатов) выделила нашим ученым фармацевтическая компания "Протек", которая много лет сотрудничала с центром. А оценивали работы 2j авторитетных американских и австралийских онкологов, среди которых, по условиям конкурса, нет ни одного выходца из России. Тем самым организаторы старались избежать недостатков, присущих грантовой системе, и добиться максимальной объективности.

Один из авторов конкурса - профессор Андрей ГУДКОВ, бывший сотрудник онкоцентра, а ныне руководитель отдела молекулярной биологии Научно-исследовательского института Лернера (Кливленд, США). Он рассказал обозревателю "МН" о "триумфальном шествии" российской науки на Западе и о том, как ему самому удалось утвердиться в научной онкологии в Америке, одной из самых "труднодоступных" сфер в современной биомедицине.

Из классификатора - в конструкторы

- За 15 лет работы в США вы стали главой крупного подразделения: 13 лабораторий, более 130 сотрудников. Какова схема подобного карьерного роста?

- Будучи в США, я не занимался поиском вакансий, не отправлял работодателям свои резюме... Из этих 15 лет 11 я провел в университете штата Иллинойс в Чикаго. И специальной цели уехать из России у меня не было. В конце 8о-х я возглавлял лабораторию молекулярной генетики в онкоцентре в Москве. В Чикаго поехал сначала на 4 месяца и там осознал, что, оказывается, за единицу времени можно успеть сделать в 10 - 20 раз больше. Вот это и перевесило все неудобства, эмоции и другие факторы. Мы с моими сотрудниками договорились, что уедем, поработаем год, а потом вернемся и продолжим на другом уровне. Но уже скоро все поняли, что продолжить не получится - возвращение означало полную потерю темпа профессиональной жизни.

Постепенно рабочие планы стали вырастать в новые программы, превращаться в технологии, и все это потихоньку вписывалось в инфраструктуру американской науки. За и лет деятельность моей лаборатории в Иллинойском университете сильно разрослась, и мы стали нуждаться в более серьезном финансировании, хотя то, которое получали, было не маленьким. Финансирование таких лабораторий обычно проходит через Национальный институт здоровья. В среднем это 1, 5 млн. долларов на 5 лет, из которых треть уходит институту, а миллион поступает на нужды лаборатории. Эта сумма дает возможность завлабу содержать несколько сотрудников и помимо обязательных работ вести одно поисковое направление. Успешная лаборатория получает 2 - 3 гранта. Это очень неплохие деньги для "чистой науки", но если хочешь видеть плоды своего труда (лекарства, приборы, новый внедренный метод) при жизни, то требуются более серьезные инвестиции и другая инфраструктура. Нам везло - всегда находились какие-то компании, которые лицензировали наши патенты, и все как-то само собой развивалось. Лаборатория увеличилась до 30 человек и переросла университетские американские стандарты.

Тогда-то мне и позвонил профессор Джордж Старк - директор Института Лернера при Кливлендской клинике - и предложил возглавить отдел молекулярной биологии.Он приезжал в Москву еще в 88-м году, тогда мы с коллегой Борисом Копниным пригласили его в онкоцентр. - Почему предложил именно вам? По дружбе?

- Об этом лучше спросить у него, но просто дружба, думаю, здесь ни при чем. Возможно, он увидел, что наши исследования в Чикаго преодолели узкие рамки, стали междисциплинарными; что у нас представлен весь их спектр, начиная от базовых и кончая прикладными (новые лекарства, принципы лечения). А отдел молекулярной биологии в Институте Лернера в основном занимался фундаментальными вещами, и им было необходимо направить исследования в сторону медицинских приложений. К тому времени я уже проделал этот путь. Лет 8 назад у меня произошел психологический перелом, когда я понял: то, чем мы занимаемся, можно довольно быстро превратить в реальные подходы для лечения больных. Вдруг пришло ощущение, что знаешь уже достаточно много, чтобы превратиться из человека, который "разбирает будильник" на части (то, чем мы, ученые, в принципе занимаемся всю жизнь), в инженера, который если и не может его собрать полностью, то знает, как заставить пойти быстрее, вовремя зазвонить... Так из классификатора ты превращаешься в конструктора! Многие ученые готовы к этому технически, интеллектуально, но не психологически.

- Это административное повышение ограничивало возможность занятия экспериментальной наукой?

- Обычно так и происходит. Многим ученым подобный пост просто не нужен, и поначалу казалось, что мне - тоже. Но Джордж уговорил приехать посмотреть, и мое мнение резко изменилось. Я понял, что мои возможности как экспериментального ученого резко возрастут при относительно небольших административных затратах.Кливлендский клинический фонд - это гигантский медицинский центр с годовым бюджетом 5 млрд. долларов, в котором трудится около 30 тыс. человек. Планка научных стандартов очень высока. И главное, многие вещи, над которыми мы работали, нуждались в срочной проверке в клинике, в создании совместной с клиницистами программы, что в университете сделать трудно.

