Версия для печати
Вернуться к списку

Психолаборатория учёного

В тонкой психологии коллег разбирается философ, психолог, педагог Александр Лобок.

Справка STRF.ru:

Лобок Александр Михайлович, философ, психолог, педагог. Профессор Института экзистенциальной психологии и жизнетворчества (Москва) и Уральского государственного педагогического университета (Екатеринбург) Александр Лобок: «Очень многое в творческой лаборатории учёного состоит из “мелкой моторики”, из микродеталей, на которые обычно при изучении научного творчества внимания не обращается. А для меня это, возможно, и есть самое главное в работе учёного» О психологии научного шарлатанства

Кроме психологии научного творчества меня очень интересует, я бы так выразился, психология научной патологии. Что стоит за ситуацией, когда у, казалось бы, профессионального учёного, вроде бы имеющего вполне респектабельные степени, в какой-то момент как бы «сносит крышу», и он перестаёт держать границу той ответственной нормы, которая отделяет собственно научное творчество от некоего околонаучного фантазирования?

Наука — такая штуковина, в которой «творчество без берегов» просто не имеет права на существование. И чем более креативен учёный, тем в большей мере он обязан находиться в плотном диалоге с традицией. Он куда меньше, чем художник, имеет право на авангард. Если мы получаем учёного-авангардиста, всегда есть большой риск, что его всезахлёстывающий креатив станет пародией на науку.

Конечно, есть случаи, когда человек сознательно вбрасывает какую-то провокацию, призванную указать на дефицитарность тех или иных общепринятых научных стандартов. Яркий пример — «новая хронология» Фоменко и Носовского. Для серьёзного учёного-историка это, конечно, нелепица. Но, возможно, весь смысл этой красиво разыгранной интеллектуальной провокации как раз и заключается в том, чтобы «традиционная» историческая наука задумалась над системой своей аргументации и заново попыталась обосновать то, что долгое время казалось аксиоматически очевидным и не требующим никакой специальной аргументации.

Другое дело, когда «новая хронология» превращается в новую идеологию. Тогда это и вправду начинает попахивать откровенным научным шарлатанством. Но возникает вопрос: а какова его природа? (психологическая, я имею в виду). И здесь, я думаю, вопрос не только в банальной жажде самоутверждения, но и в чём-то другом, существенно более глубоком. Зачастую это некий недореализованный креативный ресурс. Разумеется, существуют такие научные графоманы, которым просто нужна элементарная психологическая (а иногда и психиатрическая) помощь. Но даже и у них в основании их бурной деятельности лежит какая-то нереализованная человеческая потребность.

А ещё научные шарлатаны — это такое кривое зеркало, которое определённым образом отражает проблемы реальной науки. Например, тот факт, что в современной «академической науке» (особенно гуманитарной) довольно много откровенной халтуры. И «умных слов», за которыми зачастую ничего реального не скрывается. И диссертаций, которые ровным счётом ничего не прибавляют к общенаучному контенту.

Но тогда вопрос не просто в том, чтобы в очередной раз разоблачить некоего «шарлатана», а в том, чтобы понять: на какие реальные дефициты серьёзной науки отвечает его деятельность и что можно ей противопоставить? Ведь в борьбе за массовое сознание именно шарлатаны, увы, чаще всего выигрывают. Но это означает, в частности, что серьёзная и качественная наука не умеет быть доказательно популярной. А свято место пусто не бывает.

О «мелкой моторике» научного творчества

Понятно, что художественное творчество, в отличие от научного, заведомо более субъективно. Но от этого ничуть не менее рискованно. Просто здесь психологические риски имеют несколько другую природу. Художник постоянно создаёт какие-то параллельные миры. С одной стороны, это разрешает его внутреннее напряжение, но с другой — делает внутреннее бытие художника настолько множественным, что ему трудно в нём удержаться, не покидая границ психологической нормы. И по этой причине существование художника — это всегда эксперимент над собой. Ведь он не просто «рисует». Настоящий творец пытается выговорить некую свою предельную жизненную философию. Ведёт диалог со своим смысловым полем. Но для него самого это художественное высказывание не расшифровано. И поэтому для него бывает чрезвычайно ценна встреча с тем, кто готов поставить перед его творчеством некое философско-психологическое зеркало.

Впрочем, для профессионального учёного такое зеркало не менее важно. Ведь что на самом деле он ищет? Когда занимаешься анализом лаборатории научного творчества, понимаешь: даже когда учёный находится в поисках «объективной истины», он ищет что-то про самого себя внутри этой истины.

