http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=fb19b027-9832-42b7-b472-917c67579356&print=1© 2024 Российская академия наук
Наш собеседник (разговаривать с менделеевскими чтецами уже стало у нас традицией) чрезвычайно интересен еще и тем, что возглавляемый им академический институт, как утверждают петербургские коллеги-химики, вполне преуспевает - и это во времена продолжающейся реформы РАН.
- Олег Герольдович, ваш доклад на чтении называется «Фосфор - структурообразующий элемент в органической и неорганической химии». Институт Арбузова сфокусирован на фосфоре?
- Хорошее определение фосфору дал академик Александр Евгеньевич Ферсман (1883 - 1945, один из основоположников геохимии. - Ред.): «Фосфор - элемент жизни и мысли».
Действительно, костная структура человека и зубная эмаль - это в основном фосфаты кальция. Многие процессы в организме - к примеру, сокращение мышц и передача нервных импульсов - невозможны без участия фосфорорганических соединений. Универсальным источником энергии для биохимических процессов в организме является АТФ - аденозинтрифосфат.
Это то, что касается фосфора в природе. Если взять синтетическую химию фосфора, то и здесь очень широка область применения. На одном краю - печально известные отравляющие фосфорорганические вещества зарин и зоман, на другом - препараты для лечения раковых заболеваний, болезни Альцгеймера...
Основателем химии фосфора в России был академик Арбузов, сначала профессор Казанского университета, затем - первый директор нашего института. Так что химия фосфора - один из брендов казанской химической школы.
- Вы развили новое научное направление - «металлокомплексный катализ для селективной электрохимической активации и функционализации органических молекул»... Сложно...
- Да нет, все очень просто.
Сегодня химическая промышленность должна развиваться на принципах «зеленой» химии. Что это за принципы? Их несколько, в том числе безотходность, безопасность для персонала и окружающей среды, мягкие условия процессов, применение катализа (он обеспечивает такие условия)...
Объясню на примере. Мы в институте разрабатываем, в частности, бесхлорные технологии. Есть такой продукт, очень важный - хлорпарафины: это пластификатор для полимеров, мировой объем производства которого более 400 тыс. тонн в год. Для получения хлорпарафинов используется хлор. Он, как известно, ядовитое вещество: в Первой мировой войне его использовали как отравляющий газ. Технологический процесс хлорирования - вредный, к тому же остаются вредные отходы, которые загрязняют окружающую среду и требуют больших денег на свою утилизацию.
А мы решили использовать методы электрохимии и металлокомплексного катализа. Не вдаваясь в детали, скажу, что это позволило заменить хлор на натрий хлор. На безвредную поваренную соль. К тому же процесс можно проводить при комнатной температуре. И нет отходов, потому что мы вводим в реакцию не углеводороды, а различные непредельные соединения, так называемые альфа-олефины.
С фосфором - похожая история. Сегодня для основных промышленных производств фосфорных продуктов (пластификаторов, лекарственных препаратов, смазочных масел, пламягасящих добавок) используются хлориды фосфора: продукты сжигания фосфора в хлоре. На этих производствах образуется много отходов того же хлористого водорода, что делает их экологически опасными. Мы смогли, используя электрохимию и катализ, получать различные фосфаты и фосфины непосредственно из фосфора, минуя стадию хлорирования.
- Вы говорите «мы»: это российская разработка или за рубежом тоже так умеют?
- Оба примера - наши разработки. Компании, имеющие крупнотоннажные производства, в таких технологиях заинтересованы: например, мы работали с чебоксарским «Химпромом», который производит много фосфорорганических соединений. Но, честно говоря, у западных компаний интерес выше.
- Потому что наших законодательство пока не заставляет применять «зеленые» технологии? И слишком дорого переделывать производства?
- И то и то. У отечественных компаний налаженное производство, рынки сбыта, и законодательство пока «не наседает». Так что вкладываться в технологическое перевооружение они не спешат.