- Расхожее мнение: ученый, работая в США, теряет свободу, не может заниматься тем, чем хочет...

- Когда ребенок из детского сада переходит в школу, он расстраивается, что не может целый день рисовать, а должен еще и считать. Но, выучившись, он снова может заняться тем, чем хочет, но на другом уровне. Жесткая система создает поле, в котором ты должен себя проявить. Если получается, что ты оказываешься в числе лучших в заданных рамках, то становишься свободнее, чем прежде. Тебе возвращают свободу вместе с другим уровнем обеспечения исследований.

- Но часто ли это происходит?

- В основном те, кто имел научный авторитет в России, достигли признания и на Западе. Я могу назвать немало имен российских коллег, сегодня это звезды мировой биологии: Руслан Меджитов (Йельский университет), Александр Червонский (Университет Чикаго), Александр Руденский (Университет шт. Вашингтон), Александр Варшавский (Калифорнийский технологический институт), Игорь Ронинсон (Раковый центр в Олбани), Юрий Лазебник и Григорий Ениколопов (Лаборатория Колд Спринт Харбор) и другие. Слишком рано обретенная свобода

- тоже плохо. В недавние годы в России младший научный сотрудник мог самостоятельно проверить пришедшую в голову идею - на благосостоянии лаборатории это не сказывалось. Процент научного продукта низкого класса в российской системе был существенно больше, чем на Западе - обратная связь не работала. Хотя наша система была хороша для людей с очень сильным творческим потенциалом, "гениальных чудаков". Для них работа в Америке может стать гибельной.

Триумфальное шествие

- В сообщениях о крупных успехах мировой науки все чаще встречаются русские имена. Это реализация тех, кто уехал в начале 90-х?

- И это тоже. В последние годы действительно происходит массовый выход русских имен на мировую научную сцену. На то, чтобы встать на ноги и проявиться, уходит в среднем лет десять. Те, кто "инвестировал" себя в эту систему в начале 9о-х, сейчас начинают получать "дивиденды". Их фамилии в списке авторов научных публикаций на последнем месте - это руководители работ. Но много русских имен в начале и в середине списка - как правило, тех, кто уехал недавно, сразу после аспирантуры. Если в первом случае это триумф нашей науки, то во втором - системы образования. Я окончил биофак МГУ по кафедре вирусологии и не знаю, где бы меня выучили лучше. Вот что меня угнетает, пожалуй, больше всего: мы получили потрясающее образование, лучшее в мире, и не заплатили долгов! Мои учителя, профессора Гарри Абелев, Вадим Агол, Юрий Васильев уже год как перестали читать лекции, а многие их ученики уехали. Кое-что мы пытаемся сделать. К примеру, Сергей Недоспасов, член-корреспондент РАН, несколько лет назад организовал образовательную программу по онкоиммунологии. С недельными курсами лекций в Россию приезжают лидеры мировой онкоиммунологии, и среди них - бывшие российские ученые.

- "Триумфальное шествие" русских имен радует. Но как будет развиваться ситуация внутри страны?

- Перспектива, мне кажется, в том, чтобы создать в России серию новых институтов, работающих "по гамбургскому счету". Может быть, найдутся крупные инвесторы, меценаты и подобно американскому миллиардеру, кинопродюсеру Говарду Хьюзу смогут основать научный медицинский институт, за гранты которого сегодня борются ученые всего мира. Некоторые старые учреждения можно использовать в качестве фундамента, создав там новое научное пространство. Выбрать сильных ученых, дать им целевое финансирование, и если они выживут в этой системе откатов, бюрократического террора, тогда возможны изменения.

- В России есть движение в эту сторону?

- Да. В частности, конкурс, который проведен в онкоцентре, - попытка создания такого пространства. Мне очень хочется, чтобы это получилось.

* * *

Если ты оказываешься в числе лучших в заданных рамках, то становишься свободнее, чем прежде. Тебе возвращают свободу вместе с другим уровнем обеспечения исследований.

* * *

ДОСЬЕ

Андрей ГУДКОВ окончил биофак МГУ в 1978 году, а спустя 10 лет уже защитил докторскую. В онкоцентре в Москве занимался изучением генетических механизмов рака и лекарственной устойчивости опухолевых клеток. После переезда в США в 1990 году работал на кафедре генетики Иллинойского университета, где занялся разработкой нового подхода поиска генов, участвующих в образовании опухолей. Его группа совершила ряд открытий. В том числе в 1999 году они предложили новый способ защиты организма от радиации, выделив вещество - пифитрин, которое оказалось способным защитить млекопитающих от смертельных доз облучения. Это открыло перспективы для уменьшения побочных эффектов противоракового лечения. В 2001 году Андрей Гудков возглавил отдел молекулярной генетики в институте Лернера Кливлендского клинического фонда. Там он продолжил разработку своих программ по открытию новых генов и поиску потенциальных лекарственных препаратов. Два года назад он основал биотехнологическую компанию, разрабатывающую лекарства для борьбы с раком и защиты организма от различных вредных воздействий.