В чём состоит психологическая лаборатория профессионального исследователя? Что заставляет его совершать то, что принято называть «научным подвигом»? Это когда учёный не просто создаёт некий креативный теоретический конструкт, но и тратит огромное количество сил и энергии на обоснование, доказательство своих креативных прозрений. То есть как раз на то, чем не привык себя утруждать научный графоман. Человек делает фантастическую по своей кропотливости работу, начиная с огромного количества дневниковых записей и рисунков во время знаменитого пятилетнего кругосветного путешествия на корабле «Бигль» и кончая текстом, на написание которого уходит свыше двадцати лет. На долгое время он становится эталоном научной доказательности в мире естествознания.

Что же это за внутренняя психологическая пружина, которая заставляет Дарвина работать с такой невероятной степенью кропотливости и ответственности? Одно совершенно ясно: не слава, не деньги. То, скорее, что принято называть «научной совестью». Если угодно, ответственность перед Богом — её самая высокая мера, которая только может быть у человека. То, что движет им вопреки всем «внешним» стимулам, — это и есть самое главное. Это то, в чём проявляется высшая человеческая суть. Но что это? Можно ли эту высшую психологическую суть человека описать на психологическом языке и тем самым расшифровать метафору «Бога в человеке»? Для меня это, пожалуй, и есть самый главный вопрос в том, что я пытаюсь делать, когда исследую индивидуальную психологическую лабораторию учёного под неким психологическим увеличительным стеклом. При этом понятно одно: универсального ответа здесь нет и быть не может. У каждого человека — своя «лаборатория творчества», и её тайна зачастую в деталях.

То есть не только дьявол в деталях, но и истина тоже. В деталях заключена суть. Это как мелкая моторика руки: мы её не видим, но без неё невозможно никакое наблюдаемое нами движение. Очень многое в творческой лаборатории учёного состоит из «мелкой моторики», из микродеталей, на которые обычно при изучении научного творчества внимания не обращается. А для меня это, возможно, и есть самое главное, что мне интересно в работе учёного.

О научном профессионализме и инвентаризации науки

Для меня один из критериев профессионализма — ответственность. Я ответственен за свою профессию, значит, я ответственен за то, как моя наука может в принципе развиваться в будущем. Иногда человек выходит за границы ответственного профессионализма и начинает работать, исходя из каких-то других, не профессиональных задач. Например, трудится в сфере паранаучного шоу-бизнеса или пытается приспособиться к идеологическим запросам власти. Но в итоге это приводит к разрушению границ ответственного профессионализма. Поэтому наука не должна себя продавать, не должна выходить «на панель». И чтобы этого не происходило, необходима ответственная позиция власти по отношению к имеющимся у нас интеллектуальным ресурсам. К сожалению, такой ответственной позиции на сегодня нет. Мы ведь даже толком не знаем, где и какие интеллектуальные запасы у нас есть! У нас — сотни тысяч защищённых диссертаций, но как отличить настоящего учёного от учёного-треполога? Качественная экспертная инвентаризация современной науки — огромная проблема, наш научный потенциал абсолютно не инвентаризирован. У нас есть формальные параметры — кандидат наук, доктор наук, но они, по большому счёту, ни о чём не говорят. Критерии научности — особенно в гуманитарной области — совершенно размыты. И за этикеткой «доктор наук» может скрываться всё что угодно. Это могут быть диссертации откровенно купленные или защищённые на абсолютно ненаучном материале. Или совершенно трепологические диссертации, написанные ещё во времена торжества советской идеологии. Это работы, научный вес которых равен абсолютному нулю. Однако реальный административный вес авторов такого рода диссертаций зачастую заоблачно высок!

Потому что именно тот человек, который в науке ничего собой не представляет, по нашей устойчивой традиции занимает какие-то высокие административные посты. И получается замкнутый круг: непрофессионалы управляют профессионалами. И поэтому в новых поколениях воспроизводится старая нищета мышления. Особенно, повторяю, в области гуманитарных наук. Потому-то и нужна инвентаризация науки как некая государственная программа. Однако едва ли когда-нибудь такая процедура станет по-настоящему возможной, поскольку слишком многие административные и финансовые интересы окажутся при этом болезненно задеты.

О гуманитарном пространстве

Вот сегодня запущена программа создания федеральных университетов. Или проект отечественной «Кремниевой долины». Но давайте попробуем разобраться, как создаётся для них кадровая база?

Что касается естественно-научной составляющей, там всё более или менее понятно. Там существуют ясные и открытые критерии профессионализма, научности. Однако давайте скажем себе честно: в тех научных областях, которые у нас долгое время находились под властным идеологическим прессом, этих внятных критериев нет. А ведь «Кремниевая долина» без внятной и содержательной гуманитарной составляющей едва ли возможна.