- Совет по грантам президента РФ назвал научную школу академика О. Г. Синяшина среди ведущих. Такие статусы дают на основании каких-то мониторингов?
- Научные школы - это гордость российской науки. Почему-то именно в России формируются научные коллективы, где налажены устойчивые связи «учитель - ученик». Потом ученик сам становится учителем и может создать свою школу. В западных странах ученого, достигшего определенной позиции, приглашают в другие города и страны, и он не всегда успевает создать устойчивый коллектив, который можно было бы назвать научной школой.
Проиллюстрирую на своем примере. Как ученый, я формировался в научной школе члена-корреспондента Академии наук СССР Аркадия Пудовика. Защитил кандидатскую, докторскую, потом у меня появились свои идеи, я заинтересовал ими ряд моих аспирантов и студентов и 20 лет назад создал свою лабораторию. Она за эти годы выпустила пять докторов наук и более 40 кандидатов. Я больше 15 лет руковожу кафедрой органической химии в Казанском технологическом университете, где также работают мои ученики. Так вот, когда в 2005 году был объявлен конкурс на президентские гранты для поддержки ведущих научных школ, мы объединили коллективы вуза и академического института и подали заявку. Совет, состоящий из ведущих ученых, назвал нас в числе победителей.
Нам выделили финансирование - сейчас оно, кажется, составляет 2 млн рублей в год. По нынешним меркам, небольшое, оно, скорее, означает «официальное признание». Но в России много достойных научных школ, формально не отнесенных к ведущим. Об их уровне можно судить по научным публикациям, наградам, присуждаемым научным сообществом, по приглашениям выступить на международных конференциях. Скажу так: хороших научных школ в России много, а денег на их поддержку недостаточно.
- Грантовую систему, то есть финансирование «под проект», часто противопоставляют постоянной денежной поддержке.
- На мой взгляд, одно другому не противоречит. Сильная научная школа обычно не узкопрофильная, может претендовать на гранты в разных направлениях. Но на Западе более 60% финансирования науки идет не за счет грантов или государства, а от промышленных компаний, крупных фирм. В России бизнес, промышленность пока в такой мере не поддерживают науку, а государство уже не обеспечивает постоянного финансирования научных школ. Поэтому все озабочены грантами.
Наш институт ведет широкие исследования - начиная с лекарств и заканчивая нефтью. И он замышлялся как учреждение (как сегодня сказали бы) «полного инновационного цикла»: от создания новой молекулы до превращения ее в коммерческий продукт.
В нашем бюджете те деньги, которые мы получаем за счет грантов и за счет индустриальных партнеров («Татнефть», «Татхимфармпрепараты» и другие), - это около 60%. Так что есть подушка финансовой безопасности. И мы «грантоемкий» институт: 8 грантов Российского научного фонда (РНФ), 47 грантов Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), из них 11 получены молодыми ребятами по программе «Мой первый грант».
В 2014 году РНФ объявил конкурс по поддержке научных организаций - мощные гранты, до 150 млн рублей в год на пять лет. Мы подали заявку. Причем по медицине, что необычно для химического института. Мы предложили создать на базе института международный научно-инновационный центр нейрохимии и фармакологии. И выиграли, попав в число 16 научно-образовательных организаций со всей России, получивших такие гранты.
Сейчас выходим на препараты-лидеры, которые в дальнейшем сможем предлагать фарминдустрии.
- О каких препаратах речь и когда они появятся в аптеках?
- Основные направления - лечение болезни Альцгеймера (в мире много изысканий ведется, у всех своя методология), гепатопротекторы (лекарства, защищающие печень) и антитуберкулезные препараты.
Когда появятся? Создание лекарства со всеми испытаниями занимает 10 - 15 лет, и это при стабильном финансировании. Несколько этапов: исследовательская часть, доклиника, клиника, само производство - и каждый этап дороже предыдущего в два-три раза. Поэтому мы ищем партнеров (в первую очередь в бизнесе), которые помогут довести оригинальный препарат до конечного результата.