Допустим, мы создаём наукограды, свою «Кремниевую долину». Но кроме естественно-научного и технического содержания в этих наукоградах абсолютно необходим некий мощный и качественный гуманитарный слой. Обеспечивающий философско-психологическое сопровождение серьёзных научных проектов. Ведь научное творчество, повторяю, — это тончайший психологический процесс, и он, несомненно, требует немалых гуманитарных ресурсов. Любой физик или химик прекрасно понимает, что «культура» — не просто «добавка на сладкое». Это некое пространство, в котором происходит что-то очень важное, где «запускается» креативная пружина творчества и много другое. Но кто у нас всерьёз озабочен созданием программ гуманитарно-психологического обеспечения эффективного научного творчества? Да у нас и специалистов-то таких нет! Вспомните: классика наших знаменитых советских физматшкол состояла в том, что там всегда было мощное гуманитарное содержание — не с точки зрения программ, а с точки зрения кадров, которые туда подбирались. И все наши классные математики, физики всегда вспоминали это особое личностно-гуманитарное пространство, которое существовало в их школах и которое определялось вовсе не содержанием «учебных предметов гуманитарного цикла», а чем-то совершенно иным. И точно так же в крупных научно-исследовательских центрах всегда присутствовало мощное гуманитарное содержание. Но у нас никогда не было попыток исследовать работу этого особого «гуманитарного пространства науки», и уж тем более не было попыток каким-то образом смоделировать это гуманитарное пространство. Но если мы сегодня не ставим перед собой такую ответственную задачу, наши наукограды будут обречены (учитывая в каком-то смысле то плачевное состояние, в котором находятся сегодня наши гуманитарные институции). Ведь до сих пор на наших гуманитарных факультетах безусловным приоритетом остаётся так называемое «знание», а вовсе не мышление. Вот мы и выпускаем «знающих специалистов», которые при этом совершенно не умеют и не хотят мыслить. Но которые уже в скором времени занимают высокие административные посты и воспроизводят то, что мы имеем.

О «знаниях» и мышлении

Однако мне бы не хотелось говорить о каком-то «балласте в науке». Слово «балласт» вообще как-то не применимо к человеку. Как только мы определили человека, как «балласт», мы его оскорбили и унизили.

Да, у нас много учёных, которые в собственно научном плане не представляют собой ничего. Что поделаешь: так случилось. Такой была наша советская система гуманитарных наук. Она много десятилетий упорно занималась воспроизводством «научного ничто». Таковы были правила игры, и слишком многие люди оказались вовлечены в них. Но они по большому счёту в этом не виноваты. И вопрос не в том, чтобы мы сегодня начали лишать этих людей некогда полученных ими учёных степеней. Беда-то ведь начинается только тогда, когда эти люди властвуют в науке. Вот что совершенно недопустимо: чтобы «нулевые учёные» осуществляли научно-административную власть. Недопустимо, чтобы они принимали административные решения и диктовали свои — исходя из своего научного кругозора — правила игры по-настоящему содержательным учёным. Ведь если человек такого типа оказывается у власти, если он становится директором института, председателем комитета по науке, научным консультантом и т.п., то здесь начинается зона сумасшедшего риска.

Потому что человек, который был неполноценен с точки зрения научного багажа, а значит, неизбежно проживал ситуации различного рода зависти к своим более умным и талантливым коллегам, приходя к власти, обязательно будет самоутверждаться за их счёт, начнёт им мстить. И даже совсем не обязательно сознательно — а где-то и на подсознательном уровне. Он будет мстить за свою бесталанность, за свою какую-то внутреннюю униженность. За чувство проживавшейся им некогда зависти к тем, кто умнее и талантливее.

Как униженный подросток, став взрослым, отыгрывает прожитые им когда-то унижения. Следовательно, это ещё одна зона работы для психолога в науке: ведь эти люди требуют особого, специального психологического сопровождения.

Правда, здесь возникает важный вопрос, насколько у нас в принципе состоятельна и жизнеспособна профессия психолога. Ведь для многих сегодня психолог — это манипулятор. Именно на это ориентированы многие лежащие на прилавках книги: «125 способов сделать женщину счастливой, 159 способов читать человека как книгу, 218 способов разбогатеть...» А наш массовый психолог при этом по большому счёту непрофессионал. Ведь когда он сидел на студенческой скамье, его учили «знаниям», но отнюдь не мышлению. А ведь профессия психолога только тогда состоятельна, когда её основой является именно мышление, а вовсе не знания.

Впрочем, это проблема всего нашего гуманитарного образования. На самом деле его «гуманитарность» будет являться фикцией ровно до того момента, покуда в нём будет доминировать установка на «сумму знаний». А ведь человек по своей сути не есть «сумма знаний» — вот в чём штука. И именно в этом месте лежит ключ к тайне полноценного гуманитарного образования.