Конечно, трудно конкурировать с западными компаниями-гигантами: им проще купить у нас препарат и положить на полку или заблокировать его продвижение на рынок иным способом, при этом продвигая собственную разработку, в которую вложены миллионы долларов. Не скажу, что оптимизма у меня по этому поводу много. Но, не двигаясь вообще в этом направлении, мы отстанем не только в создании лекарств, но и вообще в науке: любой препарат базируется на фундаментальных исследованиях. И у института за его 70-летнюю историю все-таки большой опыт создания лекарств. Десять из них вошли в фармакопею Советского Союза и России. Например, один из препаратов, применяемый при лечении лепры, в свое время сократил количество лепрозориев в Советском Союзе с 14 до 2!
А если немного отойти от прикладного аспекта... Знаете, в химии есть так называемые именные реакции: это довольно редкий случай, когда химическая реакция настолько важна, что мировая научная общественность дает ей имя ученого-открывателя. В нашем институте создано четыре именные реакции - Арбузова, Пудовика и Абрамова (в советское время) и пять лет назад - реакция Мамедова.
- В 2001 году вас назвали «лучшим менеджером РАН», к тому же рассказывают, что Институт имени Арбузова очень неплохо живет.
- Сложные времена были, как у всех, в начале 1990-х. Надо было, во-первых, убедить коллектив, что надеяться на бюджетное финансирование в объемах, которые были в советские времена, - нельзя и деньги придется добывать на конкурсной основе; во-вторых, продумать, какие из наших наработок заинтересуют бизнес; в-третьих, создавать структуры, которые приносили бы институту прибыль. Когда на рынок новой России хлынул поток импортных лекарств, в институте был организован первый в стране региональный центр контроля качества лекарственных средств. Он очень помогал институту выжить.
И когда началась реформа РАН, и дирекция, и ученый совет решили: что бы ни происходило, надо максимально оградить сотрудников от забот, которые не касаются науки. Мы убеждали сотрудников, что берем на себя бумажную работу (отчетами у нас загружены завлабы, и им трудно), а от ученых требуются результаты, которые позволят нам успешно конкурировать с институтами, близкими нам по структуре и профилю.
- Олег Герольдович, вы 40 лет в одном институте: сменить место работы не хотелось?
- Меня приглашали в разные города, в том числе директором крупного института в Москве. Но, наверное, судьба у меня так удачно сложилась: я работал в институте с теми, кого называю своими учителями, со мной работают уже мои ученики. Прекрасный коллектив, которым я как директор горжусь. Ну и большинство российских ученых, как я заметил, люди оседлые. Держат родные, друзья, жилье, а если ты руководитель - то и команда. Чтобы выстроить команду управленцев, которые смогут решать вопросы и в твое отсутствие, необходимо лет семь-восемь.
- В Петербурге нахваливают вообще всю казанскую систему образования и науки. Что там у вас такое творится?
- Многие мои коллеги из других городов спрашивают: «Что там у вас?»
Вы знаете, в любом регионе выстраивается структура, связывающая науку, образование и бизнес, - считается, что эта связка обеспечит новый скачок в посткризисный период. В Татарстане в эту связку встроено еще одно очень важное звено - власть. Руководство Татарстана активно участвует в инновационном процессе: средства выделяет, поддерживает научную среду, комфортную для деятельности как научно-образовательных организаций, так и технопарков и бизнес-инкубаторов. Уже то, что президент республики Рустам Минниханов еще и председатель Ассоциации инновационных регионов России, о многом говорит.
- Олег Герольдович, у Петербурга и Казани прямо-таки «химическая связь»: сколько химиков связаны и с Казанским, и с Петербургском университетом.
- Да, выдающиеся химики - Зинин, Бутлеров, Бекетов...
Эти тесные связи сохраняются: три года назад я был избран почетным профессором СПбГУ, теперь мне доверено право проведения Менделеевских чтений. Это не только честь для меня, но и большая ответственность перед научным сообществом Петербурга.